Непонятно из каких соображений стратегический бомбардировщик Ту-95 получил по классификации НАТО имя «Bear» — «Медведь». Больше всего эта элегантная боевая машина, самый быстрый в мире турбовинтовой самолет, ставший символом Холодной войны, напоминал механическую птицу. Или же, если смотреть снизу, из-под крыла, то гигантскую рыбу, всплывшую из неведомых глубин океана.

Тонкий фюзеляж, выдающийся вперед «бивень» топливоприемника и скошенные к хвосту широкие крылья создавали впечатление одновременно солидности и неторопливой надежности, скорости и стремительного порыва в небо.

Единственным, что, пожалуй, могло навести неведомого классификатора на мысли о «русском медведе», являлась боевая мощь этого самолета. Последняя модификация, Ту-95МС, несла шестнадцать крылатых ракет Х-55. Среди летчиков Дальней авиации гуляла шутка: «Один самолет уничтожит Британию, как географическое понятие», но это было не совсем так. Шестнадцать двухсоткилотонных зарядов не могли разрушить целиком огромные острова, однако превратить большую часть их поверхности в радиоактивную пустыню, пожалуй, что запросто…

Самолет приземлился немного неуклюже, в два касания, подняв небольшое облачко пыли. Но соприкоснувшись с землей, пробежал совсем немного и остановился на удивление быстро.

Начальник дежурной смены командно-диспетчерского пункта аэродрома «Руса» раскрыл соответствующий журнал и записал: «В 17.50 вне плана совершил посадку борт 262, следующий по маршруту «Оленья» — «Руса-2». По устной заявке командира направлен на площадку дезактивации». Шариковая ручка чуть подтекала, поэтому офицер писал осторожно, стараясь не наделать помарок.

Аэродром «Оленья» с которого прибыл «двести шестьдесят второй», находился на севере Кольского полуострова. Именно с него в район Новой Земли стартовали бомбардировщики, которые проводили испытания «специзделий». Данная информация проходила под грифом «совершенно секретно», но каждый, кто нес службу на командно-диспетчерском пункте, знал, что только что приземлившийся самолет возвратился после сброса атомной бомбы…

Рванувший в прошлом году Чернобыль, расположенный менее чем в трехстах километрах от Русы, заставил в корне переосмыслить отношение к правилам радиационной безопасности, на легкие нарушения которой раньше смотрели сквозь пальцы. Поэтому-то решение командира провести дезактивацию до того, как самолет займет свое обычное место, никого не удивило. В свете недавних событий и тенденций, так сказать.

Начальник смены отдал приказ, и через несколько минут к «Медведю» по рулежной дорожке уже мчался тягач. Задача у него была несложной — отбуксировать бомбардировщик в дальний конец летного поля, где с утра с ним начнет работать взвод химической защиты.

В принципе, дезактивацию, а проще говоря, мытье самолета с мылом и порошком, надлежало сделать сегодня. Но в строгом соответствии с политикой перестройки, гласности и нового мышления, единственная исправная передвижная авторазливочная станция АРС-15М по приказу начальника политотдела с раннего утра трудилась на полях соседствующего колхоза.

Тягач, фыркая солярным выхлопом, оттащил «Борт 262» на специально оборудованную площадку, огороженную с трех сторон высокими земляными насыпями. Техники, похожие в комбинезонах ОЗК на пришельцев из космоса, быстро подставили трап, подключили к самолету все полагающиеся по регламенту кабели и шланги. И, не дожидаясь, пока летчики покинут кабину, поспешно ретировались, поскольку до окончания дезактивации какое-либо другое техническое обслуживание строго воспрещалось. Впрочем, никому бы и в голову не пришло возиться с бомбардировщиком, который несколько часов назад побывал в полусотне километров от эпицентра ядерного взрыва. ОЗК, если верить начхиму, штука надежная, но к чему это проверять на себе?

После того как рев тягача утих за земляным валом, в боку фюзеляжа с легким шипением открылся люк. Из самолета выглянул невысокий крепко сбитый мужчина лет тридцати пяти — сорока, в летном комбинезоне, с торчащим на голове упрямым ежиком коротко стриженных, с легкой рыжинкой волос. Летчик быстро сбежал по трапу. Ступив на бетон площадки, он что-то крикнул, повернувшись в сторону кабины, и нырнул под брюхо самолета.

