Из кухни выскочил Юнин, и Алеше понадобилось сделать над собой некоторое усилие, чтобы пропустить его вперед. Пушка бухнула снова; расхватав винтовки и заплечные мешки, бойцы охраны ждали дальнейших указаний от своего начальства, а тем временем третий снаряд с оглушительным треском врезался в крышу, во все стороны расшвыривая громко поющую черепицу, и внутри дома загрохотало, судя по дребезгу — в кухне.

Впечатление было такое, будто стреляют со стороны Каса-де-Поло. Алеша помнил, что по чертежу комбрига дом, только что оставленный ими, стоял над обрывом, метрах в ста от проходившего внизу шоссе. Пока они бежали к обрыву, пушка опять ударила, и перелетевшая граната мягко вошла в почву позади Юнина и шагах в пяти от Алеши. Падая, он ощутил толчок в лицо вздыбленной снарядом земли, похожий на удар боксерской перчатки, и острую боль в глазах. Опираясь на винтовку, он попробовал подняться, но тут его подхватил под руку вернувшийся к нему, ослепшему, Юнин и куда-то повлек, кто-то стал помогать и с другого бока. Вскоре они были, как понял Алеша, на краю обрыва. Общими усилиями, продираясь сквозь чащу покрывавших крутой склон кустов и хватаясь за стволы деревьев, четверо бойцов охраны штаба с грехом пополам вытащили Алешу к дороге и устроили в кювете, и, смешав остатки вина с водой, они топкой струей лили из фляжки этот бальзам на его залепленные грязью глаза до тех пор, пока Алеша смог разлепить веки, и оказалось, что он хотя и туманно, но видит.

Передохнув, все пятеро вылезли на шоссе и зашагали в сторону Эль-Пардо, намереваясь свернуть к Фуэнкарралю.

Лукач, озабоченно взяв щеки Алеши в свои ладони, всмотрелся в его багровые, как у белого кролика, глаза, после чего успокоился и, не перебивая, выслушал доклад обо всем. Сидевший тут же Белов произнес недоверчиво:

— Ты, товарищ, фантазируешь. До фашистов оттуда по карте километров не меньше двух или трех. Как при этом могут почти одновременно слышаться и выстрел и Разрыв? Не анархисты же огонь открыли...

— Кто бы ни стрелял, а все к лучшему,— перебил его командир бригады.— Ведь если бы по этому дому не долбанула какая-то мистическая пушка, телефонисты сейчас вели б оттуда проводку. После стольких трудов тем обиднее было бы переселяться. А пришлось бы. Без вас, Алеша, мы тут получили несколько иную диспозицию. Наши батальоны займут по-прежнему вторую линию, но гораздо ближе к Одиннадцатой, чем предполагалось. И командный пункт, из которого вас эта пушка выбила, оказался бы и далеко, и высоко. Так что жалеть нам с вами не о чем, кроме напрасной двухчасовой работы да потери вашей внешней респектабельности. И все равно вас следует не жалеть, а поздравить с редким везением. А теперь к делу. Мы с товарищем Беловым ездили посмотреть, как идет выгрузка батальонов в прифронтовой зоне, и совершение случайно наткнулись на помещение, вполне пригодное для командного пункта, у самого моста Сан-Фернандо. Это последний мост под Мадридом, оставшийся в распоряжении республиканцев. Мост, но не дорога за ним, эстре мадурская или как она там, Белов, называется? Налево по ней поедешь — метрах в пятистах их и наши позиции нескольких местах чуть ли не на десять метров, говорят сходятся, а направо — вдоль нее фронт, и сама она под обстрелом. Так вот, чуть пониже моста, над самым берегом, имеется пустой дом, почти без мебели, но с крышей, окнами и дверью. Что нам еще нужно? Сейчас все вместе и покатим: мы с Беловым, Мориц с телефонистами и вы со своими...

Но вскоре после того, как новый командный пункт начал обживаться и на террасе Лягутт уже ждал смены, а телефонисты потянули провод к батальону Людвига Peнна, произошло мелкое событие, заставившее, однако, Лукача принять решение еще об одном переселении.

Уже смеркалось. В большой комнате за украшенным резьбой обеденным столом, персон этак на двадцать, под массивной бронзовой люстрой с тремя еле тлевшими лампочками сидели рядом, лицом к стеклянной входной двери и террасе за ней, Лукач и Белов, а на председательском месте — Алеша, смотревший через окно на бетонные перила переезда через реку. На столе не было ничего, кроме планшетов Лукача и Белова и толстых цветных карандашей. Неожиданно оконное стекло звякнуло, что-то громко щелкнуло, и в стол вонзилась согнутая почти пополам винтовочная пуля.

