— Как вы смеете? Какое имеете право?

Кресси вскочила с кресла и хотела проскользнуть мимо него, но Джованни поймал ее за руки. Ее непослушные локоны рассыпались по плечам.

— Кресси, я не хотел обидеть вас, — сказал он уже ласковее. — Совсем наоборот. В действительности я стараюсь помочь вам. Вы несчастны и станете еще несчастнее, если не прекратите угождать своему отцу. Поверьте мне.

— С какой стати?

Кресси права, зачем слушать его, раз он не способен объяснить? Джованни покачал головой:

— Я сказал слишком много. Я лишь хотел узнать человека, которого собираюсь написать. Что вы за человек, что вы за женщина… — он коснулся ее лба, — и что у вас вот здесь… — Он положил ладонь на то место, где у нее билось сердце. — Вот что я хотел узнать.

Кресси резко вздохнула:

— Вас может разочаровать то, что вы обнаружите.

— Сомневаюсь.

Ее глаза были широко раскрыты. Их цвет поражал. Серебристо-белый, ярко-голубой, берлинская лазурь, ни одна из его красок не уловит точный оттенок. Под его рукой билось сердце Кресси. Как эго ему могло прийти в голову, что ее лицо некрасиво? О чем она сейчас думала, глядя на него?

— Dio![15] — Он убрал руку с ее груди и отступил назад. — Mi dispiace[16]. Простите меня. Мне не следовало… однако внутри вас борются столько разных чувств. Они добиваются, чтобы их услышали. Я никогда не разочаруюсь в том, что обнаружу в вас.

Кресси покраснела, она, похоже, вообще не привыкла к комплиментам, особенно к столь неожиданному, какой только что услышала.

— Спасибо, — сказала она смущенно. — Думаю, на сегодня достаточно. Я должна проверить, как дела у Беллы.

Она вышла из комнаты так быстро, что он не успел ответить. Джованни опустился в кресло, которое она освободила, развязал шейный платок и закрыл глаза. Он совершил ошибку, упомянув в разговоре своего отца, но было трудно не заметить сходство ситуаций, в которых оба оказались. Прошло четырнадцать лет с тех пор, как Джованни встретился с графом Фанчини. Он все еще до боли отчетливо помнил разговор во дворце во Флоренции. Они спорили, их голоса эхом отдавались в мраморном помещении. Его шаги гулко стучали, пока он уходил. Ледяной гнев графа перешел в ненависть, он стал угрожать, поняв, что сын не склонится перед его волей.

Ты вернешься, поджав хвост. Никто не купит твои наброски, сколь бы привлекательно они ни смотрелась. Помни мои слова, ты вернешься. И я буду ждать.

Джованни протер глаза. Неужели граф все еще ждал его? Дошли ли до него вести о славе сына? Он выругался и встал. Ему все равно. С какой стати ему беспокоиться!

Кресси застыла в дверях в дальнем конце галереи. Она наблюдала за работой Джованни, тот держал в руке бутылку и тщательно определял количество масляной краски, прежде чем смешать ее с красителями на палитре. Деревянный ящик, похожий на дорожный медицинский сундук, в котором он хранил разные связующие вещества и масляные краски, стоял открытым на столе рядом с ним. Работая, он по обыкновению снял фрак, закатал рукава безупречно чистой рубашки. Сегодня на нем был серый жилет с атласной спиной и плечами, выгодно подчеркивавший очертания худощавого тела. И на этот раз Кресси поразило его совершенное телосложение, и на этот раз она убеждала себя в том, что ее реакция носит чисто эстетический характер.

Ее взор задержался на изящном изгибе его ягодиц, заметном на фоне черных брюк. Для столь гибкого человека он был удивительно стройным. Телосложение напоминало статуи греческих атлетов. Наверное, он похож на метателя копья. Ей хотелось бы увидеть его, позирующего с копьем, когда все мышцы напряжены и тело полно грации, изобразить его в такой позе просто ради того, чтобы наглядно показать симметрию. Его тело лучше всего смотрелось бы в обнаженном виде, нежели в одежде. Чего нельзя сказать про нее.

