Позвольте, сударь, прервать рассказ мой и поведать вам о смерти госпожи де Веркен, а также описать вам устрашающую непреклонность духа, не покинувшую эту женщину даже на краю могилы.

Госпожа де Веркен была уже немолода (в ту пору ей было пятьдесят два года), но после празднества, впрочем, слишком буйного для ее возраста, она решила освежиться и искупалась в реке. Тут же она почувствовала себя плохо, домой ее принесли в ужасном состоянии; на следующий день у нее открылось воспаление легких; на шестой день ей сообщили, что жить ей осталось не более суток.

Известие это не испугало ее. Она знала, что я должна приехать, и приказала сразу же проводить меня к ней. Я приехала в тот самый день, вечер которого, по утверждению врача, должен стать для нее последним. Она приказала перенести себя в комнату, обставленную со всей возможной изысканностью. В небрежном убранстве лежала она на кровати, являвшей собой ложе, предназначенное для сладострастных наслаждений. Занавеси на кровати из тяжелого бархата сиреневого цвета были изящно приподняты и перевиты гирляндами живых цветов; букетики гвоздик, жасмина, тубероз и роз красовались по углам ее комнаты. Она обрывала лепестки цветов в корзинку, усыпая ими и комнату свою, и кровать… Увидев меня, она протянула руки мне навстречу…

— Подойди, Флорвиль, — говорила она мне, — поцелуй меня на этом ложе из цветов… Какая ты стала взрослая и красивая!.. О, право, дитя мое, добродетель пошла тебе на пользу!.. Тебе рассказали о моем состоянии… тебе также сказали, Флорвиль… я тоже это знаю… через несколько часов меня не станет… Я уже не надеялась увидеть тебя в отпущенное мне время…

И, увидев, что глаза мои наполнились слезами, она подбодрила меня:

— Ну же, глупышка, не строй из себя младенца! Неужели ты и вправду считаешь меня несчастной? Разве не вкусила я в этой жизни всех наслаждений, что только доступны женщине? Я теряю лишь те годы, когда бы мне все равно пришлось отказаться от удовольствий, но что бы я без них делала? Воистину, я не жалею, что не доживу до глубокой старости. Скоро мужчины перестали бы интересоваться мною, я же всегда стремилась жить, вызывая их восхищение.

Смерть страшна только для тех, дитя мое, кто верит в Бога. Вечно мятущиеся между адом и раем, не уверенные, какое из двух пристанищ уготовано им самим, пребывают они в тревоге, доводящей их до отчаяния. Я же, ни на что не надеясь, уверенная, что после смерти буду не более несчастна, чем при жизни, спокойно усну в объятиях природы, без сожалений и страданий, без тревог и угрызений совести. Я просила похоронить меня среди моих любимых зарослей жасмина: место мне уже приготовлено. Я буду лежать там, Флорвиль, и атомы, которые будут разлагать тело мое, послужат пищей… дадут жизнь цветам, любимым мною более всех иных цветов.

— Ну что же, — продолжила она, коснувшись щеки моей букетиком жасмина, — на будущий год, вдыхая аромат цветов сих, ты вдохнешь вместе с ним душу твоей старинной приятельницы. Устремившись к сердцу твоему, запах этот пробудит в тебе радостные мысли и еще раз напомнит обо мне.

Слезы мои подтолкнули ее к новым рассуждениям… Я сжала руки несчастной женщины и попыталась взамен этих ужасных материалистических воззрений внушить ей хотя бы малую толику благочестивых мыслей. Но едва лишь я высказала ей свое желание, как госпожа де Веркен с отвращением оттолкнула меня…

— О Флорвиль! — воскликнула она. — Заклинаю, не отравляй последние минуты жизни моей своими заблуждениями и дай мне умереть спокойно. Не для того я всю жизнь ненавидела святош, чтобы перед смертью примириться с ними…

Я умолкла; жалкое мое красноречие сникло перед подобной твердостью. Я была в отчаянии, видя упорство госпожи де Веркен; сама природа человеческая восставала против него. Госпожа де Веркен позвонила; тотчас я услышала нежные и мелодичные звуки, исходящие, как казалось, из соседнего кабинета.

