«Преступления любви» — жестокие истории, но они жестоки прежде всего своими психологическими коллизиями, в них нет ни скабрезностей, ни описаний эротических оргий. Любовь становится в них всепоглощающей, разрушительной страстью, уничтожающей все на своем пути, сжигающей в своем пламени и самих любовников. В отличие от программных произведений автора, здесь мучения причиняются не телу, а душе, и искусство де Сада проявляется не в фантасмагорическом описании сцен насилия, но в создании поистине непереносимых, жестоких ситуаций для своих героев. При этом, разумеется, предполагается, что последние обладают чувством чести и стремлением к добродетели, то есть качествами, вызывающими наибольшее отвращение у либертенов. Так, например, в «Эрнестине» автор описывает не мучения гибнущего на эшафоте Германа, а страдания Эрнестины, которую заставляют смотреть на казнь возлюбленного, не смерть Эрнестины, а терзания ее отца, невольно убившего собственную дочь.

Современник готического романа, де Сад не чуждается романтических декораций, мрачных предзнаменований, нагнетания тревоги («Флорвиль и Курваль», «Дорси»). Наследник традиций смешных и поучительных средневековых фаблио, писатель выводит на сцену любвеобильных монахов и обманутых ими мужей («Муж-священник», «Долг платежом красен»).

Но какова бы ни была пружина интриги, раскручивающая действие новеллы, механика развития сюжета почти всегда одинакова: зло вступает в сговор против добродетели, последняя торжествует, хотя зачастую ценой собственной гибели, зло же свершается, хотя и терпит поражение. Однако, по словам самого писателя, породить отвращение к преступлению можно, лишь живописуя его, возбудить же жалость к добродетели можно, лишь описав все несчастия ее. Заметим, что именно за чрезмерное увлечение в описании пороков, превратившееся, по сути, в самоцель, книги де Сада были осуждены уже его современниками.

Страсть к заговорам, проявившуюся в повестях, некоторые исследователи творчества писателя объясняют комплексом узника, присущим де Саду. Действительно, проведя взаперти не одно десятилетие, он постоянно ощущал себя жертвой интриг, о чем свидетельствуют его письма, отправленные из Венсенского замка и из Бастилии. В глазах заключенного любая мелочь, любая деталь становится значимой, подозрительной, ибо он не может проверить, что имеет под собой основу, а что нет. Поэтому линейное развитие действия новелл обычно завершается логической развязкой, как в классической трагедии или детективном романе. Но если в хорошем детективе читатель зачастую попадает в ловушку вместе с его героями и с ними же идет к познанию истины, у де Сада читатель раньше догадывается или узнает о причинах происходящего и, в отличие от героя, для которого раскрытие истины всегда неожиданно, предполагает развязку.

Рассказы де Сада дидактичны, что, впрочем, характерно для многих сочинений эпохи. Вне зависимости от содержания, в них одним и тем же весьма выспренним слогом прославляется добродетель и отталкивающими красками расписывается порок, а на этом своеобразном монотонном фоне кипят бурные страсти, описанные эмоционально и выразительно. И в этой стройности, четкости построения сюжета, в сдержанности изображения страстей проявляется мастерство автора, крупного писателя XVIII века. Существует мнение, что де Сад неискренен в своих рассказах, что его прославление добродетели есть не более чем маска, за которой на время спряталось разнузданное воображение автора, посмеивающегося над теми, кто поверил в его возмущение пороком. Но как бы то ни было, знакомство с новеллистикой писателя, ранее неизвестной нашему читателю, представляется увлекательным и небезынтересным.