Кресси прикоснулась к своим горевшим щекам. Джайлс, единственный мужчина, которого она видела обнаженным, выглядел немного смешным и опасным. Он держался странно и почему-то гордился своим торчавшим членом. Он серьезно обиделся, когда ей не удалось скрыть своих… впечатлений. Кресси тогда охватила тревога на грани истерики. Ей стало трудно примириться с чудовищным грехом, который она вот-вот совершит, решившись на акт соития. Они оба чувствовали себя неловко. Джайлс оказался отнюдь не столь опытным, как утверждал. Ему не понравились вопросы Кресси. Он с раздражением воспринял робкую просьбу Кресси объяснить, как ей поступить, упрекнул в том, что она занимается психоанализом, ведет себя неженственно. Кресси стало обидно. Обида не прошла до сих пор.

Короче говоря, все, что случилось потом, стало для обоих достойным сожаления испытанием. Оглядываясь назад, она подумала, что Джайлс был бы намного счастливее, если бы она лежала неподвижно, не говоря ни слова, пока он лишал ее девственности. В конце акта она так и поступила. Ему это не принесло никакого удовольствия. Если бы гордость позволила, он тут же решил бы, что одного раза вполне достаточно. В конце концов она тоже пришла к такому выводу.

Хотя Кресси не сомневалась, что сама почти во всем виновата, ведь у нее не было никаких оснований считать себя одной из тех женщин, которых домогаются мужчины, она даже мысли не допускала, что Джованни на месте Джайлса мог бы оказаться столь беспомощным. Конечно же его изящные пальцы не могут быть неловкими, равно как уста, полные губы, веки. Совсем недавно, во время первого сеанса она не сомневалась, что он собирается поцеловать ее. Во время второго сеанса она была почти уверена в этом, но снова ничего не случилось, а с тех пор он стал относиться к ней почти грубо. Кресси вела себя как глупая девчонка, предаваясь игре воображения, мысленно раздевая Джованни, представляя, как он трогает ее так, как не сумел Джайлс.

— Кресси?

Она вздрогнула, открыла глаза и с виноватым видом отняла руку от груди.

— Джованни.

— Мне нравится, как мое имя звучит в ваших устах, — сказал он, улыбаясь.

Кресси покраснела. Боже, может, это к лучшему, что никто, даже самый известный портретист в мире, не сможет прочитать ее мысли. Все же она не осмелилась взглянуть на него.

— Я пришла сказать, что мальчики… они явятся стола в любую минуту, если вы готовы заняться ими.

Джованни указал на мольберт. Палитра со смешанными красками уже была подготовлена.

— Как видите, я готов.

Сегодня с ними было нелегко. Думаю, они не смогут усидеть долго. — Кресси уставилась на верхнюю пуговицу его жилета. — Я бы задобрила их засахаренными фруктами, если бы те оказались под рукой.

— В этом нет необходимости.

— Наоборот, есть. Как вы не понимаете…

Джованни улыбнулся, поймал прядь ее непослушных волос и отвел их со лба.

— Положитесь на меня.

Он едва коснулся Кресси, как та вздрогнула, остро чувствуя его близость, тем более ей в голову приходили невероятные мысли.

— Я пойду и… если вы готовы, тогда я…

Но такая необходимость отпала. Послышались крики, топот четырех пар ног, увещевания няни не бегать, оставшиеся без внимания. Перед ними появились четыре мальчика со всклокоченными светлыми волосами, обманчиво ангельскими лицами, пухлыми руками и ногами. Джейни в домашнем чепце набекрень, перепачканном чернилами фартуке сделала неуклюжий реверанс.

— Извините, миледи, как только вы оставили мальчиков мне, они начали вести себя как запертые в клетке звери. Гарри разбил грифельную доску Джеймса, Фредди схватил чернильницу, а когда я хотела отнять ее…

— Джейни, не надо извиняться. Твоей вины тут нет.

— Миледи, ребят не утихомирить, держа их взаперти из-за дождя. Только бы выглянуло солнце, тогда они могли бы набегаться вволю. Если позволите, я пойду сменить фартук. Этот уже больше не наденешь.

— Так вот, — сказал Джованни, когда Джейни ушла, ворча и качая головой. Состояние наряда явно привело ее в отчаяние. — Я придумал для мальчиков игру.