Подобная противоположность окончательно сразила меня; душа моя ослабела. Но почему, спрашивала я себя в такие минуты, почему покой является уделом не тех, кто достоин его, как было бы должно, но тех, кто не отличается благонравием? И тут же, ободренная гласом небесным, прозвучавшим, как казалось, прямо в сердце моем, я воскликнула:

— Разве дано мне предугадать волю Предвечного? Все, что наблюдаю я, укрепляет меня в единственной мысли: тревоги госпожи де Леренс — это неугасимое стремление к добродетели, жестокая невозмутимость госпожи де Веркен — не что иное, как последние заблуждения порока. Ах, если смогу я сама выбрать последний час свой, то пусть Господь пошлет мне тревоги первой, но не спокойствие второй.

Таково было последнее из моих приключений, сударь. Вот уже два года, как я живу в обители Успения Пресвятой Богородицы, куда поместил меня мой благодетель. Да, сударь, уже два года пребываю я там, но покой еще ни на минуту не снизошел на меня. Не прошло ни одной ночи, чтобы призраки злополучного Сент-Анжа и той несчастной, приговоренной на основании моих показаний в Нанси, не являлись бы ко мне.

И вот, когда пребываю я в таком плачевном состоянии, появляетесь вы. Я просто обязана была поведать вам свои тайны. Разве не долг мой открыть их, прежде чем злоупотребить вашими чувствами? Теперь решайте, достойна ли я вас… Решайте, сможет ли та, чья душа преисполнена страданием, скрасить течение жизни вашей? Ах! Поверьте мне, сударь, не стоит обманывать себя. Позвольте мне вернуться к мрачному уединению моему, ибо, вырвав меня оттуда, вы будете постоянно видеть перед собой лишь ужасное зрелище угрызений совести, страдания и несчастья.

Восприимчивая, чувствительная и деликатная от природы, мадемуазель де Флорвиль в сильнейшем волнении завершила свой рассказ: она не могла бесстрастно описывать злоключения свои.

Господин де Курваль, слушая о последних событиях этой истории, употребил всю свою обходительность, дабы успокоить ту, кого любил он.

— Мадемуазель, — повторял он, — в том, что вы мне только что рассказали, есть нечто необъяснимое и роковое. Но я не вижу ничего, что могло бы тревожить вашу совесть или же запятнать репутацию вашу… Любовная связь в шестнадцать лет… согласен, но сколько извиняющих вас обстоятельств! Ваш возраст, старания госпожи де Веркен… молодой человек, вероятно, необычайно любезный… Ведь вы же больше не виделись с ним, мадемуазель? — продолжил господин де Курваль с некоторым беспокойством. — Вероятно, вы никогда более его не увидите.

— О! Никогда, заверяю вас, — воскликнула Флорвиль, догадываясь о причинах беспокойства господина де Курваля.

— Прекрасно! Итак, мадемуазель, — произнес тот, — давайте же завершим беседу нашу. Заклинаю вас, поверьте мне, что история ваша не говорит ни о чем, что могло бы отвратить от вас сердце честного человека: ни об избыточной осторожности, проявляемой по причине добродетели, ни об излишнем любовании собственной привлекательностью.

Мадемуазель де Флорвиль попросила разрешения вернуться в Париж и в последний раз посоветоваться со своим покровителем, пообещав, что, со своей стороны, не будет более выдвигать препятствий. Господин де Курваль не мог ей отказать в исполнении этого долга уважения. Она уехала и через неделю возвратилась вместе с Сен-Пра.

Господин де Курваль осыпал того всеми возможными знаками внимания. Самым изысканным образом он дал ему понять, сколь он польщен возможностью связать свою судьбу с той, кого сей господин удостоил своим покровительством, и попросил его не лишать достойное это создание звания родственницы. Сен-Пра подобающе ответил на обхождение господина де Курваля и беспрестанно рассказывал ему о самых выгодных сторонах характера мадемуазель де Флорвиль.

Наконец настал день, столь ожидаемый Курвалем. Церемония бракосочетания началась, и при чтении брачного контракта он был весьма удивлен, услышав, что, никого не предупредив, господин де Сен-Пра в честь этой свадьбы добавил еще четыре тысячи ливров ренты к тому пенсиону, который уже имела мадемуазель де Флорвиль, и после смерти своей отказывал ей сто тысяч франков.

