Хрипло поздоровавшись, Реглер направился прямо по одеялам к стволу с прислоненной к нему последней, не выпитой еще фляжкой. Не отрываясь, он выпил ее до дна, небрежно отшвырнул, покачал головой над Галло, круто повернулся к Лукачу с Фрицем и еще на ходу отрывисто заговорил по-немецки. При первых же словах Лукач привскочил и бросил своему начальнику штаба:
— Во франко-бельгийском беда...
Реглер, отрубая короткие предложения и разделяя их довольно продолжительными паузами, рассказывал. Лукач еще короче и отрывистее переводил самое необходимое Фрицу:
— В масличных плантациях батальон Андре Марти рассыпался... как крупа... Командир не удержал управление в руках... Первыми перемешались роты, а там и все... Организованность сохранили всего два взвода... пулеметный и один стрелковый... На тот же участок вышла и отбившаяся польская рота... Часть ее не захотела сидеть в последних рядах... От дерева к дереву некоторые поляки начали продвигаться поближе к монастырю, увлекая и французов... Большинство же остались позади и продолжали стрелять... Они думали, что убивают фашистов, фактически же били по тем, кто ушел вперед... Человек сорок ушедших вперед в безумном порыве вдруг кинулись к стене... Тогда фашисты стали бросать сверху ручные гранаты... Чтобы отправить раненых в тыл, Реглер пошел искать комиссара Жаке. Его видели то тут, то там, наконец какой-то политический респонсабль сказал, что Жаке пошел на левый фланг... Реглер направился туда и услышал с той стороны дикие вопли и топот... Прибавив шагу, он скоро увидел бегущих... Они вопили: «Мы окружены! Нас предали!» Еще он говорит, что самих истериков этих было немного, но их обезумелый ужас подействовал на всех, мимо кого они драли... Реглер вытащил свой дамский браунинг и, размахивая им, заставил остальных подобрать винтовки, повел их вверх и передал командиру взвода... И, представь, командир взвода некадровый, до отъезда сюда работал официантом в дорогом парижском ресторане... Так-то.
Реглер в изнеможении сел рядом с Фрицем под оливу, проехавшись по ней спиной.
— Послушай-ка, что мне представляется, — сказал Фриц.— Надо, брат, пока не поздно, не только оставшихся там французов вместе с поляками, но и оба других батальона отводить. Смотри, как быстро темнеет. А ну как фашисты заметят, что у нас в центре брешь? Подбросят, неровен час, резервы и разовьют контрнаступление? У них же регулярная армия, она подготовлена и к ночному бою. Что тогда?.. Начинай распоряжаться, пока время есть. Выведем всех благополучно и поедем в Мадрид на головомойку, но заодно зададим вопрос: где же была артиллерия? Если согласен, по рукам...
Несколько кусков ветчины с хлебом взбодрили Реглера. Тем временем Лукач растормошил Галло. Вчетвером они посовещались, и все легко согласились с предложением Фрица. Сам он брался передать приказание командира бригады Людвигу Ренну. Галло брал на себя Паччарди, Реглер же, хотя и вздохнув, двинулся в недавнее расположение франко-бельгийского батальона. Лукач остался на месте.
Не прошло и часа, как, истомленный дневной жарой и двумя бессонными ночами, батальон Гарибальди, не претендуя на прусскую выправку, рота за ротой — только на сей раз командир впереди, а комиссар сзади — втянулся в выемку дороги и, вздымая невидимую, но ощутимую носом и гортанью мелкую пыль, потащился к Ла-Мараньосе. Минут через сорок проследовали и остававшиеся в арьергарде.
Лукач равномерно вышагивал вдоль обоих «опелей», туда и обратно. Кроме него, нигде поблизости не было ни души, если не считать шоферов, спящих головами на баранках. Где-то около часа на подъеме дороги стали различимы уверенные шаги, которые могли принадлежать единственно Фрицу. Небо, однако, так затянуло, что, хотя четкий строевой шаг приближался, рассмотреть во тьме худощавую фигурку начальника штаба не удавалось. Лукач пошел ему навстречу, окликнул и, когда Фриц приблизился, усадил его на приступок ближайшей машины. Фриц сказал, что он без затруднения вышел на тельмановцев. Правда, излишне бдительный часовой выстрелил по нему, когда он не дал отзыва, но так «метко», что Фриц и полета пули не слышал. Людвиг Рени и его подчиненные действовали быстро, и меньше чем через тридцать минут батальон, будто только того и ждал, в походном порядке затопал к Пералесу-дель-Рио, откуда на Ла-Мараньосу идет вполне приличное шоссе. Отчитавшись, начальник штаба в ожидании Реглера забрался на заднее сиденье своего «опелька» и мгновенно уснул.
