— Папе стало хуже, и врачи определили необходимость срочной операции. Завтра его положат в больницу. Сеня сумел устроить ему «кремлевку», но боюсь, — она всхлипнула, — что это уже бесполезно.

Семен Бандурский к этому времени стал главным редактором молодежной газеты и занимал в столице видное положение. Он не только сумел поместить тестя в лучшую больницу, но и оперировать его должен был знаменитый хирург. Однако родные уже знали о том, что у Сергея Ильича рак желудка и могли надеяться лишь на чудо. Всем было ясно, что конец близок.

Вот почему в тот вечер объясняться с Надей Артём не стал. «Сейчас этого делать нельзя, — твердо решил он. - Тогда наш разрыв станет неизбежен, и от папы скрыть его не удастся. Ему и так тяжко, а это добавит страданий. Придется терпеть, но кривить душой и спать с ней я не буду!»

Он достал из чулана раскладушку, которую держали на случай приезда гостей и, когда Надя наконец пришла домой, объявил:

— Спать буду отдельно. Поговорим обо всем после операции папы. Думаю, временное перемирие тебя тоже устраивает.

— А ты часом не спятил? — фыркнула Надя, хотя отлично поняла, что муж обо всем узнал. — Уж не подхватил ли дурную болезнь?

— Не считай меня дураком! — отрезал Артём, застилая раскладушку. — Но время для принятия решений еще не пришло.

На это Надя лишь пожала плечами и умолкла. Так до смерти Сергея Ильича они и жили, разговаривая лишь о неотложных, текущих делах. Как и следовало ожидать, у отца обнаружили рак желудка и, хотя опухоль и три четверти желудка удалили, метастазы уже поразили другие жизненно важные органы. Это означало близкий конец. Известный профессор, руководивший операцией, произнес дежурную фразу:

— Слишком поздно обратились. На годик бы раньше, тогда его еще можно было бы спасти.

Казалось, Сергей Ильич решил опровергнуть роковой приговор профессора. Он быстро оправился от операции и, выйдя из больницы, не только совершал самостоятельные прогулки на даче в Серебряном бору, но даже в любую погоду купался в Москве-реке. Но опять начались сильные боли, и его вновь положили в больницу, на этот раз лишь для того, чтобы облегчить страдания.

Сергея Ильича все любили и старались скрасить ему последние дни. Не только Тёма, но и Надя часто его навещали и, по молчаливому согласию, оттягивали решающий разговор. Собственно, разрыв у них уже произошел, и последний месяц они спали врозь. Их семейная жизнь подходила к концу.

Несмотря на все переживания, связанные с крахом семейной жизни и смертельной болезнью отца, на работе у Артёма дела шли по-прежнему хорошо. Этому способствовала эйфория от наступившей, как ее назвали

впоследствии, «хрущевской оттепели» и выдающихся успехов Советского Союза в космосе. Реабилитация и возвращение к активной жизни многих известных писателей. художников и ученых положили конец застою в культуре и искусстве, дали новый импульс развитию творческих сил общества.

Особенно воодушевляли успехи в гонке с Америкой по освоению космоса. После триумфального полета Гагарина и других первых героев-космонавтов, советских людей, привыкших к мысли, что мы во всем безнадежно отстали от передовых стран, это выдающееся достижение наполняло законной гордостью. Ведь тогда наши оппоненты могли запускать лишь крошечные спутники. И хотя в магазинах было по-прежнему пусто, все от души аплодировали популярным куплетистам Рудакову и Нечаеву, распевавшим такие частушки:

Серой, лапотной Россие

Называл нас Вашингтон.

Мы сегодня запустили

«Лапоть» весом в десять тонн!

По понятным причинам после работы ноги у Артёма домой не шли. Возвращался он поздно и лишь для того, чтобы переночевать. Сам напрашивался на командировки и принимал участие во всех мероприятиях, проводимых в НИИ, от спортивных состязаний и вечеров отдыха до игры в домино у себя в отделе. Общественная жизнь у них била ключом. Каждый уик-энд чего-нибудь затевали по профсоюзной и комсомольской линиям. Устраивали коллективные вылазки на пляжи или автобусные поездки в лес за грибами, где благодаря непременной выпивке происходило укрепление дружбы сотрудников.

