Галло бросился искать командира бригады, что, впрочем, не потребовало большого труда. Лукач прогуливался взад и вперед по центральной площади затемненного Чинчона, и eщe издали можно было услышать характерное постукивание его палки по мостовой. Узнав этот звук и не без внутреннего сопротивления преодолев свое возмущение пристрастием того, кому доверена бригада, к ненужной, чисто буржуазной игрушке, Галло подошел к нему. Лукач уже все знал, но, к удивлению своего комиссара, оставался, судя по голосу, совершенно спокойным.
— Первое, что нам необходимо,— заявил он,— это как можно скорее перестать зависеть от милостей посторонних да к тому же еще не армейских организаций. И я не успокоюсь, пока мы не обзаведемся собственным транспортом...
Но не успел он договорить, как вдали послышался все возрастающий рев мотоцикла, и через несколько мгновений из глубины черной улицы ударила ослепляющая фара, высветившая зажмурившихся от нее приземистого Лукача и высокого рядом с ним Галло. Мотоциклист притормозил, выключил газ и свет, отставил ногу и что-то спросил по-испански. Галло коротко ответил и осветил фонариком генерала с тросточкой. «Моториста» стянул с подбородка ремешок кожаной фуражки, снял ее, достал лежавший в ней конверт, сунул его Лукачу, буркнул: «Салуд, камарадос», развернул мотоцикл и, включив фару, с прерывистым грохотом рванул обратно. Галло повесил фонарик на шею и пробежал бумагу глазами.
— «Из Мадрид. Хунта оборона. Операций перенесется на завтра. Диспозисьон и время одинаковый. Подписан: «Хенерал Миаха».
Лукач глубоко вдохнул и с шумом выпустил: воздух, что, несомненно, доказывало одно: и он был не слишком-то спокоен. Однако голос его звучал насмешливо:
— Странная все же манера вручать секретные оперативные документы первому попавшемуся... Но, ладно. Сейчас так порешим: об отсутствии транспорта — молчок. И о несколько запоздалой отмене операции тоже ни слова. Бойцам очень вредно знать про такой кавардак. Мы же с тобой сейчас обойдем батальоны, а правильнее — каждую роту и поблагодарим за быстроту, с какой они построились по ложной тревоге. Скажем, что она была дана для проверки нашей боеготовности. К немцам буду обращаться я, и еще к балканцам и полякам, к итальянцам и французам — ты. Согласен? Хорошо меня понял? Тогда пошли...
Солнечное утро 12 ноября бригада проспала чуть ли не до полудня. Умывшись, почистившись и оставив оружие под охраной часовых, все вышли посмотреть на город да и себя показать. Принимали их повсюду почти так же, как по пути сюда: улыбались, хлопали по спине, не позволяли платить у стоек здешних бистро, вынув из пачки, совали сигарету прямо в руки и говорили что-то дружелюбно, но быстро и совершенно непонятно. Выяснилось, что полученные в Вильяканьясе и с тех пор оттягивавшие брючные карманы пятипесетовые монеты в пересчете на съестное, курево, вино и кофе с коньяком во много раз превосходили свою стоимость в переводе на франки. Боец, угостивший двух приятелей выпивкой с закуской и не без некоторого беспокойства протягивавший свою, правда почти с блюдечко для варенья, увесистую деньгу — хватит ли? — получал сдачу, большей частью тоже серебром, столько, что ее хватило бы еще на два таких угощения. Скоро, неизвестно откуда, всем стало известно, что в Чинчоне производится лучшая во всей стране анисовая, однако она обладала такой адской крепостью, что даже закаленные любители свирепого французского марра удовлетворялись одной рюмочкой, да и то немногим вместительнее наперстка.
