— Все будто специально для удобства фашистов придумано, чтоб они, ни о чем не беспокоясь, целиком свои резервы против нас сумели обратить. Но до операции еще целых два дня, и все это можно поломать. Давай так, мой дорогой, я сейчас же звоню Григоровичу, да и остальные переговоры с начальством беру на себя, а ты займись своим делом. Но сначала совместно с Петровым набросай собственный, наш, план, чтоб дивизия Карла Маркса начала демонстративное наступление, а, когда пальба разгорится, мы с противоположной стороны неожиданно ударим.

Выяснилось, однако, что Григорович отбыл в Мадрид, где, как Лукачу было известно, готовилось наступление и тоже в масштабе интердивизии, а командовал 35-й генерал Вальтер, только создали ее по другому рецепту — придали Четырнадцатой еще две серьезные испанские бригады: бери, голубчик, и командуй на здоровье.

Уверившись, что в ближайшее время с Григоровичем ему не связаться, Лукач еще более помрачнел и все чаще брался за виски, а ложась в постель, принял какие-то порошки.

— Вот и сам знаю, что безнадежно: это ведь не просто так голова разболелась, это же непоправимые последствия давней контузии, а глотаю, хотя никто и ничто не помогает — ни врач, ни знахарка и ни лучшие лекарства... Ну а вы спите,— гася лампу, посоветовал комдив адъютанту,— спокойной ночи.

Рано утром все офицеры штаба дивизии съехались в крохотное Сьетамо, километрах в пяти от которого лежала скрытая холмами Уэска. Во всем селении не нашлось достаточно большого дома, где хотя бы старшие командиры смогли устроиться вместе, и Лукач с адъютантом и Крайковичем поместились на выезде из Сьетамо в однокомнатном домике, хозяева которого перешли к родственникам, а Петров, Белов, Мориц и другие заняли на противоположной окраине пристройку к пустому каменному складу, очень пригодившемуся интендантам.

Несмотря на то, что мигрень еще не прошла, Лукач сразу же выехал осмотреться. За возвышенностью, позади которой теснились домики Сьетамо, дорога выходила к перекрестку и раньше вела прямо на Уэску, по теперь по ней туда не ездили, а поворачивали направо. Широкое шоссе дальше сужалось и километра два бежало долиной, а затем круто брало опять вправо и серпантином подымалось на довольно крутую гору. По-видимому, серпантин этот откуда-то просматривался неприятелем, потому что был закрыт сплошными кулисами из сухого тростника на металлических опорах; по сторонам же дороги было немало воронок от гранат полевой артиллерии. Но в долине, вероятно, шоссе было невидимо неприятельским наблюдателям; во всяком случае, следов разрывов ни на нем, ни по сторонам от него не было. Тем не менее перекресток у Сьетамо был началом прифронтовой зоны, потому что возле него стояла хижина, напоминавшая пастушью, откуда выскочило двое караульных. Крайкович вышел поговорить с ними по-каталонски, а садясь обратно, объявил, что это пост дивизии ПОУМа.

Серпантин, на который они благополучно свернули, повилял, повилял и выпрямился на широком плато. Лукач остановил «пежо» и через засаженную старыми оливами обширную террасу направился с адъютантом к обрыву. Внизу, на некотором отдалении, лежала Уэска. Отсюда, где они стояли, простым глазом можно было различить крыши больших зданий и колокольни церквей. Однако комдив принялся разглядывать город в бинокль. Адъютант последовал его примеру. В цейсовские стекла отчетливо стали видны и сохнущее во дворах ближней окраины белье, и развевающийся, вероятно, над резиденцией военного губернатора оранжево-красный королевский флаг, о котором в дореспубликанские времена романтические испанцы говорили, что он цвета золота и крови. Лукач опустил бинокль.

— Как думаете, возьмем? Это вам не Бриуэга,— вполголоса, чтобы снова не разбередить головную боль, спросил он и сразу же сам ответил: — Возьмем. Как пить дать — возьмем. Только, понятно, не завтра, а деньков этак через пять. Сначала необходимо будет обойти командные пункты всех до одного окружающих ее соединений и со всеми, даже с поумовцами, по-хорошему договориться, кто, как и когда будет действовать. А там, подготовив все с толком, с чувством, с расстановкой, возьмем, обязательно возьмем. При этом ни Чимильяса, ни Алере, мы, ясное дело, и трогать не будем. Зачем на рожон лезть? Пройдем ближе к городу...

— А как же завтра? — с беспокойством спросил адъютант.