— Сейчас ты увидишь, — произнесла сия последовательница Эпикура, — как я собираюсь встретить смерть. Флорвиль, неужели ты считаешь, что лучше задыхаться в кругу священников, отравляющих твои последние минуты смятением, тревогой и отчаянием?.. Нет, я хочу доказать твоим святошам, что можно умереть спокойно, не уподобляясь им, и не религия нужна, чтобы умереть спокойно, но лишь мужество и разум.

Близился урочный час. Вошел нотариус, она еще ранее приказывала позвать его. Музыка прекратилась. Она стала диктовать свои распоряжения. Не имея детей, много лет назад лишившись мужа, госпожа де Веркен между тем обладала изрядным состоянием, и она завещала его друзьям и слугам. Затем из секретера, стоящего рядом с кроватью, она вытащила маленький ящичек.

— Вот все, что у меня теперь осталось, — говорила она. — Немного наличных денег и несколько драгоценных безделушек. Так будем же развлекаться в оставшееся нам время. Вас здесь шестеро: я сделаю шесть выигрышных билетиков, и мы устроим лотерею. Вы разыграете билетики между собой и возьмете то, что вам выпадет по жребию.

Я не переставала дивиться хладнокровию этой женщины. Мне казалось невероятным, что, будучи повинной во многих прегрешениях, она может ожидать последнего часа своего с подобной невозмутимостью — порождением пагубного неверия. Если смерть, настигающая закоренелого злодея, заставляет содрогнуться, то сколь же больший ужас внушает закоснелое сие упорство!

Тем временем все, чего она желала, было сделано. Она приказала подать роскошный ужин, стала обильно поглощать кушанья, пить испанские вина и ликеры, ибо врач сказал, что уже ничто не изменит ее состояния.

Устраивается лотерея; каждому из нас досталось около сотни луидоров золотом либо драгоценности. Едва лишь это краткое действо закончилось, как у нее начались жестокие судороги.

— Ну что ж, час мой настал? — обратилась она к врачу, сохраняя при этом полную ясность сознания.

— Сударыня, боюсь, что да.

— Подойди же ко мне, Флорвиль, — говорила она мне, протягивая руки, — прими мое последнее прости, последний вздох свой хочу я испустить на груди добродетели…

Она судорожно прижала меня к себе, и ее прекрасные глаза закрылись навсегда.

Будучи посторонней в этом доме и не имея ничего, что могло бы удержать меня, я тут же уехала… Представьте сами, в каком я была состоянии… и как долго это зрелище омрачало воображение мое!

Из-за большой разницы в образе мышления, существовавшей между мной и госпожой де Веркен, я не испытывала к ней сильной привязанности. К тому же разве не она первая толкнула меня на путь бесчестия, что привело к стольким дурным последствиям? Вместе с тем эта женщина была сестрой того единственного человека, кто на деле взял на себя заботы обо мне. Она всегда по-своему любила меня и, даже умирая, не забыла меня своими щедротами. Посему слезы мои были искренними и становились еще горше, стоило мне подумать о том, что несчастное это создание, наделенное при жизни столькими блестящими качествами, но по безрассудству погубившее себя, уже исторгнуто из лона Предвечного и терпит жестокие муки, уготованные ей за неправедную жизнь ее.

Однако высшая доброта Господа нашего открылась мне, и я обрела утешение в печальных размышлениях своих. Опустившись на колени, я стала молить Главного среди всего сущего пощадить несчастную. Сама нуждавшаяся в милости Неба, я осмелилась просить его за другую, и, решив сделать все от меня зависящее, дабы несчастная могла надеяться на снисхождение его, я добавила десять луидоров собственных денег к выигрышу, полученному у госпожи де Веркен, и немедленно распорядилась распределить все эти деньги между бедняками ее прихода.

В остальном же все наказы, сделанные этой злополучной женщиной, были в точности выполнены: они были ясны, и оспорить их было невозможно. Ее похоронили среди зарослей жасмина, на могиле ее начертали одно лишь слово: vixit[15].

Так умерла сестра моего самого дорогого друга. Отличаясь живостью ума, обширными познаниями, исполненная достоинств и талантов, госпожа де Веркен, обладай она иным поведением, несомненно, заслужила бы любовь и уважение всех, кто знал ее; она же обрела лишь презрение их.