Едва стемнело, все улеглись спать снова одетыми. Комиссары предупредили: тревога может повториться. И в самом деле, опять ровно в два командиры рот разными голосами закричали и запели свои: «Alerte! Achtung! Allarme!» — а в одном из славянских взводов какой-то украинец гаркнул даже: «До зброю!» Еще скорее, чем вчера, люди вскочили, выбежали наружу, построились, и так же, как вчера, их стали разводить по темным улицам пустынного, будто оставленного жителями Чинчона. Однако дальше все пошло по-иному. В трех местах, прямо на булыжной мостовой, трещали и полыхали костры, над которыми в громадных чанах закипал кофе, и ветер доносил его дразнящий запах даже до левофланговых. Отдаленно, но неперестанно рокотало множество моторов. Через несколько минут ротам было приказано приблизиться к кострам. Бойцы гуськом потянулись к раздатчикам своего батальона, подставляя манерку под кофе и принимая по килограммовой, высокой и узкой буханке белого хлеба — на двоих. Новоорганизованное тельмановское интендантство превзошло другие, добавляя в кофе по мерочке коньяку и кладя на хлеб еще и кусок колбасы. Не все успели доесть и допить свою порцию, как начали подходить не зажигавшие фар грузовики. Забрав роту, шоферы по знаку комиссара выруливали на центральную площадь, где тоже взметался в черную ночь огонь, при отблесках которого можно было рассмотреть группу из нескольких респонсаблей. Каждый ЗИС останавливался против них, кто-то подбегал, спрашивал, сколько в нем бойцов, какой роты и какого батальона, помечал ответ у себя в блокноте и рукой показывал, что можно двигаться. Почти ощупью грузовик за грузовиком выбирались на ведущее к Мадриду шоссе. Скоро небо с левой стороны начало сереть, и, ободренные этим, водители постепенно прибавляли ходу. На каком-то километре передние ЗИСы, везущие тельмановцев, вдруг круто взяли влево и спустились на узкий, но тоже асфальтированный путь, завилявший среди округлых холмов, как лента китайского фокусника. Через какое-то время следовавшие за ними машины батальона Андре Марти повернули направо и, пыля, покатили отдельно по проселочной дороге. Гарибальдийцы же скатились с главного шоссе значительно позже, но тоже ехали теперь по проселку. По указанию Лукача, для большей скрытности, да и для скорости, батальоны должны были следовать к месту разгрузки раздельно.
Понемногу рассветало, и почти черные тучи, как и накануне, еще до восхода солнца скрылись за горизонтом. Солнце уже показало сверкающий краешек над горизонтом, когда ядовито-зеленые ЗИСы, оставляя в стороне большой и нарядный, весь в садах дачный поселок, съехались на одном в пух и прах разбитом тракте и, разделенные интервалами в пятьсот метров, затряслись вдоль высокой, крутой справа, гряды, возле которой и начали останавливаться. Бойцы поспешно выскакивали из грузовиков и прижимались к обрывистым холмам, а порожние ЗИСы так же поспешно отъезжали.
Сразу после выгрузки волонтерам приказали подниматься на отвесную со стороны шоссе высоту. С нее открылся вид на заросшее высохшей травой обширное плоскогорье. Приблизительно в километре трава кончалась, и дальше простирались поросшие редким кустарником пески, а еще дальше уходили вверх густые оливковые плантации. Над тем местом, где они были выше всего, видны были готические башни.
Все три батальона спустились и одновременно полукругом двинулись в том направлении.
Около десяти утра 13 ноября генерал Лукач и коронель Фриц взошли на вершину холма, расположенного почти по центру слишком широкого для трех батальонов фронта. Пока их было хорошо видно, но меньше чем через полчаса довольно скученно продвигавшиеся итальянцы и рассредоточенно наступавшие посередине франко-бельгийцы скрылись в рощах олив. Зато тельмановцев можно было видеть как на ладони. Оба долго разглядывали в бинокли (Фрицу подарил свой запасной Ратнер, а Лукач еще в Чинчоне извинился и снял с тонкой шеи Сегала французский, морской) монастырь, стоявший на сравнительно пологой горе и окруженный каменной стеной на глаз метров до пяти высотою, проглядывавшейся кое-где сквозь темную зелень. По странной случайности эта гора, с монастырем на вершине, которую бригаде предстояло атаковать, была географическим центром Испании (кто-то в беседе с Лукачем назвал ее «пупом земли гишпанской») и благочестиво именовалась: Серро-де-лос-Анхелес.
Чуть позади Лукача, где по уставу полагалось бы стоять адъютанту, находился Реглер. Еще дальше, шагах в пяти от него, зачем-то распластался на земле зелоновато-бледный Сегал.