— Будто вы меня не знаете. Мы же с вами не со вчера знакомы. Не стану я завтра наступать, и все тут. Благо в приказе все по часам и минутам расписано, есть за что уцепиться. Например, девять республиканских бомбардировщиков в шесть сорок пять двумя налетами подавляют огневые точки противника в Чимильясе и Алере. Но вы когда-нибудь слышали, чтоб они с такой точностью прилетали? А ни в жисть. Аэродром-то у них где-то под Барселоной, и прилетят они, положим, в семь ноль пять или в семь десять. А я в шесть пятьдесят уже предупрежу Посаса, что сегодня наступать не могу: авиация в указанное приказом время не бомбила. То же и дальше. В приказе что? До начала атаки в мое распоряжение должны поступить двенадцать танков. Но они своим ходом идут, и сроду не бывало, чтоб их сколько вышло, столько и пришло. Хорошо восемь, а то и семь явятся, да и припоздают. А я, значит, опять к проводу. Пехоте было обещано, что с каждым из штурмовых батальонов по шесть танков пойдет? Было. А их только по четыре. Могу я людей на неподавленные «гочкисы» слать?.. Дня два или три так пройдет, а там видно будет...

Уже садясь в «пежо» и сдвинув брови оттого, что Крайкович шарахнул за собой дверцей, комдив узнал от него, что есть и вторая дорога отсюда на Сьетамо, но она вдвое длиннее и очень узка: на некоторых поворотах и здешним двуколкам трудно разъехаться, не то что камионам. Выслушав, генерал решил возвратиться по ней и самому все посмотреть. Скоро он убедился, что информаторы Йошки не преувеличивали. Дорога оказалась не просто узкой, но не вполне безопасной даже при одностороннем движении. Часто машине приходилось прижиматься к скале, потому что с другой стороны в каких-нибудь двадцати сантиметрах тянулась пусть и не пропасть, но пренеприятная крутизна.

— Слушайте меня внимательно,— не поворачивая головы к адъютанту, заговорил Лукач.— Уже сегодня надо наглухо закрыть движение по тому, главному, шоссе. Сами видели, что оно побывало под обстрелом. Сразу как вернемся на то место, где сейчас стоит пост дивизии ПОУМа, поставьте наших бойцов и внушите старшему быть построже. Поумовцев же, с очень вежливой грамотой за подписью Белова, отправьте к своим. И чтоб больше ни одна и ничья машина там не прошла. Повторяю: ничья и ни одна. Движение будет односторонним: на фронт, с грузами или людьми,— только по этой, где едем; пусть кругом, зато без риска, да и враг не засечет и не подсчитает. С позиций же вниз: одни пустые, ну и санитарные с ранеными — тут уж ничего не поделаешь!.. Как на перекрестке все устроите, возьмите охрану — и сюда. Где опасно, расставьте людей с флажками, чтоб шоферам издали видно было. Ясно? Пообедаем, и беритесь за дело...

Подъезжая к своему домику, они издалека опознали идущий навстречу запыленный автомобиль.

— Фриц пожаловал! — расцвел Лукач.

Оказалось, что по дороге Фриц подобрал Реглера, машина которого вышла из строя. Комиссар доставил командиру 45-й от Савича свежие (двухнедельной давности) советские газеты и флакон лаванды из Франции. Лукач радостно обнял Фрица.

— Не выдержал, понимаешь,— басил тот.— Узнал от наших, что здесь с вашим участием затевается, и первый раз в жизни дисциплину нарушил: не спросясь бросил свой Теруэль. Там теперь прямо-таки зимняя спячка. Махну, решил, к своим. Столько вместе пережили, авось чем и помогу.

Взаимно похлопавшись и с самим Фрицем и с его шофером, знакомым еще по совместному путешествию из Парижа в Альбасете, Алеша тут же в машине старшего теруэльского советника, пожелавшего поскорее ознакомиться с посасовским приказом, отправился к складам, где теснился штаб и все прочее. Оставив Фрица в крепких объятиях Петрова, адъютант предложил сархенто охраны — инвалиду и последнему из тельмановских могикан, пожелавшему по возвращении из госпиталя остаться в Двенадцатой,— подобрать четырех решительных ребят и вскоре на полуторке повез всех пятерых на перекресток. Поумовские милисьяносы подчинились без возражений. С благоговением неграмотных они приняли оправдательный документ, адресованный их предводителям, собрали нехитрое солдатское барахло и затопали вверх по шоссе. Внушив, что следовало, исполнительному немцу, адъютант вернулся в Сьетамо.