— Что может быть глупее героической гибели из-за метки на кальсонах? — поддержал своего приятеля и Сандлер...

Вокруг было прямо-таки нестерпимо тихо. Хоть бы пичужка какая засвиристела, или полевая мышь пискнула в норке, или, пролетая над головой, всевидящий ворон проронил свое «крук». Даже кусты не шелестели. Просто неправдоподобно, что в таком узком коридоре между гор — а ни ветерка.

Время тянулось ужасно медленно. Нигде не было видно ничего живого. От мертвой тишины шумело в ушах. Но вдруг в ней послышался едва различимый, но непрекращающийся шорох. Лукач приподнял голову, Это никак не мог быть Хосе — чуть слышное шелестение доносилось не с противоположной от дороги стороны, но откуда-то сверху. Напряженно вслушиваясь и всматриваясь, Лукач уже через несколько минут испытал внезапное облегчение: метрах в двухстах над ним то появлялся, то скрывался среди кустов черный берет Хосе. Вопреки всякой логике, он спускался вовсе не с той горы, на которую какое-то время назад поднимался, а с противоположной.

Вскоре кусты захрустели совсем близко, и Лукач не мог отказать себе в удовольствии несколько мгновений полюбоваться растерянно-испуганным выражением на лице своего гида, когда, вытянувшись во весь рост, тот обнаружил, что порученного его попечениям ответственного иностранного camarada за камнем нет. Насладившись его испугом, повеселевший Лукач слегка прочистил горло, и тот, мгновенно повернувшись на этот звук, в свою очередь расцвел.

— Bueno,— одобрительно произнес он явно по поводу перемещения своего подопечного.

Проронив при нем одно лишь это «хорошо» за весь день, Хосе и не подумал присесть, но решительно двинулся вниз, кивком пригласив Лукача следовать за ним. Едва оказавшись на знакомой дороге, он быстро пошел налево, и стало попятно, что они возвращаются к своим.

Было уже совершенно темно, когда, опять никого не встретив, за исключением все тех же двух коз, смутно белевших на краю запомнившейся лужайки и сквозь сон испустивших слабое блеяние на неясный шелест двух пар парусиновых туфель, усталые пешеходы различили черные очертания первых каменных хижин вымершего поселка. Миновав их, Хосе громко засвистел, и почти сразу ночную улицу откуда-то слева прорезал ослепительный свет автомобильных фар, превративший пустой дом. в который уперлись лучи, в искусно выполненную театральную декорацию.

Кириллов встретил их очень буднично, словно они ходили в какой-нибудь магазин по соседству.

— Вернулись не солоно хлебавши,— успел проговорить Лукач, пока они с Хосе усаживались, а шофер запускал мотор и выбирался на шоссе, где сразу прибавил газу.

Сдержанно, почти не жестикулируя, Хосе минут двадцать отчитывался перед Кирилловым, а кончив, повернулся к световым снопам, прыгающим перед машиной по выбоинам дороги.

— Даю вам слово вкусно и до отвала накормить у себя,— сказал Кириллов.— Кажется, этим исчерпывается вся приятная часть информации: Хосе принес неутешительные вести. Партизанская группа, в которую мы вас направляли, была третьего дня окружена в горах и уничтожена двумя ротами guardia civil. Эта «гражданская гвардия» сохранилась в неприкосновенности со времен Альфонса Тринадцатого, вы, вероятно, слыхали о ней. Ускользнуть и укрыться в ближайшем населенном пункте удалось всего человекам тридцати, однако уже на следующий день всех иностранцев выловили и перестреляли. Что со вторым, гораздо большим, отрядом, расположенным глубже в тылах противника,— мы и его думали подчинить вам — Хосе сколько-нибудь точно узнать не смог, но в обоих поселках, где он побывал, говорили о недавнем сражении с применением фашистами горной артиллерии. Насчет же третьей группы, так она, как вы уже знаете, была разгромлена еще до вашего приезда. Придется вместе с вами поразмыслить, как действовать дальше.

Наутро, едва Лукач принял, увы, холодный душ, в дверь постучали. Вместе с заспанным Кирилловым в номер вошел небольшого роста человек, с подчеркнутой выправкой и очень приятным, даже красивым, лицом.

