Хотелось курить, Костя открыл окно и достал одной рукой пачку из бардачка, покрутил в пальцах. Лаврив слегка вздрогнул, открыл глаза и выпрямился. Он громко выдохнул, явно раздосадованный перспективой зависнуть в пробке.

- Ты в этот четверг свободен?

Костя смотрел на Лаврива и видел, как тот нескрываемо удивлённо округляет заспанные глаза. У самого глаза, наверное, были не лучше. Это же… ****ец! Костя же только подумал, он совершенно не хотел говорить этого вслух. И никогда не стал бы! И вообще уже жалеет. Лаврив сейчас поржёт над ним и забудет. Да, это было бы самым лучшим решением.

- У меня занятия в спортзале в этот четверг, - ответил он и улыбнулся привычной кусачей улыбкой. Костя почувствовал, как волоски встали на загривке от ощущения приближающегося апокалипсиса. А значит, сейчас он будет делать глупости и говорить всякий бред, потому что Остапа уже понесло.

- А в пятницу? В субботу? В воскресенье?

Лаврив улыбнулся шире, и Костя увидел эти чёртовы блестящие вампирские клыки. Слишком много солнца, дурацкое лето, дурацкий пидарас, дурацкая ситуация. Ну блин, скажи уже «да»!

- То есть ты уже не гомофоб? – продолжал издеваться он и придвинулся к Косте. Сощурил глаза от яркого солнца, светившего в лобовое стекло, и, понизив голос, прошептал: - Может, ты меня и поцелуешь тогда, Костя-чемпион, в знак смирения?

Костя повернул голову и посмотрел на нескромно лыбящегося Тутти-Фрутти. Тот явно не верил, что произойдёт то, о чём спрашивает. Только не у них. Это же полный абсурд. Целоваться с пидарасом, потому что тот спровоцировал, посмеялся. Возомнил себя невъебенным психологом, кошкой, которая поймала мышку и наступила ей на хвост. И та дёргается в агонии, нелепая, глупая мышка, верящая в чудо. Костя очень бы хотел, чтобы единственным его желанием было врезать Лавриву, вот прям так, неожиданно, чтоб больше не улыбался, чтобы даже не думал, что над Костей можно смеяться. Но он не врезал. Резко вскинул руку и, крепко схватив Лаврива за шею одной рукой, притянул к себе. Тутти-Фрутти растерялся, на секунду глаза его стали большими и испуганными, как у маленького ребёнка, которого впервые побили и тот не понимает, за что. И уже чувствует, что ни за что, что просто больше ничего не осталось, последняя мера. Неопытность родителей, их страх, их слабость… а он тут совершенно ни при чём. Он просто оказался не в то время, не в том месте. Жертва.

Костя никогда не целовался так отчаянно и грубо, так сладко и больно, стукаясь зубами, кусая мягкие горячие губы, так, что хотелось бы умереть, но только не отрываться. Звуки смолкли, красок не было. Мир сузился до точки, до нуля, схлопнулся, превращая всё в ничто. Всё, кроме ощущения твёрдых плеч под руками, гладкой щеки, пьянящего конфетного запаха кожи. И всё равно, что ему не отвечают, всё равно, что Лаврив пытается вырваться и не может дышать от страха. А потом вдруг смиряется, расслабляется, позволяет лапать себя в машине, в пробке, подставляется и даже смеётся. Он смеётся всё громче и громче, и именно этот болезненный истерический смех заставляет Костю прийти в себя и остановиться. Оттолкнуть.

- Костя… настоящий чемпион, ха-ха… - сквозь всхлипы прорываются слова, и взгляд напротив горит ненавистью и презрением. Лаврив вытирает искусанные губы кончиками дрожащих пальцев. Кажется, на них выступила кровь. Но Косте уже пофигу. Ему уже всё пофигу. Это полный конец, мир не развернулся, он остался нулём, точкой, ничем. Опять сорвался, опять вёл себя как последняя свинья. Но сейчас он трезвый и свалить всё на алкоголь нельзя. Можно свалить на ненавистного пидараса с наивным пушком и розовыми мочками ушей. Это всё Лаврив, опять всё из-за него. Нельзя вернуться к прежнему состоянию равновесия, нельзя остановиться.

- Заткнись, - устало выдохнул Костя и вырулил на освободившуюся полосу. – Если не прекратишь смеяться, я тебя выебу прямо здесь.

Лаврив замолчал и брезгливо поморщился. Отвернулся к окну. Руки его по-прежнему дрожали.

- Сука, - бросил он, поправляя одежду. – Подлая, трусливая сучка.

Костя свернул в подворотню и остановил машину. Внутри всё горело и тряслось. Ехать на работу в таком состоянии было нельзя – слетит с моста и поминай как звали. Теперь уже точно конец. Невозможно находиться рядом с Лавривым. Мира не будет, ни худого, никакого. Костя его раздавит, убьёт. А потом и себя.

