— Откуда они взялись? — поинтересовался Айвар.

Миккал развел руками:

— Кто знает? Похоже, когда-то иммигранты завезли парочку-другую. Эти зверюшки не могут жить тут на воле, но у тинеранов появилась привычка держать их, и… — Миккал широко зевнул. — Пора на боковую. Беда с этим утром — наступает чертовски рано.

Дулси посадила «удачу» в клетку. Чтобы дотянуться до дверцы, ей пришлось перегнуться через Айвара; отстраниться от него она явно не торопилась. Заметив это, Миккал улыбнулся и подмигнул:

— Почему бы и нет? Ты, приятель, будешь с нами еще долго, да к тому же ты нам нравишься. Так что близкое знакомство не помешает.

Смутившись, не зная, как поступить, Айвар пробормотал:

— Ч-что? Я… э-э… не понял…

— Поразвлекись с ней первый сегодня.

— А? Но… но…

— Ты, братишка, застрял на своем «но», — буркнул Миккал, а Дулси захихикала. — Стесняешься? Все вы, северяне, такие, пока не выпьете для храбрости. Брось, ты же среди друзей.

Айвар мучительно покраснел.

— Ладно, милый, — промурлыкала Дулси. — Бедный мальчик, он еще совсем не готов. — Она чмокнула Айвара в губы. — Не переживай, Рольф, времени у нас достаточно. Может, попозже ты и захочешь — но только если захочешь.

— Ясное дело, — подтвердил Миккал. — Да ты не бойся, я не кусаюсь, да и Дулси кусается не так уж больно. Отправляйся на покой, если ты это предпочитаешь.

Безыскусственность их отношения показалась Айвару Божьим даром. Он не мог себе представить, чтобы при других обстоятельствах так быстро сумел преодолеть свое смущение.

— Я не в обиду… Я… ну, у меня там, дома, есть невеста.

— Если передумаешь, скажи, — шепнула Дулси. — Но даже если не передумаешь, я не усомнюсь в твоей мужской силе. Просто у разных племен разные обычаи. — Она поцеловала его снова, более горячо. — Спокойной ночи, милый.

Айвар вскарабкался на верхнюю койку, разделся и залез в спальный мешок, приготовленный для него Дулси. Микал потушил лампу, и Айзар всем телом ощутил движения на нижней койке… Потом осталась только темнота, тишина и ветер снаружи.

Айвар долго мог уснуть. Полученное им приглашение слишком его взволновало. Может, нужно проще смотреть на вещи? Ему во время отпусков с военной службы приходилось иметь дело с тремя-четырьмя доступными женщинами — в компании с приятелями. Тогда он гордился своей удалью. Потом он встретил чистую, как звездный свет, Татьяну и устыдился.

«Я не ханжа, — убеждал он себя. — Пусть они делают, что хотят — и на далекой развращенной Терре, и в близком и простом тинеранском фургоне».

У Наследника, отпрыска поколений ученых, другая судьба. Люди на Энее выжили, потому что их предводители были преданы делу: они были цельными натурами, — и мужчины, и женщины, — подчинялись жесткой дисциплине и всегда требовали от себя больше, чем от других. А самообладание коренится в глубинах души и требует усилий.

Человеку, конечно, свойственно оступаться. Айвар не считал себя таким уж грешником — тогда, во время войны. Но оргии — это все-таки совсем другое дело, особенно если нет ни малейшего оправдания… Так почему же он лежит без сна, стараясь не особенно вертеться с боку на бок, и почему так ужасно жалеет о своем решении хранить верность Тане? Почему, когда он попытался призвать на помощь ее чистый образ, вместо Тани перед его глазами предстала Фрайна?

Расположенный на холме посреди Нового Рима, университет Вергилия представлял собой самостоятельный город в пределах столицы — не говоря уже о том, что был старше ее. Массивная стена с бойницами, окружавшая университет, была покрыта шрамами, оставшимися еще со Смутного Времени.

«Он и на самом деле старше Империи, — подумал Десаи. Его взгляд скользнул по рыжим и серым камням, уложенным руками человека, к переливающемуся всеми цветами радуги фрагменту. Десаи ощутил озноб. — А эта часть — старше человечества».

