Дождь лил, то чуть затихая, то разражаясь с новой силой. Натянутая палатка отвечала ему шелестящим шорохом или гулким звоном.

Чай и густой суп из мясных консервов с лапшой сильно припахивали дымком и от этого были еще вкуснее. Холодный утренний душ и зарядка сказались — аппетит у всех превосходный. Завтракать расположились вблизи костра, под защитой тента; кто сел на поваленное дерево, кто примостился на корточки, постелив на землю толстую лиственничную кору. Байкал устроился рядом с Наташей, прилизал языком намокшую, вздыбленную на хребте шерсть, положил морду между передними лапами и внимательно провожал взглядом каждую зачерпнутую из миски ложку супа.

— Не следовало бы тебя кормить — ты один ничего не делал, — ласково говорила Наташа, бросая собаке размоченные в бульоне ломти хлеба.

— Кони идут, — сообщил Петр, первым заслышавший побрякивание ботала.

Наташа, ухватив в обе руки по полной горсти соли, направилась встречать лошадей.

— Наташа, поешь вначале, — пыталась остановить ее Валентина Гавриловна.

— Я уже поела, мама. Там для Байкала осталось.

— Надень плащ.

— Я быстро. Только понемногу угощу их.

— В следующий раз ни за что не поедешь с нами. Будешь сидеть с бабушкой, — пригрозила мать.

Павел Осипович рассмеялся.

— Ты бы хоть не потакал ей, — с упреком вздохнула Валентина Гавриловна.

Наташа и в самом деле скоро вернулась. Вместе с ней подошел дед Кузьма.

— Что за нечистая сила попутала? — ворчливо проговорил он, взял свою миску с супом и подсел к огню на обрубок дерева, раскинув в стороны намокшие полы плаща.

— Что случилось, Кузьма Прокопьевич? — спросил начальник.

— Ума не приложу, кто с вороного и мухортого путы снял.

— Что, потерялись?

— В том-то и загвоздка — целы: на загривке повешены и в узел зацеплены. Зачем распутали коней?

— А может, никто и не распутывал? Вчера позабыл и сам отпустил неспутанных.

Дед ничего не ответил, только задумался, почесал затылок да потеребил жиденькую седую бороду.

— Что, деда, память ищешь под шапкой? — смеясь, спросил Николай. Гриша и не обратил бы внимания на этот разговор, если бы не видел взволнованного лица Наташи.

— Дедушка, это правда? — спросила она. — Путы снятые?

— Зачем же мне врать-то, — с сердцем отозвался Кузьма Прокопьевич.

После завтрака все разошлись по своим палаткам. У костра остались Наташа и Гриша. Дождь продолжал моросить; вершины гор скрылись в серой мгле туч, мир стал тесным и неуютным.

Совсем немного времени прошло с начала их знакомства, но дружба Наташи уже стала по-особенному дорога для Гриши. Сейчас девочка была чем-то встревожена. Раньше он не видел ее такой серьезной. Наташа сидела на сухом обрубке дерева и задумчиво; смотрела в огонь. Байкал пытался положить хозяйке на колено лапу, но Наташа, не глядя на собаку, нетерпеливо отодвигала свою ногу. В глазах у Наташи не видно озорных искринок, а на лбу собрались упрямые и какие-то чужие морщинки.

— Кто мог снять путы и зачем?

— Никто. Наверно, дед позабыл вечером и отпустил лошадей так, — отозвался Гриша.

Наташа сердито посмотрела ему в лицо и досадливо махнула рукой.

— Позавчера я сама помогала дедушке путать коней. — Наташа произнесла эти слова четко, раздельно, понизив голос почти до шепота, и при этом глаза у нее сделались большими и влажными, как давеча, когда дедушка Васильев вернулся к костру.

Гриша тоже заразился ее тревогой.

— Понимаешь — сама надевала путы на вороного и на мухортого, — еще раз подтвердила девочка.

Это, действительно, странно, если только Наташа хорошо помнит. А может быть, лошадей все-таки отпустили неспутанных? Почему-то без всякой последовательности вспомнил ночной пожар и два темных силуэта, мелькающих вдоль забора.

— Кто хочет слушать «Золотого теленка»? — громко, на вёсь лагерь спросил Павел Осипович. — Выходи к костру!

