— Почему вы сказали «кервель»?

Он и сам не знал почему. Правда, однажды, когда они — редкий случай — выехали всей семьей за город, он увидел кервель и запомнил его. В саду же у него росли дельфиниум, желтофиоль, астры и душистый горошек.

Она вновь ощутила запах кервеля — легкий, едва слышный. Поле, солнце бьет в лицо, лень, лето. Ей почему-то запомнилась красная дверь, выцветшая, вся в царапинах, она, девочка, одетая по моде того времени, сидит, облокотившись на эту дверь, присев с краю на нагретый солнцем порог.

— Почему вы сказали «кервель»?

Он вспомнил, как однажды спросил, как называются маленькие белые, похожие на пудру цветы. Несколько цветков он сорвал, отнес их домой и часто потом их вспоминал, хотя целого поля кервеля не встречал никогда.

Она попыталась заговорить вновь, но после прошлой ночи нужных слов найти не сумела. Оба молчали, и интуиция подсказывала мистеру Майлсону, что за этим молчанием скрывалось. Она же представляла себе, как она и он в эту самую минуту, жмурясь на солнце, вместе выходят из отеля, останавливаются, чтобы решить, куда идти, а затем направляются на променад. Она хотела что-то сказать, губы скривились в гримасу, все тело покрылось испариной; она подняла на него глаза и увидела, что и у него слова застывают на губах, будто не знают, как преодолеть его к ней недоверие.

Поезд остановился в последний раз. Стукнули двери, и людская волна выплеснулась на перрон. Они взяли вещи и вместе вышли из поезда. Носильщик, которому понравились ее ноги, проводил их долгим взглядом. Они прошли через турникет и разошлись каждый в свою сторону. Она отправилась в свою новую квартиру, где у дверей уже стоит, надо надеяться, свежее молоко, лежат газеты и письма. А он — в свою комнатку, где его ждали две немытые тарелки на мойке и вилка со следами желтка. И скромный гонорар: розовый чек на пять фунтов, который выглядывал из-за стоявшей на камине фарфоровой кошки.

Просматривая в публичной библиотеке газеты, мистер Джеффс наткнулся в «Таймс» на объявление Хаммондов и на обрывке бумаги записал номер телефона, по которому позвонил в тот же день.

— Да, — несколько нерешительно сказала миссис Хаммонд, — стол, надо полагать, еще продается. Сейчас уточню — подождите.

Мистер Джеффс живо представил себе, как по квартире идет, слегка покачиваясь, полная женщина средних лет с голубыми волосами и крупными, выступающими из узких туфель лодыжками.

— Этим, собственно, занимается мой муж, — пояснила миссис Хаммонд. — Во всяком случае, должен заниматься. Хотя вообще-то стол принадлежит мне — достался от бабушки. Да-да, он еще не продан. Никто пока, насколько я понимаю, на него не претендует.

— В таком случае… — начал было мистер Джеффс.

— И почему я решила, что муж мог уже договориться о продаже или даже продать его? Он бы никогда этого не сделал, не посоветовавшись со мной. Стол-то ведь мой. Впрочем, объявление составит и дал в газету он, а не я. У меня ведь, мистер Джеффс, на руках маленький ребенок, дочка, только-только ходить начинает. Так за день набегаешься — не до объявлений!

— Маленькая дочка — это хорошо, — буркнул мистер Джеффс, глядя в потолок и не улыбаясь. — Достается вам, а?

— Вы бы зашли, раз стол вас заинтересовал. Он настоящий — упоминается в каталогах.

— Обязательно зайду, — сказал мистер Джеффс и назвал день и час.

Положив трубку, мистер Джеффс, маленький человечек, перекупщик мебели, прикинул в уме, что собой представляет миссис Хаммонд. Интересно, подумал он, эта женщина хоть что-то в антикварной мебели смыслит? Он явно ошибся, вообразив, что она полная и средних лет. Она моложе, раз у нее маленький ребенок, и, поскольку она заговорила о том, как устала, он вновь попытался представить ее себе — на этот раз в мягких шлепанцах, с начесанными на лоб волосами. «Выговор у нее культурный», — сказал себе мистер Джеффс и подумал, что деньги у Хаммондов наверняка водятся, а может, несмотря на ее жалобы на усталость, даже имеется служанка, и не одна. Мистер Джеффс, сделавший небольшое состояние благодаря внимательному отношению к такого рода мелким деталям, прошелся по незастеленному ковром полу своего викторианского дома, хмыкнул и вновь задумался. Все комнаты были заставлены только что купленной мебелью, которую теперь предстояло перепродать.