Будто повинуясь неразборчивой команде, серебристый корпус задрожал. Нарушив идеальную целостность титанического подбрюшья, по нему чиркнула тонкая щель, словно шнур приложили. Бомболюк начал медленно открываться. К тому времени, когда створки разошлись наполовину, внизу у самолета стояли уже три летчика. Задрав головы вверх, они, затаив дыхание ждали, когда взорам откроется содержимое боевого отсека ^[1].

— Ммммать! — выпалил тот, что спустился первым, как только сумел разглядеть то, что находится внутри. Не став дожидаться полного раскрытия, он подбежал к трапу и заорал:

— Костя! Закрывай, нахер, обратно! Серега! Связь с КДП! Пусть машину высылают! Чем скорее, тем лучше!

Створки, дернувшись на месте, медленно поехали вверх, закрылись.

Из самолета выскочил четвертый летчик. Заполошно оглянувшись, он буквально скатился по трапу, и воскликнул:

— Ну, что будем делать, командир? Ведь ЧП!

— Догадайся, — резко ответил мужчина, нахлобучивая на голову фуражку с синим авиационным околышем, которую до этого мял в руках. — Сухари, блин, сушить, товарищ оператор вооружения!

Командир приложил ладонь ребром, привычным движением уточнив соосносность кокарды, и тоскливо произнес, глядя в сторону выезда со спецплощадки:

— Сейчас УАЗка придет, я до командира базы смотаюсь. А ты, пока особый отдел не набежал, открой створки, и еще раз все осмотри. Внимательно осмотри, Коля!

— Открывать, закрывать… — тоскливо протянул оператор вооружения. — А со спецгрузом что делать будем? — Уточнил он, косясь в сторону хвоста, где поблескивал колпак кабины стрелка.

Скрипнув зубами, командир ответил:

— Выкинь, блин. Прям на полосу, — и, заметив безмерное удивление в глазах подчиненного, добавил: — Не тронь, пусть дрыхнет. Сам не буди. Проснется — грамм двести массандры залей, и пусть дальше валяется, пока не разберемся с залетом. Я скоро.

Не прошло и пары минут, как к «стратегу» подкатил автомобиль. Командир забрался внутрь, громко хлопнув дверью. УАЗ лихо развернулся вокруг высоченной стойки шасси и рванул в сторону выездных ворот, оставив остальной экипаж у самолета. Выражения лиц у летчиков строго соответствовали вульгарному понятию «охреневшие»…

* * *

Пятикилометровая дорога вдоль которой располагались технические службы, стараниями замполитов больше походила на увешанную рекламой улицу в каком-нибудь буржуазном Нью-Йорке. Только здешние плакаты и стенды не соблазняли развратной роскошью, а несли нерушимому блоку коммунистов и беспартийных мудрые изречения как классиков марксизма-ленинизма, так и ныне здравствующих вождей.

Правда, вожди в последнее время менялись в темпе перчаток у забывчивой барышни, и замполитам не хватало ни сил, ни времени на окучивание огромной территории. Так что, помимо свежего портрета Горбачева и аршинного транспаранта «Решения январского 1987 года пленума ЦК КПСС — в жизнь!» в глубине подальше от начальственных глаз можно было встретить выцветшие портреты Леонида Ильича Брежнева. И даже цитаты за авторством министра обороны Соколова, смещенного этой весной стараниями того же самого Руста.

Однако командир борта 262 Емельянов не замечал бесчисленные плакаты. А если и озадачивался судьбой опального министра, то исключительно в разрезе собственных возможных неприятностей, среди которых снятие с должности представлялось чуть ли не выигрышным лотерейным билетом.

В левом командирском кресле «тушки» майор летал третий год. За это время, да и на протяжении всей предыдущей службы бедовый «стратег» побывал в несчитанном количестве переделок, до сих пор неизменно выходя сухим из воды. Но на сей раз он иллюзиями себя не тешил. В нынешней ситуации его и экипаж могло спасти только чудо. А в чудеса Емельянов верил, и верил свято. Особенно в хорошо организованные и тщательно подготовленные. И если бы сейчас у него на пути вдруг встретился снятый еще в 1953 году плакат: «Техника во главе с людьми, овладевшими техникой, может и должна дать чудеса», то майор повторял бы его, как мантру…