Лукач продолжал размеренно прогуливаться по шоссе, тонувшему в густом мраке и поистине оглушающей тишине — слыхано ли, чтоб ночью листья совсем не шелестели? Шагая, он никак не мог отвлечься от размышлений о сегодняшней операции. Неужели же решение о наступлении на Серро-де-лос-Анхелес было действительно принято для того, чтобы помешать дальнейшему неприятельскому давлению на Мадрид? Предположим даже, что мы взяли бы этот достаточно изолированный пункт, что бы изменилось? Разве потеря укрепленной позиции на дальнем фланге не компенсировалась бы дальнейшим продвижением к центру Мадрида?.. Или же все было затеяно лишь ради демонстрации республиканской активности? Значит, понадобилось кого-то убеждать в ней? Но кого? Кто проявляет столь нервную нетерпеливость? Подобные вещи бывают только вследствие чьей-то политической неискренности. Сейчас такого быть не может. Так в чем же дело? Неужели же карьерные соображения? Страшно и подумать! Но ничего, в Москве разберутся... Мысль, соскользнув на Москву, тут же перепорхнула в короткий, но широкий Нащокинский переулок, у Сивцева Вражка, переименованный в улицу Фурманова по настоянию друга Фурманова, одного венгерского писателя... Конечно же в недавно построенном там писательском доме все давно уже спят. Спят и не подозревают, что на противоположной окраине Европы некий испанский генерал еще бодрствует. Ох, как хотелось бы, при волшебной помощи какой-нибудь доброй феи, на одну-единственную минутку проникнуть в знакомую квартиру, влететь, скажем, в окно и хотя бы взглянуть на Вэрочку (она столько лет, смеясь, передразнивала это «э»), на Талу, которой, бедняжке, завтра рано вставать в школу, на племянника Белу... Только какое может быть окно, если уже 14 ноября? Холод. А в форточку при его комплекции даже стараниями доброй феи не пролезть... Поскорее бы письмо от них получить. Но почта интербригад пока еще не налажена. Обещают на декабрь. А этот генерал уже написал им. Через Париж. Счастье, что помощник консула помог договориться с хозяйкой небольшого отеля «Лютеция»; она согласилась взять десять конвертов с уже написанным московским адресом и наклеенными марками, чтобы, когда на ее имя придет письмо из Испании, переложить его, заклеить и опустить в ящик. Как он был ей благодарен...
Трудно, должно быть, теперь Вэрочке без него. Что греха таить, он избаловал ее своими заботами: все труды, которые в его детстве почитались мужскими, неукоснительно брал на себя. Материально и жена и дочь без него обеспечены, а вот вниманием — нет, тут никто его не заменит... На вокзал его провожал один Бела, ему, как военнослужащему, было позволено, а им нет, с ними надо было проститься дома. Он просил Вэрочку и Талу не огорчать его слезами, но улыбаться, ему хочется запомнить их смеющимися. И в последний момент обе, украдкой вытирая мокрые глаза, пытались изобразить веселые улыбки, однако получались они очень жалобными...
Донесшийся издали неясный шум спугнул тревожащее душу воспоминания. Вслушиваясь, Лукач догадывался, что это Густав, еле волочащий тяжелые башмаки. Еще бы. Сутки на ногах, да в рот почти ничего не брал. Наконец в неподвижной черноте возникли контуры его фигуры.
— Надо будить Фрица и выезжать,— сказал Лукач.— Садись со мной, поговорим в машине. Работы на сегодня столько, что и за неделю не справиться, значит, пораньше надо за нее приниматься. Первое — это отвести бригаду в Чинчон и сразу же браться за ее реорганизацию. Ты же готовься к самому трудному — иди к французам. Ты их хорошо понимаешь, будем надеяться, что и они тебя поймут. Прежде всего попытайся разузнать, куда подевался этот самый Мулэн, командир их батальона. Найдешь, будем его перед ними судить. А нет — начинай разговаривать. Всегда можно доказать людям правду, если ты сам веришь в нее. Но мадридское командование все же смотри не компрометируй. Ничего вреднее нет для бойцов, чем потеря доверия к руководству, и тем более к верховному, а восстановить его потом почти невозможно. Вот увидишь сам, как тяжко будет вам, комиссарам, вылезать из теперешнего критического отношения и ко мне: ведь и меня, наверное, считают виновником неудачи...