Нагрузив корзины, Марфа Васильевна пошла будить сына.

Назар Семенович покосился опасливо на ее подбитые подковками кирзовые сапоги, передвинулся на край ступеньки.

Корней спал вверх лицом, без рубахи. Тело его, гладкое, слегка припаленное загаром, с бугорками мускулов, размашистое в плечах, всегда напоминало Марфе Васильевне увесистую и крепкую породу Саломатовых. От Чиликиных Корней унаследовал лишь крутые брови и по-цыгански черные волосы.

Марфа Васильевна дотронулась до его плеча холодными огрубелыми пальцами. Она любила сына, но не умела нежничать, работа и заботы поглощали ее целиком.

— Вставай-ко, Корнюша, — произнесла она мягко, — эвон утро как развиднелось! — И тут же добавила повелительно: — Хватит прохлаждаться! Небось, не служащий! Поди-ка быстрее, направь мотоцикл, отвези меня на базар!

— Повремени, мама, — зевнул Корней. — Рано еще. Дай хоть еще час…

— Вечером выспишься. Поменьше полуношничай. Вставай, приберись и поедем! И так, поди, опоздаем — не ближнее место. Покупатель дожидаться не станет.

Она вышла на кухню переодеться. Для базара у нее имелось особое платье, подходящее к возрасту. Не броское, из дешевого ситца с горошинами, это платье придавало ей опрятность, скромность, благообразие. Марфа Васильевна прокатала его деревянным вальком, расправила примятые складки. С той же тщательностью вымыла руки, отскребла с ладоней и из-под ногтей грязь, причесалась, зашпилила волосы: закон торговли требовал чистоты.

Увидев вышедшего на веранду сына, Назар Семенович оживился, таинственно зашептал:

— Корнюша, сделай милость, пока мать не видит, пойди пошарь, может, рюмочку на опохмелье добудешь. Все спрятала, старая карга!

— Я тебе покажу рюмочку! — прикрикнула Марфа Васильевна, услышав шепоток. — Ишь ты, выдумал! Нет, чтобы сына доброму делу наставить, учишь обманывать мать.

— Ну зачем же ты обижаешь его, мама? — пожалев отца, недовольно сказал Корней. — Пусть бы немного подправил себя. Ведь мучается…

— А ты не вмешивайся, аблакат! Еще не по твоему разуму между матерью и отцом споры решать.

Последняя надежда опохмелиться исчезла, и Назар Семенович, уронив голову на колени, навзрыд заплакал.

Случалось такое и прежде. Но сейчас плакал он особенно горестно, обидчиво, а Корней не выспался, после ночи не успокоился и, не выдержав, крикнул:

— Как вам не стыдно! Что творите! Му-че-ники!

Это прозвучал чужой, не его голос.

Назар Семенович, выпучив глаза, вскочил со ступенек. Марфа Васильевна выпрямилась.

— Эт-то еще кто тут такой? Ты на кого покрикиваешь? На мать?

Грозная, суровая надвинулась на Корнея.

— Цыц! Забылся, небось! Кто тебя человеком сделал?

— Из-за дряни терзаетесь, — сразу сорвался с тона Корней. — Зачем?

— Ты нас не осуждай, — заметив поражение сына, зашумел Назар Семенович. — Мы люди старые. У нас порядки свои. На мать не кричать, а молиться надо. Кабы не она, то я, при моей-то слабости, наверное, давно бы сгинул.

— А ты убирайся отсюда в дом, — прогремела Марфа Васильевна. — И-ирод!

Старик, понурившись, шаркая шлепанцами, ушел. Было слышно, как в угловой комнатушке он опять плакал, всхлипывая, проклиная слабость, каторжную зависимость и полную беспросветность. Минутный прилив жалости к нему прошел. Отец в жизни Корнея не играл никакой роли. Существовали они бок о бок без взаимного интереса, без уважения, подобно двум квартирантам, вынужденным обедать за одним столом.

Марфа Васильевна ходила по двору, заканчивая приготовления. Когда она подымалась на крыльцо, ступеньки скрипели под ее сапогами.

До города берегом озера считалось не больше пяти километров. Дорога вилась по угору, в наклон, пыльная, ухабистая, размытая весенними талыми водами и летними ливнями. Марфа Васильевна ездила этим путем не ради короткого расстояния. Не желала она, чтобы кто-нибудь из знакомых пялился на ее товар, прикидывал, какую выручку принесет ей базарный день.