Миссис же Хаммонд забыла про мистера Джеффса, как только его голос перестал звучать в телефонной трубке. Мистер Джеффс не сохранился в ее сознании потому, что, разговаривая с ним по телефону, она — в отличие от него — не составила себе о нем ровным счетом никакого впечатления. Для нее мистер Джеффс оставался всего лишь безымянным приказчиком; такой голос мог принадлежать продавцу супермаркета или ювелирного отдела в «Либерти». Поэтому когда служанка, иностранка, изучавшая язык, объявила ей, что, согласно договоренности, явился мистер Джеффс, миссис Хаммонд нахмурилась и сказала:

— Дорогая Урсула, вы наверняка что-то перепутали.

Но девушка настаивала на своем: в назначенное время, по договоренности с ней, явился некий мистер Джеффс.

— Боже! — сообразила наконец миссис Хаммонд. — Какая же я дура! Это ведь пришли мыть окна. Скажите ему, чтобы сразу же приступал. И пусть начинает с кухни — там окна самые грязные. А то потом устанет и будет ворчать.

В результате Урсула, девушка из Центральной Швейцарии, провела мистера Джеффса на кухню и распорядилась, чтобы тот начинал с кухонного окна. Получилось, хотя она вовсе не хотела его обидеть, довольно грубо.

— Что?! — удивился мистер Джеффс.

— Начинать с кухни. Так говорит миссис Хаммонд. У этих окон самая большая грязь. Горячая вода в кране.

— Нет, — сказал мистер Джеффс. — Я пришел посмотреть стол.

— Стол я очистила сама. Вы можете встать на него, если подложите под ноги газету.

Не дослушав, что говорит ей в ответ мистер Джеффс, Урсула вышла. Ее не за тем нанимали, чтобы разговаривать с мойщиками окон.

— Странный человек, — доложила она миссис Хаммонд. — Он и стол хочет помыть тоже.

— Меня зовут Джеффс, — сообщил, стоя в дверях с черным котелком в руках, мистер Джеффс. — Я пришел по поводу пристенного столика.

— Как странно! — пробормотала миссис Хаммонд и хотела было добавить, что это какое-то недоразумение, поскольку именно сейчас некто Джеффс моет ее кухонные окна, но вместо этого вскричала: — О Господи! О мистер Джеффс, какой ужас!

Именно эта путаница, эта глупая ошибка, которая — миссис Хаммонд нисколько не отрицала — произошла по ее вине, убедили ее уступить стол мистеру Джеффсу. Мистер же Джеффс, стоявший на пороге с шляпой в руке, смекнул, что получил некоторое психологическое преимущество, и не преминул им воспользоваться. Он видел, что миссис Хаммонд, хотя и держалась высокомерно, меньше всего хотела его обидеть. Она — славная женщина, решил он точно так же, как покупающий мясо решает, что выбранный им кусок сочен. Она — славный человек, успокоил он себя, и тем легче будет иметь с ней дело. И он не ошибся. По лицу миссис Хаммонд было видно, что она мучается угрызениями совести. Когда она наконец сообразила, в чем дело, и отдала себе отчет в том, что этот человек с чертами лица и произношением лондонского еврея занимается антиквариатом, он поймал на себе ее виноватый взгляд. Она боится, подумал довольный собой мистер Джеффс, что я сочту ее антисемиткой, и он назвал низкую цену, с которой миссис Хаммонд незамедлительно согласилась.

— Можешь меня поздравить, — сказала миссис Хаммонд мужу. — Я продала пристенный столик человечку по имени мистер Джеффс, которого мы с Урсулой вначале приняли за мойщика окон.

Мистер Джеффс сделал на купленном столе пометку мелом и что-то записал в блокнот. Он сидел на кухне своего большого дома и ел рыбу, которую запек в специальном пластиковом пакете. Его челюсти двигались медленно и заученно и рыбу перерабатывали, как машина. На вкус рыбы мистер Джеффс особого внимания не обращал: он думал о том, что если перепродать стол сэру Эндрю Чарльзу, то, вероятнее всего, можно будет рассчитывать как минимум на стопроцентную прибыль.