- Прости… - тихо, одними губами.

Лаврив сидел на месте, не двигаясь. Дышал тяжело. Если бы Костя знал его чуть меньше, подумал бы, что он плачет. Но тот никогда не позволит себе разреветься в Костином присутствии, теперь уже никогда.

- Без проблем, Костя-чемпион.

- Господи, как же всё достало! – Костя стукнул раскрытыми ладонями по рулю и посмотрел на безучастного Лаврива, облизывающего верхнюю губу. Дрожащие пальцы опять как-то нелепо покраснели, как гусиные лапки, и весь его вид был вызывающе отстранённым и закрытым. Костя опять хотел сделать какую-нибудь гадость. Довести начатое до конца, чтобы уж точно никогда больше не видеть Лаврива. Костя знал, что тот напишет по собственному завтра же, если позволить себе окончательно слететь с катушек. Вот и выход. – Больно?

Лаврив повернул голову и в упор посмотрел на Костю. Верхняя губа слегка распухла, и розовый язык медленно скользил по ней, собирая ярко-алые капли. Как самый настоящий вампир. Только кровь была не жертвы… он сам оказался жертвой. На стороне Кости всегда была сила, которой он никогда прежде не пользовался. Даже и не знал, насколько она опасна.

- Ты вообще можешь хоть раз повести себя не как мудак?

- Я же извинился! Что мне ещё сделать?! – закипал Костя, с трудом отрывая взгляд от скользящего по губам языка. Он помнил его мягкость, его вкус… это знание проросло под кожу и укоренилось там как сорняк. Вредоносный сорняк. Яд. В венах Лаврива тёк яд, и Костя отравился. Необратимо.

- Уже ничего, Костя-мудак-чемпион. Ты всё сделал, что мог. Можешь продолжить, как ты там сказал, выебать меня. Ты ж мужик, который хочет, тебе трудно себя контролировать. Давай, начинай, и поедем на работу уже.

- Нахуя ты сказал, чтоб я тебя поцеловал? Думаешь, что умнее всех тут? Я ненавижу, когда со мной играют, и когда меня провоцируют, тоже ненавижу!

Лаврив забыл облизывать губу и повернулся к Косте всем корпусом. Его губы дрожали и на порозовевших скулах заходили желваки. Отчего-то Костя решил, что это красиво. Черт побери, это было очень красиво и по-настоящему.

- Ты не имел права меня трогать! И я не хочу объяснять, почему. Если ты сам не понимаешь, то это твои проблемы. Адекватные люди так не делают. Если они чего-то хотят, то сначала пытаются это заслужить. В конце концов, поинтересоваться, а хотят ли этого другие! Мы не в диком лесу живём, чтобы брать всё, что нам заблагорассудится.

- Я не хочу ухаживать за пидарасом! Это полный идиотизм. Я нормальный мужик, я не какой-нибудь педик.

Лаврив скривил губы и отвернулся, плечи его опять поникли.

- Я вижу. Я педик, а ты не педик. Поехали на работу.

- Ты извинишь меня? – примирительно спросил Костя, чувствуя запоздалое раскаяние и жгучий стыд. И отчаянное желание всё повернуть вспять, отмотать плёнку и попросить разрешения. Почему-то ему казалось, что Лаврив разрешил бы. И от этого стало ещё паршивее на душе.

- Я же сказал, что без проблем. Поехали.

- Поехали…

16.

Официальная версия звучала, как «кот губу поцарапал». И неважно, что у Лаврива не было кота, никто даже не усомнился, что могло быть иначе. На драчуна он не похож, слишком хорошо язык подвешен, на невнимательного тоже, чтобы врезаться в косяки и падать на разные разбросанные под ногами предметы. Любовник у него был не агрессивный. Никаких следов не оставлял, иначе бы слухи о брачных игрищах давно распространились по коллективу.

Главное в таких ситуациях - всегда говорить уверенно и каждый раз одно и то же, не забывая мелочей. А Лаврив врал уверенно. И на Костю ненавистных и обиженных взглядов больше не бросал. Игнорировать его тоже не пытался. Обращался исключительно по делу, сверкая разбитой губой, давя на все красные кнопки в Костиной душе. И тому было плохо, настолько плохо, что даже с Лёшкой в курилке говорить не хотелось. Обычно Костя любил обсудить свои проблемы с Лёшкой, просто чтобы озвучить их, чтобы попросить совета, услышать одобрение. Но о затмении, случившемся в утренней пробке, Костя говорить не мог. Быть может, потому что это было даже хуже пьяного ора на любовника Лаврива. Так низко Костя не падал. Он вообще никогда не падал, предпочитая всегда держаться золотой середины. А сейчас было дно, и даже ниже. Минус тыщапяцот километров.