— В люстру бахнулась и согнулась,— беря ее в руки, пояснил Белов.— Смотри: еще теплая. Не виси здесь это сооружение, она б Алеше прямо в лоб треснула. Везет тебе, брат, уже который раз. На, спрячь на память.

Но Лукач отнесся к этому иначе.

— Мы с тобой, похоже, забыли свой предыдущий опыт, устроившись как раз против вражеских позиций, и совершенно напрасно подставляем под пули и свои очень умные головы и чужие. Немедленно надо отсюда перебираться. Куда? Куда-нибудь поблизости, потому как и связь отсюда уже потянули, да и комбаты наши знают, что мы тут. Так вот, как раз напротив, через шоссе, есть будка дорожного сторожа. В ней и засядем.

— Тесновато будет,— попробовал воспротивиться Белов.

— В братской могиле еще теснее,— отрезал Лукач.

К восьми часам переселение было завершено. Сторожка под оголившимися деревьями состояла всего из одной комнаты в два окна: одно выходило на мост, другое — в сторону неприятеля, но было снаружи предусмотрительно забито толстыми досками.

Измученные телефонисты притащились лишь к одиннадцати. Первым в помещение вошел Мориц. Деревянно откозыряв Лукачу и Белову, бывший прусский служака, едва успев оглядеться на новом месте, предложил генералу установить коммутатор полевого телефона в подвале, для чего оттуда следовало выбрать большую часть запасенного кем-то сена. Он же посоветовал свалить его на полу, чтоб на нем могли отдыхать свободные бойцы охраны и шоферы.

Лукач и Белов сидели рядом за столом и тихонько, чтобы не мешать засыпающим, переговаривались над картой. Перед ними оплывала в медном подсвечнике уже вторая свеча. Телефонисты возились в подвале с коммутатором, почему-то не желавшим обнаруживать никаких признаков активности, снизу доносилась немецкая воркотня Морица, изредка подкрепляемая крепкими польскими выражениями Ожела, из которых «курва мачь» было самым мягким. Ругани аккомпанировал чей-то храп. Наверху, на сене, покрывавшем весь пол сторожки, лежали бойцы охраны. Луиджи и толстый француз, шофер Белова, которого звали Феликс, предпочли спать в машинах. Алеша же то дремал, положив локти на стол, то выходил наружу под начавшийся с вечера сильный дождь и дышал влажным холодным воздухом. За пять минут до полуночи он разбудил Фернандо. Торопясь, тот набросил портупею, затянул пояс с подсумками и, волоча приклад по полу, вышел. Сменный Казимир, как вылезший из озера сеттер, разбрасывая брызги, отряхнулся в сенях, войдя, вытянулся перед начальством, щелкнув каблуками, поставил винтовку к другим в угол, сбросил туда же плащ, повалился на освобожденное Фернандо место и, едва успев закрыть глаза, уснул. Когда ночью на часах стоял Фернандо, его детский вид и рост невольно заставляли Алешу почаще наведываться к нему. И сейчас, выйдя к маленькому испанцу вторично, он дал ему кусок бинта из индивидуального пакета и посоветовал заткнуть ствол винтовки, а постояв с ним, прошел к мосту.

За шумом дождя уже не было слышно, как журчит мелкая речка. Вдоль противоположного ее берега магистральное шоссе уходило направо через захваченную мятежниками Сарагосу на Францию, но и неподалеку отсюда оно было перерезано, и по нему никто не ездил. Налево же, где совсем близко начинался парк Каса-де-Камио, уже почти две недели с переменным успехом велись бои.

Еще вчера Фернандо объяснил Алеше, что Каса-де-Кампо по-испански означает загородный дом. С давней поры теперешний природный парк, бывший тогда лесом, принадлежал испанским королям. Именно там и была их летняя резиденция, а вокруг нее простирались угодья королевской охоты. Так что название было шире. Теперь же это место жесточайших сражений, и Алеша знал, что именно там с 9 ноября целую неделю билась Одиннадцатая.

Перед рассветом под проливным дождем, поднимая разбегающиеся по асфальту волны, из тыла примчался в мокрой коже, как в латах, мотоциклист.