Войдя в главные ворота, Десаи оказался в лабиринте дворов, проходов, лестниц, маленьких садиков в самых неожиданных местах, мемориальных стел и статуй. Архитектура университетских построек отличалась от городской. Даже самые новые здания — длинные, украшенные портиками, с высокими закругленными окнами и стройными башнями — сохраняли традицию, восходящую к древним университетам человечества.

«Насколько это верно? — задумался Десаи. — Даже если эти строения повторяют постройки древней Терры, все равно они — мутанты-полукровки. Готические арки, но русские луковки на шпилях. При здешнем низком тяготении своды взмывают ввысь, а купола раздуваются, как мыльные пузыри. И все-таки все эти детали образуют гармоничное целое — по-своему мощное и грациозное, типично энейское… в отличие от меня».

На башне, отчетливо выделяющейся на фоне темнеющего синего неба и рыжей тучи дальней песчаной бури, пробили куранты. Мелодия, которую они вызванивали, была столь же традиционной, как и все вокруг, но для Десаи в ней не было ничего отстраненно-академического — она звучала почти как военный марш.

Университет не был теперь так полон шумными толпами жаждущих знаний, как это было запечатлено на лентах, снятых до восстания. Особенно было заметно почти полное отсутствие негуманоидов и людей из других владений Терры. Но энейцев было по-прежнему много. Почти все они были одеты в университетские мантии, цвет которых различался в зависимости от факультета, под некоторыми виднелись белые халаты исследователей. На одежде студентов выделялись эмблемы их колледжей, а у тех, кто был из землевладельцев, — гербы их семей. Под мантиями представители обоих полов носили свитера, брюки и низкие сапожки: лишь в торжественных случаях это заменялось женщинами на такой отголосок древности, как платья и юбки. Десаи заметил, что многие мужчины сохранили погоны — напоминание о воинских или флотских подразделениях, ныне упраздненных.

«Должен ли я объявить ношение погон незаконным? — подумал он. — И что предпринять, если никто не подчинится?»

Недовольство окружающих его людей он ощущал как физическое давление. О, на первый взгляд картина была вполне мирной: несколько молодых людей смеялись шутке товарища, другие запускали огромного воздушного змея, парень и девушка держались за руки, глядя друг другу в глаза, двое профессоров были погружены в ученую беседу. И все-таки напряжение чувствовалось в том, как мало было крутом улыбок, как отдавались на древних камнях шаги — в них угадывалась привычка маршировать.

Десаи случалось посещать университет в своем официальном качестве, и он постарался как можно больше о нем узнать. Это не заставило хозяев оттаять, но по крайней мере теперь он мог не спрашивать, как пройти в нужное ему место, и сохранял надежду остаться неузнанным. Не то чтобы он опасался насилия; что же касается оскорблений — он считал себя достаточно зрелым человеком, чтобы не обращать на них внимания. Однако все возможно… Путь его лежал мимо Рыбниковской лаборатории, мимо библиотеки Пиккенса, через площадь Адзеля — к жилому корпусу Борглунд.

— Ее комнаты — в южной башне, — сказала Татьяна Тэйн. Десаи помедлил, определяя по высоте Вергилия время. Между часом и двумя… Кришна, он так и не развил в себе чувства направления, хотя компас на каждой планете настраивался так, чтобы точка восхода светила оказывалась на востоке, а наклон оси вращения Энея был невелик — казалось бы, все ясно.

«Становлюсь стар, — подумал Десаи, — все труднее адаптироваться».

Вот и автоматически отводить глаза от этого свирепо сияющего диска он не научился… На целую минуту ослепнув, Десаи забеспокоился, не получил ли он ожог сетчатки. Да нет, ничего. Ведь голубоглазые энейцы-северяне выдерживают…

«Хватит проволочек, — укорил себя Десаи. — Ведь в комиссариате ждет множество дел, и с каждой секундой их становится все больше».

После яркого света снаружи винтовая лестница в башне показалась так плохо освещенной, что Десаи споткнулся, и такой крутой, что его сердце было готово выскочить из груди. Слабое тяготение при здешнем разреженном воздухе не облегчало жизнь человеку его возраста. Пришлось передохнуть на площадке четвертого этажа, прежде чем взяться за молоток, за столетия отполированный руками посетителей, и постучаться в дубовую дверь.