Посещение театров и музеев было обычным делом. Но наиболее запомнился Тёме культпоход на выставку художников-абстракционистов в Манеже. Раньше это направление было объявлено извращением в живописи, и многих его представителей выдворили из страны. Это вызывало повышенный интерес. Однако Тёма был разочарован. Он так и не понял, что же хотели изобразить на картинах абстракционисты, хотя и признавал их необычную яркость и красоту. Вскоре оказалось, что их группа была в числе последних посетителей.

«Выставку посетил Хрущев и приказал ее закрыть!» — посмеиваясь, передавали друг другу сотрудники института. — Он не только осудил это направление, как мазню, но даже обругал абстракционистов «пидарасами»! Вот и пришел конец его «оттепели». Нам снова будут диктовать, что хорошо и что плохо».

И все же свободы стало больше. На вечерах отдыха молодежь отплясывала запрещенный доселе рок-н-ролл, причем тон задавал комсомольский актив во главе с секретарем комитета Катей Анохиной. С ударником самодеятельного джаза Тер-Айвазяном они считались лучшей парой, но здоровенный армянин однажды, при исполнении головокружительного, па уронил партнершу, едва ее не угробив.

Хотя до развода еще не дошло, Артём считал себя свободным от моральных обязательств. И возможно завел бы флирт с привлекательной сотрудницей, но таковых у себя на работе не видел. Однако сердечную пустоту требовалось заполнить, и он вспомнил о Яне. Отыскал ее рабочий телефон, позвонил.

— Тёмочка! Неужто решился? — в голосе Яны звучала искренняя радость. — Это значит, что у нас появилась перспектива, или я ошибаюсь? — она говорила шутливым тоном, но чувствовалось, что волнуется.

— Мне сейчас не до шуток! Отец при смерти, и предстоит развод с женой, — откровенно признался Артём. — В общем, приходится довольно туго.

— Бедный мальчик! Тебе нужна моральная поддержка? — все еще в шутливом тоне, но очень тепло произнесла Яна. — Правильно сделал, что мне позвонил! Друзья познаются в беде. — И без околичностей предложила: — Давай встретимся в пятницу на речном вокзале в Химках! Поговорим и о твоих делах, и... — она интимно понизила голос, — о нашей... мм... перспективе.

— А почему именно в Химках? — замялся он. — И потом, у меня сейчас такое настроение, что я нагоню на тебя скуку. Я позвонил лишь узнать, как живешь.

— Мне плохо живется без тебя, Тёмочка! — горячо воскликнула Яна. — Поэтому не будем откладывать встречу! Ведь ты мне друг, не так ли? — Объяснила: — Химки подходят потому, что я близко живу и тебе туда недалеко от работы. А еще там в ресторане сейчас цыгане поют, и это украсит нашу встречу!

— Опять ты за свое? Я же сказал, что на ресторан у меня пока нет денег, — недовольно ответил Артём. — Мы можем встретиться и погулять в «Эрмитаже». В этом саду очень уютно.

— Пожалуйста, не дразни меня, Тёмочка! И не лишай радости, — взмолилась Яна. — Это совсем не то, что нам обоим надо! Не щепетильничай! Мне это не в тягость, и ты можешь считать, что взял взаймы и отдашь долг, когда сможешь.

«А что? В ресторане и правда нам будет приятней, — мысленно сдался Артём. — Не стоит мне привередничать. Когда смогу, обязательно с ней рассчитаюсь!»

— Ладно, согласен, — все же испытывая неловкость, сказал он. — Но смогу быть не раньше семи.

— Ты очень милый, Тёмочка! — приглушенно проворковала Яна. — Я приду без опоздания. Столик будет заказан на твое имя.

Встреча Артёма с Яной в ресторане Химкинского речного вокзала вполне естественно закончилась тем, чего она так добивалась. Яна пришла особенно нарядная, в ярком макияже, благоухая французскими духами. Им было о чем поговорить, их переполняло взаимное влечение, а страстные цыганские романсы усиливали любовный накал. Выпито было так много, что несмотря на обильную закуску, оба они сильно опьянели. Когда, выйдя из ресторана, шли обнявшись по длинной аллее привокзального сада, Яна порывисто обвила его шею руками и жарко прошептала в ухо: