- Собери шмотки, какие остались, на первое время. Переночуешь у меня, а завтра мы позвоним в ментовку, пусть разбираются.

24.

Вот уже полчаса Лаврив топчется по своей раздолбанной комнате, бесцельно что-то трогает, вытаскивает из-под разломанной мебели яркие тряпки. Костя их знает, эти бабские канареечные шмотки. Они похожи на перья экзотических птиц, яркие, бестолковые, неизменно привлекающие внимание. Костя помнит, как впервые увидел Федю в голубой блузке, как разъярился, как его потом накрыло, дома, после разговора с Людкой, смеявшейся над Костиной фобией. Каким далёким казался сегодня тот день, нереальным, словно приснившимся.

Теперь этими шмотками можно было вытирать пол. Вся одежда была порвана или залита краской. Лаврив молча откидывал одну тряпку за другой, потом зависал, поднимал с пола металлические шарики от сломанных маятников, и они поблёскивали в его ладонях, как те сокровища из Костиного сна. Голова кружилась от наслоения реальности на фантазии, воспоминаний на кошмары. Костя хотел увести Тутти-Фрутти отсюда, как можно скорее увести туда, где не будет пахнуть едкой краской и сломанным деревом.

- Ничего не украли? – спросил Костя, и его тихий голос прозвучал как гром в наэлектризованном воздухе комнаты. Лаврив вздрогнул и выронил металлический шарик. Тот глухо стукнулся об пол и покатился в угол комнаты. – У них был ключ… Тебе кто-то угрожал?

- Я уеду. Завтра, - невпопад ответил Федя, по-прежнему не глядя на Костю. Присел на корточки и попытался вытащить из-под перевёрнутого дивана клетчатую дорожную сумку. – Я уеду…

- Так, началось, - Костя порядком заколебался уже смотреть на этот театр абсурда. Конечно, обидно. Шмотки, маятники, столько труда и любви вложено. Наверное, целыми вечерами просиживал над каждым маятником. Да, какие-то уроды разрисовали комнату дебильными надписями. Тоже бывает. Чего только в жизни не бывает! Но никто ж не умер. Все живы и даже вполне выздоровели. – Поехали отсюда, всё равно ни хрена не осталось шмоток. Мои наденешь, где-то остались старые, по размеру, думаю, подойдут. А потом ты успокоишься и со всем здесь разберёшься.

Костя подошёл к мнущему в руках какую-то ярко-красную тряпку Лавриву и погладил его по голове. Опустился рядом на колени и заставил посмотреть в глаза.

- Поехали отсюда, - тише добавил он. Костя хотел поцеловать бледные губы, но решил, что сейчас это будет более чем неуместно. – Я обещаю тебе, что те козлы, которые это сделали, ответят за каждое слово.

Федя устало прикрыл глаза и мягко улыбнулся ему, снисходительно и немного безумно.

- Я не поеду к тебе. Я поеду к отцу, в Канаду.

- Прямо сейчас, что ли, поедешь? – Лаврив явно был не в себе. В шоке, точно-точно. И что-то подсказывало Косте, что Тутти-Фрутти знал, кто был в его квартире. Дверь была закрыта на замок. Оттого он и не бесится, не истерит. Значит, не такой уж и сюрприз получился. – Это кто-то из твоих бывших?

- Нет, они бы никогда не решились. Я привлекаю только слабых людей, - Лаврив продолжал улыбаться, при том, что в глазах его стоял страх и обречённость. Старый страх и привычная обречённость. Словно со дна поднялся мутный осадок. А у Лаврива-то, пожалуй, скелетов в шкафу было побольше, чем у Кости.

- Но ты же знаешь, кто это сделал? – Костя пропустил мимо ушей фразу про слабаков. Не сейчас. Чувство уязвлённой гордости может пока помолчать.

- Ну конечно, Костя, - Лаврив выскользнул из неловких объятий и встал на ноги. – Иди домой. Завтра тебе на работу. А мне нужно ещё собраться, заказать билеты… Спасибо, что подбросил.

Костя потёр виски. Пальцы его были ледяными, и в груди всё сжалось от этих неправильных слов. Лаврив чокнулся, совсем чокнулся от страха. И всё забыл - как хорошо было в Выборге, о том, что так могло бы быть всегда.

- Да не за что. Может, хоть намекнёшь, кому я обязан таким твоим решением?

Костя тоже встал и посмотрел сверху вниз на склонённую голову Лаврива. Всё было так просто. Теперь вот он собрался уезжать, навсегда уезжать в свою Канаду. И года ждать не нужно. Мечты, ****ь, сбываются.

- Это лишняя информация. Ты всё равно ничего не сделаешь.

- А если попробовать? – Костя положил руку на плечо Лаврива и сжал. – Я много чего могу. Ты меня ещё плохо знаешь.

- Не так уж и плохо, Костя-чемпион, - Федя поднял голову и посмотрел Косте в глаза. По его щеке скатилась одна мелкая слезинка, впиталась в воротник джемпера. А потом ещё одна… - Пора прощаться. Я думал, что получится задержаться ненадолго, попробовать.

Костя сжал губы и сильнее сдавил плечо. Упрямый товарищ. Однако, очень упрямый.

- Здорово, Фёдор Батькович! Просто замечательно! Ты сваливаешь, а я остаюсь. Сценарий как в мелодрамах, ****ь. Но знаешь, что я тебе скажу… бегать можно бесконечно. И нихуя не найти в конце. Спроси у Кости-чемпиона, он расскажет, каково это - бегать и прятаться! Я же хочу тебе помочь. Кем бы этот урод ни был, он больше никогда не станет тебя беспокоить, если ты скажешь мне его имя. А Канада твоя подождёт, у тебя же ещё год в аспирантуре… Ты и учёбу бросишь из-за него, столько времени корячился и на финишной прямой бросишь? Из-за того, что какой-то двинутый гомофоб накалякал ***ню на стенах? Ты же сильный, бля. Ты же сама невозмутимость, Лаврив! Приди в себя, наконец!

- Это бесполезно, Костя. Не уговаривай меня, я уеду…

- Да, ****ь! – Костя понял, что начинает закипать. Чёртов Тутти-Фрутти! Как же с ним трудно! После Людкиного тотального безволия и Лёшкиной невозмутимой рассудительности такие вот навороты казались идиотическими и раздражающими. – Конечно, уедешь, раз решил. Но сначала закончи учёбу, опыт работы получи, а потом уезжай.

- Всем нравится меня трахать, - прошептал Лаврив, игнорируя Костины вопли. Он прошёл в угол комнаты и наклонился, чтобы взять что-то в руки. Что-то тонкое, помещающееся в ладони. Шарик, сплетённый из металлических ниток. – Не подменяй понятия. Это не любовь, ты справишься без меня. Ты со всем справишься, и я тоже.

- Нет, я ничего не подменяю. И я не хочу тебе ничего объяснять, ты сейчас невменяемый и несёшь какую-то ерунду. Жалеешь тряпки, феньки, мебель, ****ь. Как девка сопливая… плач Ярославны, смотреть противно.

Лаврив зло прищурился и широко улыбнулся, обнажая свои блестящие опасные зубы.

- Так не смотри. Уезжай домой. Мы здорово потрахались, спасибо. Всё равно долго бы это не продлилось.

Костя вмиг оказался рядом, сжал руку в кулак. Ну что за противный пидарас?! Ну что же, ****ь, с ним делать?! Хотелось врезать по лицу, так, чтобы до бесчувствия, сгрузить потом в машину и увезти к себе, и пусть потом орёт что хочет. Только не оставаться больше здесь, где сами стены пропитаны негативом. Эти дурацкие надписи давят на Лаврива, заставляют оправдывать их.

- Врезать бы тебе, Лаврив, только боюсь, что не оклемаешься потом, - процедил Костя сквозь зубы. – Самодовольный ублюдок. Ты ни черта обо мне не знаешь! И не смей обнулять то, что было. Не смей! Понял?!

Федя смотрел на Костю, улыбаясь дрожащими губами. А потом засмеялся, трясясь всем телом. Громко, с надрывом, как вчера кашлял. И на щеках расползлись те же красные болезненные пятна.

- Так это было лучшее для тебя? – сквозь смех просипел он. – Господи, какая жалость… а я-то думал, что ты и впрямь чемпион! Трахать бесчувственное тело… самое лучшее! Ха-ха….

Костя понял, что его сносит, что-то внутри выключилось, заскрипело и треснуло. Зажглась лампочка аварийного света, и тоже погасла. Лаврив бил прицельно, бил безжалостно и точно, не жалея ни себя, ни Костю. Быть может, только одного Костю. Мстил, отталкивал, унижал. Хотелось въебать ему в ответ и уйти. Развернуться и уйти навсегда. Пусть уезжает в свою чёртову Канаду. Пусть проваливает ко всем чертям. Кажется, Костя говорил именно это, посылал Лаврива подальше, обзывал чокнутым эгоистом, пока тот не прекратил смеяться и уже стал внимательно вслушиваться в Костины слова, потом он сполз по стене на пол и закрыл уши руками, как напуганный и беспомощный маленький ребёнок. Но даже тогда Костя не остановился, вутри всё ещё кипел гнев, обида. Чистейшая детская обида - ну почему ты так со мной? Ну что плохого я тебе сделал?… А потом они целовались, кусались до расползающегося во рту вкуса крови, сжимали друг друга до синяков.