Прелестная девица пролила потоки слез, видя новые благодеяния своего покровителя, но в душе была счастлива, ибо теперь она могла предложить тому, кто взял на себя заботы о ней, состояние не меньшее, чем его собственное.

Приятное обхождение, невинные радости, взаимные знаки внимания и нежной привязанности сопутствовали этому браку… роковому браку, его факел уже исподволь задували злобные фурии.

Господин де Сен-Пра провел неделю в имении Курваля вместе с друзьями нашего молодожена. Но оба супруга не последовали за ним в Париж: они решили остаться в деревне до начала зимы, чтобы привести в порядок свои дела, а затем уже обзавестись надлежащим домом в столице. Они попросили господина де Сен-Пра присмотреть для них достойное жилище неподалеку от его собственного, и в этих приятных хлопотах господин и госпожа де Курваль провели три месяца совместной жизни. Они уже уверены были в скором появлении потомства, о чем и поспешили сообщить достойному Сен-Пра, как непредвиденное событие жестоко разрушило благоденствие счастливого супруга и тень кладбищенского кипариса накрыла нежные розы Гименея.

Здесь перо мое останавливается… Я должен был бы просить прощения у читателя и умолять его не продолжать… Да… да… пусть же он прервется, если не желает содрогнуться от ужаса… Печальна участь человеческая на этой земле… жестоки последствия превратностей судьбы!.. Почему судьбе было угодно, чтобы несчастной Флорвиль, существу самому добродетельному, самому любезному, самому чувствительному, была уготована участь самого отвратительного чудовища, коего только может породить природа?

Однажды вечером нежная и достойная супруга эта, сидя подле мужа, читала невероятно мрачный английский роман, наделавший в то время много шума.

— Вот, — сказала она, отбросив книгу, — вот существо, почти столь же несчастное, как я.

— Столь же несчастное, как ты! — воскликнул господин де Курваль, сжимая дорогую свою супругу в объятиях. — О Флорвиль, я думал, что сумел заставить тебя забыть о твоих несчастьях… Теперь же я вижу, что ошибся… если ты можешь произносить столь суровые слова!..

Но госпожа де Курваль словно не слышала его, ни словом не отвечая на ласки супруга. Невольным движением она в ужасе оттолкнула его и убежала в угол на кушетку, где и залилась слезами. Напрасно достойный супруг припал к ногам ее, напрасно заклинал эту боготворимую им женщину успокоиться или по крайней мере сообщить ему причину такого приступа отчаяния; госпожа де Курваль продолжала отталкивать его и отворачивалась, когда пытался он осушить слезы ее.

Наконец Курваль, не сомневаясь более, что мрачное воспоминание о былой страсти вспыхнуло в ней с новой силой, не удержался и упрекнул ее в этом. Госпожа де Курваль молча выслушала его, а в конце концов поднялась и сказала супругу своему:

— Нет, сударь, нет… вы ошибаетесь, истолковав подобным образом отчаяние, сжавшее меня когтями своими. Нет, не воспоминания снова тревожат меня, но ужасные предчувствия… Я счастлива с вами, сударь… да, очень счастлива… но я не рождена для чувства сего, счастье мое не может длиться вечно. Злополучная звезда моя такова, что счастье для меня лишь молния, предшествующая раскату грома…

И вот что приводит меня в ужас: я боюсь, что нам не суждено жить вместе. Будучи сегодня вашей супругой, возможно, завтра я уже не смогу ею быть… Тайный голос в глубинах сердца моего возглашает, что блаженство мое есть не что иное, как тень, исчезающая словно цветок, что в один день и распускается, и увядает.

Так не обвиняйте же меня ни в своенравии, ни в охлаждении, сударь. Я повинна лишь в избытке чувствительности, в зловещем даре видеть все предметы с мрачной их стороны, в чем проявляются жестокие последствия превратностей судьбы моей…

И господин де Курваль, стоя на коленях перед женой своей, ласками и речами старался успокоить ее, однако же безрезультатно, как вдруг… Было около семи часов вечера, октябрь месяц… Слуга доложил, что некий незнакомец желает спешно говорить с господином де Курвалем… Флорвиль вздрогнула… слезы сами заструились по щекам ее, она дрожала, хотела говорить, но голос ее замирал на губах.