Е. Морозова

Неудачи французов в битве при Павии, коварный и жестокий характер Фердинанда, превосходство Карла V[1], поразительное доверие к знаменитым торговцам[2], кои готовы были поделить французский трон и уже воссели на Святейшем престоле[3], да и сама Флоренция, находящаяся в центре Италии и словно созданная, чтобы господствовать над нею, словом, все это пробуждало стремление завладеть сим городом, и многим казалось, что власть в нем должна была принадлежать тому из принцев, чья слава была наиболее громкой. Карл V понимал это. Однако вел он себя совсем не так, как было должно. Отдавая одной из своих незаконнорожденных дочерей, кою он выдал замуж за Александро Медичи, трон, что так необходим был дону Филиппу для поддержания его власти в Италии, и имея возможность сделать сына своего герцогом Тосканским, как мог удовлетвориться он тем, что подарил этой прекрасной провинции всего лишь принцессу?

Но ни события эти, ни благоденствие, обещанное флорентийцам, не могли ввести в заблуждение Строцци: будучи могущественными соперниками Медичи, они надеялись рано или поздно изгнать их из города, коего, как они считали, те были недостойны.

Ни один из домов в Тоскане не мог похвастаться такой знатностью, как дом Строцци. Достойное поведение отпрысков его в скором времени сделало их обладателями столь желаемого скипетра Флоренции.

Во времена расцвета замечательного сего семейства[4], когда благоденствовали не только сами Строцци, но и сторонники их, Карло, брат Лудовика Строцци, поддерживавшего величие дома, предавался не столько делам государственным, сколько необузданным страстям своим, для удовлетворения коих черпал безнаказанно из семейной казны.

Обычно высокое положение, дарованное тому, кто от рождения несет в себе зерно порока, быстро рождает чувство безнаказанности, ибо любое желание, вплоть до преступного, стоит лишь ему явиться на свет, тут же исполняется. Чего только не придумывает высокорожденный безмятежный мерзавец, поставивший себя выше всяческих законов по рождению, презирающий Небо на основании принципов и всесильный благодаря богатству!

Карло Строцци был одним из тех злонамеренных людей, которые во что бы то ни стало добиваются исполнения прихотей своих. Он достиг сорокапятилетия, то есть возраста, когда преступления совершаются не по случайности, вызванной волнением в крови, а замысливаются заранее, тщательно подготавливаются и совершаются без угрызений совести. Карло только что потерял свою вторую жену, и во Флоренции многие подозревали, что ее, как и первую жену, ставшую жертвой распутного поведения Карло, постигла та же участь.

Со второй своей супругой он прожил совсем мало. От первой жены Карло имел сына, коему только что минуло двадцать лет. Блестящие качества юноши вознаграждали семейство за недостойное поведение младшего главы его и утешали старшего в семье, Лудовико Строцци, постоянно ведущего войну с родом Медичи и не имевшего ни супруги, ни потомства. Таким образом, все надежды дома возлагались на юного Антонио, сына Карло и племянника Лудовико: считалось, что он унаследует семейные богатства и славу, а когда капризная фортуна отвернется от Медичи, станет править Флоренцией. Так что нетрудно догадаться, что отрок сей был любим, окружен всяческими заботами и имел отменных воспитателей.

Самым счастливым образом Антонио отвечал чаяниям, с ним связанным: жизнерадостный, прозорливый, исполненный ума и сообразительности, он не имел иных недостатков, кроме тех, что свойственны людям добросердечным, а именно был простодушен и доверчив.

Миловидный, необычайно образованный, нимало не развращенный дурным примером и лицемерными советами отца своего, ревностный почитатель Господа нашего, восторженный поклонник чести и бранной славы, человеколюбивый, благоразумный, великодушный, чувствительный, Антонио, как видим мы, по заслугам пользовался всеобщим уважением, и если некоторое беспокойство относительно племянника и зарождалось в сердце дяди его, то лишь потому, что ему прискорбно было видеть столь добродетельного юношу под опекой недостойного отца. Сам же Лудовико постоянно находился на полях сражений, дабы поддерживать притязания рода Строцци, и был не в состоянии заниматься воспитанием драгоценного отрока, а посему, несмотря на изрядный риск, Антонио рос в доме Карло.