Нижние ресницы Белова заблестели слезами. Он одернул френч, будто ему предстояло являться к высокому начальству, и робко промолвил, что хотел бы проститься с умирающим. В маленькой комнате особенно громко и страшно раздавался прерывистый хрип Лукача. Простыня, покрывавшая его до тщательно выбритого еще этим утром, почти такого же, как она, белого подбородка, то резко вздымалась, то так же судорожно опадала. Вытянувшись и держа кулак у козырька, Белов с минуту простоял неподвижно и вышел: на цыпочках.

Из коридора он увидел в палате справа Хулиана, наклонившегося над кем-то из раненых, повернул туда и узнал Реглера. Едва Белов подошел вплотную, как раненый слабо простонал, и глаза его приоткрылись. Он долго всматривался в Хулиана и, похоже, не узнавал, зрачки его перешли на Белова и оживились.

— Спасайте Лукача,— внятно произнес он по-французски.— Главное это... Спасайте его... Меня оставьте пока... даже если я умру... Вы обязаны спасти Лукача...

Чужая медицинская сестра, с выбившимися из-под косынки седыми прядями, приблизилась к койке, держа шприц обеими руками. Комиссару сделали укол, и он затих.

Хулиан повел Белова в палату легкораненых. В глубине ее полулежал Фриц, глаза его лихорадочно блестели, похожая на небольшую подушку, обмотанная бинтами ступня лежала на сложенном вчетверо одеяле.

— Меня везут в Валенсию,— возбужденно объявил Фриц.— За моей машиной уже послано. Наши так решили. Но только поправлюсь — вернусь к вам... Лукач меня прикрыл собою и умирает. Я обязан заменить его, помочь тебе и Петрову...

Белов осторожно пожал сухую горячую руку Фрица, погладил плечо Хулиана и, не смотря по сторонам, пошел на душную улицу.

По возвращении в Сьетамо он узнал, что Петров распорядился отпечатать приказ о своем вступлении в должность командира дивизии, подписал его, но задержал распространение и сейчас же отправился к местам выгрузки обеих бригад, намереваясь провести в их расположении ночь и проследить за максимальной секретностью предутренней смены ими анархистской колонны, с полгода уже бездействующей в траншеях напротив Чимильяса и Алере.

Белов отпустил проститься с умирающим комдивом его сразу исхудавшего адъютанта и приступил к завершению последних приготовлений на завтра. Под вечер ему позвонили из штаба Посаса и от его имени предупредили, что из министерства обороны получено распоряжение держать в строжайшей тайне сегодняшнее трагическое событие до окончательного занятия Уэски. Внутренне не соглашаясь с этим решением, Белов все же отдал необходимые распоряжения по нижестоящим штабам, а потом, почти до рассвета, просидел над телефоном, в перерывах между переговорами прикуривая одну сигарету от другой. Когда же небо за окном начало светлеть, они вдвоем с адъютантом выехали на командный пункт. Уже подъезжая к палатке первой помощи с огромным красным крестом, от которой дальше следовало идти пешком, оба заметили сгорбленного и почему-то без каски или хотя бы фуражки Морица, бредущего откуда-то сбоку. Дождавшись его, Белов справился, все ли по части связи в порядке. И Мориц, подойдя вплотную, подтвердил, что «вшистко е в поржондку», но вдруг упал лбом на запыленный борт открытого автомобиля и навзрыд заплакал, что-то приговаривая по-польски. Белов, как ребенка, погладил его по седым вихрам.

— Плакать нам с тобой теперь нельзя, Мориц. Некогда. Потом, когда найдется свободное время, мы поплачем вместе, а сейчас операцию начинать надо.

Бывший командный пункт анархистов скрывался под солидным бетонным навесом. Стены были покрыты дорогими коврами, под ними стояли уютные кожаные кресла, а на неотесанных досках пола валялись груды пустых бутылок. Белов нашел, что пункт этот, смахивающий не то на импровизированный бар, не то на стан Пугачева, находится слишком далеко от позиций, и приказал переселяться на наблюдательный. Он был оборудован в глубоком укрытии, куда вел извилистый ход. На бруствере стояла стереотруба, к которой можно было подняться по деревянным ступеням, а в дальнем углу, к радости Белова, спал, лежа прямо на земле, исчезнувший со вчерашнего дня Петров. Услышав шаги, он сел, потянулся, протер глаза, посмотрел на часы и вскочил.