— Вот здорово! — обрадовалась Наташа, и белозубая улыбка прогнала с ее лица задумчивость. — Папка хорошо читает. Он каждый год берет с собой что-нибудь смешное.

Потерянная жила

Первыми на зов вышли рабочие Николай и Петр. Они совсем не похожи друг на друга, хотя меж собой дальние родственники и по фамилии оба Васильевы, как и добрая половина исконных жителей Перевального: Николай — чернявый, высокий, осанистый, Петр — низкорослый, кряжистый, с улыбчивым рябым лицом. Подвижный Николай не может ни минуты посидеть спокойно, зато и делает все наспех, но после переделывает без раздражения и тоже быстро. Он разговорчив и весел. Петр работает неторопливо, но сразу добротно.

— Какой теленок? — спросил Николай, рассматривая желтую книжку в руках Братова.

— Золотой, — подсказала Наташа. — «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок».

Но читать Ильфа и Петрова на этот раз не пришлось.

— Николай, что ты знаешь про Рудаковскую жилу? — спросил Братов, вспомнив позавчерашний разговор у костра.

— Старухины сказки, — Николай небрежно махнул рукой в сторону деда Кузьмы. — Про Степанов дом тоже брехали: черти огни по ночам зажигают. Так и о золоте навыдумывали.

— А может, и не все выдумка, — возразил Братов, перехватывая сердитый взгляд Кузьмы Прокопьевича в сторону Николая. — Почти накануне отъезда, — обратился он к подошедшей Валентине Гавриловне, — я отыскал в фондах отчет Лисковского за тридцать первый год. Кое-что выписал оттуда. Тебе надо прочесть. Лисковский подробно описывает рудаковское открытие и не сомневается в достоверности находки. Ты все-таки расскажи, Николай, что знаешь.

— Тогда начну с гроба Чингис-хана, — охотно согласился Николай. Он, крякнув, с трудом переворотил полусгнившую валежину вблизи костра и предложил всем: — Садитесь сюда — все малость суше.

Гриша навострил уши: снова какое-то рудаковское золото. Глаза Наташи также зажглись интересом.

— Расскажите про гроб, расскажите. Про гроб, хоть и не правда будет, а все равно интересно.

— Может — правда, может — нет. Кто знает? — вмешался в разговор Кузьма Прокопьевич, недружелюбно взглянув на егозистую Наташу. — Молодые-то нынче больно учены пошли: все знают наперед.

Братов неприметно мигнул жене, кивнув на дочь: ясно, мол, в чей огород камни.

Валентина Гавриловна улыбнулась в ответ.

— Старики говорят: Чингис-хана похоронили здесь в Саяне, — в голосе Николая явное желание отмежеваться от мнения стариков. — Смастерили для него гроб из чистого золота, цепи золотые приковали, положили покойничка-хана, да и повесили гроб промеж четырех кедров. Сам Чннгис-хан так велел. Будто бы докуда будет висеть он на лесинах — дотуда и царство монгольское держится, а как попадет в землю — конец монголам. Самые большие кедры выбрали. Но и им не вечно стоять — сгнили. А гроб тяжелый, из золота, рухнул и — под землю на несколько сажен. А место, где висел гроб, к той поре уже не помнили — слухи только остались.

Для Петра сказка не нова, и он не слушает, бродит неподалеку в кустах, выискивает некрупные сухостоины, рубит на чурки, подтаскивает к костру и укладывает в ряд на тлеющие угли.

— Выходит, Рудаков отыскал чингисхановский гроб? — спросил Братов, догадавшись, в чем суть легенды.

— Да, нашел. Давно это было.

— В двадцать седьмом году, — уточнил Кузьма Прокопьевич. — Открылся Рудакову Ивану клад.

— Деда верно сказал: открылся Рудакову клад, — усмехнулся Николай. — Другие вроде бы не могли видеть, а ему открылся. Духи-хранители за своего приняли. Сослепу должно быть: Рудаков и в бога не верил, а в гражданскую партизанил.

— Бреши, бреши, — спокойно возразил дед Кузьма, вытаскивая из кармана самодельный кисет из сыромятины. — Партизанил, это верно, а бога помнил. Ты тогда вот этакий был. (Он показал рукой как можно меньше от земли.) А я с Иваном из одной миски хлебал.