— Рад с вами познакомиться, товарищ Лукач. Позвольте представиться: майор Ратнер. Состою порученцем при советском военном атташе в Испании комбрига Гореве. Он просит вас по возможности тотчас же спуститься к нему, пока он не выехал в Хунту обороны.

Через несколько минут все трое уже входили в гостиничные апартаменты Горева. Он по-английски говорил по телефону, но на секунду прикрыл ладонью трубку и повел подбородком:

— Прошу садиться.

Из кресла в белом матерчатом чехле Лукач незаметно разглядывал Горева. Продолжая разговор, комбриг уставил отсутствующий взор в возвышавшийся на подоконнике серовато-зеленый кактус.

Внешность Горева располагала к нему уже тем, что он был очень молод. Если самому Лукачу шел сорок первый, то Горев выглядел лет на шесть-семь моложе. Близко знавший по гражданской войне многих из ее героев, достигших теперь высоких командных постов, Лукач в своих нередких встречах с ними имел возможность заметить, как отличается от них, в большинстве своем лично очень способных, следующее поколение советских военачальников. И разница была не только в общей и специальной подготовленности или в освоении иностранных языков, но еще и в несравненно более широком кругозоре, и даже в том, о чем пока еще не принято было упоминать, но что никак нельзя было не ценить при общении,— в воспитанности.

Горев был высок, худ, обладал примерной военной подтянутостью. Острое волевое лицо его кроме нескрываемой озабоченности выражало еще и работу мысли.

На столе между ним и телефонным аппаратом лежала великолепная трубка с модным прямым и длинным чубуком и жестяная, с яркой наклейкой, коробка знаменитого «кэпстена». Положив изящно изогнутую телефонную трубку на высокую вилку аппарата и взяв курительную, Горев большим пальцем умял в нее щепоть волокнистого, пахнущего медом светло-желтого табака, чиркнул спичкой и, раскуривая, держал над ним, пока она не догорела до конца. С видимым наслаждением набрав в рот благоуханного дыма, он выпустил его и пересел к Лукачу.

— Жалею, что мне с опозданием доложили о вашем прибытии и я не смог предотвратить бесполезную трату вашего времени. Скажите, однако, прямо, каковы ваши общие впечатления о географической, так сказать, пригодности тех мест для развернутого партизанского движения?

— Я видел немного,— отвечал Лукач, шестым чувством ловя настороженное отношение к его словам сидящего сзади Кириллова и потому слегка волнуясь,— а сверх того партизанил-то я лишь вначале, и за Уралом, а затем служил в регулярных частях.

— И все же?

— Ну прежде всего, здесь нет тайги — главного надежного укрытия, а также декорации для партизанского маневра. Там, куда меня водили, воробью не спрятаться, не то что человеку. Но ведь леса в Испании есть?

— Они как парки. Того, что у нас называется лесом, и в помине нет. В горах, правда, хватает незаселенных и даже нехоженых мест, но партизанам там не прокормиться. Да и делать нечего. Ходить оттуда на акцию куда-нибудь за пятьдесят километров — чистая бессмыслица: туда и обратно за двое суток не обернуться. Не надо и про авиацию забывать. На безлесных склонах она и овцу засечет. По моему скромному мнению, условий для ведения сколько-нибудь успешной партизанской войны в современной Испании нет, и распылять на нее и без того недостаточные командные кадры недопустимо. Иное дело — диверсионные группы, но это особый разговор. Вы, кстати, в каком звании?

— Комбриг запаса. Однако от армии я не оторвался. Меня часто приглашают инспектировать кавалерийские соединения.

— Комбриг, так сказать, в переводе на испанский — генерал. Вот меня, например, здесь именуют — хенерал Гореф. Значит, и вы — хенерал Лукач. Короче, считаю необходимым немедленно направить вас в распоряжение альбасетских воевод. Там вы принесете несравнимо большую пользу, чем где-то поблизости от Мадрида, ползая ящерицей по голым камням. А месяца через полтора сможете ввести в бой вами же организованную и подготовленную войсковую единицу. Согласны?