— Здорово, орлы,— преувеличенно бодро приветствовал он всех.

Обменявшись с ним несколькими словами по-болгарски, начальник штаба взобрался наверх, осмотрелся и, раздвинув засохшие маскировочные ветки папоротника, припал к окуляру. Телефонистам принесли кофе, и они поделились с остальными. Вскоре притащили десятилитровый термос, а также сумку с продуктами и охране. Она тоже предложила перекусить начальству, но ему было не до еды. Все же и Петров и Белов сделали по нескольку глотков кофе, но едва закурили, как в укрытие спустился Хейльбрунн.

— Генерал Лукач скончался около шести утра,— с деловитой сухостью и почему-то по-испански сообщил он.

Адъютант уткнулся лицом в стенку, и плечи его задергались. Хейльбрунн потоптался и пошел к ходу сообщения, сказав, что едет проверить, как на передовой подготовились к оказанию первой помощи и эвакуации тяжелораненых, а на обратном пути еще наведается.

Но незадолго до назначенного прилета республиканских бомбардировщиков Белова пригласили к телефону, и по лицу его сразу стало видно, что произошло нечто очень скверное. Положив трубку, он сначала закурил, а потом вздрагивающим голосом сообщил, что говорил Ожел с какого-то промежуточного коммутатора. Неподалеку от него германский истребитель спикировал на возвращавшуюся с передовой легковую машину и вдребезги ее раздолбал. Бросив аппарат, Ожел сбегал к проселку и нашел в изуродованной машине двоих уже бездыханных товарищей: майора Хейльбрунна и его шофера. Необходимо прислать за ними санитарную машину...

День начался весьма пасмурно, а закончился еще мрачнее.

Несмотря на предсказанное покойным комдивом опоздание легких бомбардировщиков, несмотря и на то, что танков (и тоже с опозданием) прошло всего пять, приказ, касающийся пехоты, начал выполняться по писаному и, если не привел 45-ю к полной гибели, то причинил ей жестокий урон. Ни Чимильяс, ни Алере, оборонявшиеся солдатами регулярной испанской армии под командованием кадровых офицеров, не только не были взяты, но интеровцам не удалось даже приблизиться к ним на подходящее для последнего броска расстояние. Главной причиной этого была даже не стойкость их гарнизонов, но то, что оба пункта располагали средствами, исключающими возможность успешной на них атаки в лоб,— вплоть до вращающихся пулеметных башен. Уже к полудню в бригаде Гарибальди погиб лучший из комбатов, а два других ранены, погибли почти половина командиров и комиссаров рот. Польская же бригада потеряла свыше трети всего состава, причем между убитыми был всеми любимый за веселую храбрость адъютант батальона, недавно назначенный начальником оперативного отдела штаба бригады варшавский студент Давид Давидович.

Во второй половине дня Петров, пытаясь переломить ход событий, бросил в уже проигранное сражение и венгерский батальон, который Лукач собирался держать в собственном резерве. Вышло, однако, так, что именно этот резерв пострадал особенно сильно, и первым пал один из основателей венгерской компартии, носивший здесь фамилию Нимбург. Впереди всех, по-стариковски опираясь на палочку, он повел своих людей...

На поле затихшего боя уже опускались сумерки, когда Белов подписал и отправил начальнику штаба фронта подробный отчет о тяжелых результатах дня и о потерях, предсказанных генералом Лукачем, предвидевшим и заранее определившим причины этой неудачи. Однако, ознакомленный с беловским рапортом, неколебимый Посас приказал на следующее утро повторить все сначала и по тому же расписанию. Выслушав это, Петров прыгнул в открытую машину своего друга и, стоя в ней, помчался в тыл уговаривать командующего отказаться от явно безумной затеи, но тот и слушать не пожелал...

На второе утро операция была повторена, с ничуть не большим, чем накануне, успехом.

Ночью же на позиции франко-бельгийского батальона вышел перебежчик, и не какой-нибудь там вчера мобилизованный, а сархенто второго года службы и при этом сторонник Республики. На допросе он показал, что еще дней десять назад их предупредили о предстоящем 12 июня штурме Чимильяса и Алере красной дивизией, составленной якобы из международных уголовных элементов и предводительствуемой известным венгерским, имеющим смертный приговор у себя на родине, бандитом по прозвищу Лукас.