В прицепную коляску поместили корзины с помидорами. Льняная веревка надежно удерживала их, когда мотоцикл подбрасывало, трясло, кренило на крутых поворотах.

Марфа Васильевна мыкалась за спиной Корнея, на заднем седле. Не по летам ей приходилась такая езда, но она уже давно свыклась с неудобствами, трудностями и вообще с подвижной жизнью, так как была убеждена: сама собой денежка в руки не прыгнет и из мягкой перины копейку не выколотить.

Оба молчали. За мотоциклом вздымался хвост серой пыли и дыма. На придорожном конотопе сверкала роса. По озеру от камышей набегала мелкая рябь.

Лишь у ворот городского базара Марфа Васильевна предупредила:

— Ты хоть и дорогой мне сын, а шуметь на меня не смей! Никуда я тебя из своей воли, как и отца, не отпущу. Все мое. Пока жива, по моей указке станете бегать. Супротивства не потерплю!

Затем, сменив гнев на милость, велела такого предмета больше не касаться.

— А теперича иди к базарному, оплати талон на торговлю и доставь мне весы. Поворачивайся живее…

Марфа Васильевна сама перенесла корзины на прилавок. Пока Корней оплачивал «место», приготовилась к торговле. Поверх платья надела белый фартук, нарукавники и разложила помидоры: в одну горку крупные, в другую — средние, а в третью — мелкие, с изъянами.

Ни у кого из стоявших за прилавком по соседству не было таких великолепных даров природы, а в ларьке торга под вывеской «Овощи» тоскливо смотрели с витрины стеклянные банки консервированных рассольников, борщей, солянок, маринованной капусты и свеклы. Поэтому Марфа Васильевна не стала справляться о ценах. В это время года соскучившийся по свежине покупатель долго не размышляет. Кроме того, у нее имелось свое давнее правило: «Кому не по карману, тот может отваливать! Не ворованное продаю, а свое кровное, стало быть, и запрос мой!»

Принесенные Корнеем тарелочные весы она тщательно проверила, протерла тряпочкой гири. У прилавка уже начинали толпиться лакомки. Двое из них купили по полкило мелких помидоров, но остальные, узнав цену, заворчали:

— Одурела, тетка!

Обидные слова отскакивали от Марфы Васильевны, всерьез она их не принимала, так как слышала не первый год.

— Эко важность: собака лает, ветер носит! Только и делов. Подойдет охота, слюнки потекут — купят, не отвертятся…

Недовольные отошли. Их место у прилавка заняла женщина с бесцветным, заспанным лицом, в ярком сатиновом халате, прикрывавшем ее рыхлое тело. Подслеповато щурясь, сразу же занялась товаром. Марфа Васильевна обычно не позволяла трогать помидоры, чтобы не помяли, но при ней помалкивала, следя лишь за движением ее пальцев.

Наконец, женщина набрала полную тарелку, попросила взвесить и сказать, сколько с нее причитается. Марфа Васильевна назвала круглую сумму, втридорога, женщина подняла на нее подплывшие веки и не возразила.

Корнею показалось, будто мать ошиблась, сосчитала лишние гири. Зная ее точность, он дождался, когда покупательница отойдет, и показал на весы.

— Не много ли?

— А ты, милый сын, на будущее попомни: я не ошибаюсь, — Довольная удачным началом, мягко ответила Марфа Васильевна. — Взяла, стало быть, мой товар того стоит. Да и не каждый, кто ко мне подходит, копейки вышшитывает.

Она хотела добавить еще что-то, поучительное, из своего опыта, но заторопилась, поправила фартук и почти пропела:

— Кавусенька, милости просим!

Та, названная по имени так ласково, поразительно красивая девушка, выделилась из толпы и приблизилась к прилавку. У нее каждая черточка на лице была особенная и волнующая: пышные, пепельные с серебристым отливом волосы, тонкие, почти прозрачные ушки, яркие зовущие губы. А глаза лучистые, васильковые. Девушка играла ими: то сужала, то широко раскрывала. Корней уставился на нее, она это заметила, но, разговаривая с Марфой Васильевной, взглянула на него лишь мельком, как бы нехотя. «Хорош атлас, да не для нас, — подумал он иронически. — Будущая жена для инженера или для кандидата наук. Интересно, какова она в жизни вообще?»