И яростная, неистребимая злость к чужому имуществу порождает великую любовь к своей несчастной родине, где всего этого уже нет. Ату их! Во имя своей невероятной и сильной любви к тому, что не принадлежит тебе! Бог на нашей стороне. Глупо говорить о Боге? Почему? Бог и Родина едины, значит то, что надо Родине (в лице кого-нибудь) – надо Богу (уж, точно не в лице надоеды в тяжелом одеянии). И знают Всезнающие, что надо Богу, потому что близко с Ним знакомы и у них с Ним гешефт. Знают, что надо Родине и тем, кто смеет ее портить, населяя ее всякими микробами и отходами - то есть нам. А кому же знать, как не им?

И вокруг Него были апостолы, готовые во имя любви порвать на части любого. И правильно, что много апостолов вокруг президента. Апостолы в форме: их должно быть много - нас же много, желающих есть и говорить! Как с нами справиться?

Свобода и справедливость! Давайте тогда поговорим еще о том, что мы их сами выбираем. Давайте о глупостях. Бедные они, бедные – как нам повезло с ними и как им не повезло с нами.

А в Бога мы верим. Это обязательно. По четвергам и субботам и воскресеньям, конечно. Но вера в Бога, прежде всего – это вера в апостолов. Не веришь Апостолу, значит, не веришь президенту, значит, не веришь Богу – ты враг и бяка. Ведь веру в короля создает его свита. А основной закон Веры – вера без оглядки: сказано – ешь.

И кажется народу, что его глас не слышит король. Какой такой народ? Это кто? Разве не апостолы? Вот и слушает король свою свиту. Будучи апостолом веры в самого себя, окружи себя такими же верными себе, как сам. А апостол должен быть грозен, поэтому истинная вера всегда только в руках человека с ружьем и правом карать по подозрению в неверии. И сильна эта вера, пока есть сила. И пока в соседнем лесу подрастает новый бог надо быть настороже. Он ведь обязательно подрастает, как бы ни хотелось ему, сегодняшнему, быть вечным и единственным. Он обязательно придет и надо все сделать правильно – сделать так, чтобы он не пришел как можно дольше, потому что у него уже есть свои апостолы и они голодны, злы и молоды. Но хорошо, что мы знаем об этом…. Или нехорошо? Зачем нам очередная революция? К чему нам так часто менять веру? Хотя, если честно, то постаревший апостол выглядит как-то не очень. Ведь полюбили-то мы его за красоту, силу и ловкость. А если портреты на стене начинают отличаться от действительности - что надо менять? Портреты или апостола? Вообще-то, убрать короля легко - труднее найти ему замену. Все они не совершенны: у всех запоры, насморк и другие неприятности. Но вот тут как раз недалеко есть маленький полицейский – чем он не маленький апостол? И пусть его пока никто не знает – сюрприз! Может и правильно, что каждый новый бог поначалу бывает неизвестным? Про известных все известно, а новый может окажется симпатичнее и стройнее. Ну, или информированнее. Все в его руках: и доносы на соседа, и молоденькая дочь мэра – пусть его – таким все прощается, лишь бы не трогал своих. А своим так хочется стать – и потихоньку продаем и продаемся. Любовь к одному разве не ненависть к другому? Запутаешься тут с вами к чертям собачьим. Лучше есть ветчину, пока она есть.

Мой сосед все-таки задал мне один вопрос на обратном пути: все ли у меня хорошо. У меня все хорошо, сказал я и почувствовал голод – ветчина пахла возбуждающе. Он довез меня, и мы расстались. Прошла неделя и в этот четверг вечером он, наверное, тоже собирался завтра утром в деревню. Все должно было произойти именно так, как всегда, если бы не письмо, которое я получил.

Гл. 4

Я никогда не хотел быть почтальоном: их ждут, но не любят, потому что, ни один почтальон на свете никогда не приносит тех известий, которые от него ждут. Меньше, больше, но не те и не то, поздно или слишком рано – приговор всегда один: где этот бездельник шляется или зачем его Бог принес? И это несмотря на дождь, когда горит камин и все должны быть дома – даже собаки жмутся на крыльце. И вот, когда он все-таки приходит – его ругают: в такой дождь надо ставить стакан на стол, сбрасывать теплый плед и идти открывать. Ладно бы только грязь в прихожую несет почтальон – он всегда чем-то недоволен и зол. И всегда или неприятности, или счета. И свежие, но мокрые газеты падают на стол в прихожей. А мокрые – это почти что грязные – их противно брать в руки. Почтальоны почти всегда отвратительны, но это их судьба.

Он позвонил в дверь и ко мне. Я ведь никого не ждал, я не хотел открывать, потому что я не выписывал газет, а писем мне никто не писал, а счета мне вообще почему-то никогда не приходили (я всегда думал, что это добрый мсье Пико так все устроил, что мне было хорошо и удобно – я оказался прав, но только наполовину). Но что было делать? Почтальон не мог ошибиться, потому что от дороги к дому надо было еще доехать метров сто, и это было бы глупой потерей времени для почтальона, так ошибиться. Я спустился вниз и открыл.

- Вы мсье Пико? – Почтальон, как и ожидалось, выглядел жалко. А вопрос вообще глупый: неужели он никогда не видел настоящего мсье Пико?

- Нет. Я его…, впрочем, теперь, наверное, да. – Какой смысл было рассказывать мокрому и злому почтальону, что мсье Пико умер, и я живу в библиотеке и читаю книгу со словарем?

- Письмо с уведомлением для мсье Пико. - Он протянул мокрый конверт и такую же книгу. – Расписаться надо. – Я расписался. Я предложил ему бокал вина, потому что в такую погоду вино могло ему пригодиться. Но он не пил анжуйское этого года. Что ж – мне нечего было больше ему предложить – он ушел.

Письмо было старое. Дату отправления, место, ничего нельзя было разобрать, как если бы почтальон просто положил письмо в лужу и долго на него смотрел, пока оно там плавает. Такой – почтальон-буддист, понимаете? Штамп какой-то был, но, то ли это штамп, то ли чья-то печать… кто его знает...

Я люблю старые вещи. Люблю читать старые письма, люблю смотреть на старые фотографии. Там другие люди – люди, совершенно лишенные зеркал. Они смотрят прямо и уже ничего не боятся. В конце концов, они и есть зеркала, потому что тех, кто заставлял их паясничать, петь, дурацки наряжаться и шевелить губами, чтобы повторять ничего не значащие слова, уже нет. Их нет, а эти есть. И не говорите, что тень уходит вместе с вами: это уходите вы, а тень остается в зеркалах и фотографиях. Слова ваши уходят, мысли пустые уходят, поступки, лишенные здравого смысла – уходят и на земле становится тише, чище и спокойнее. А в зеркалах продолжается жизнь, но она не ваша и никогда не была вашей…. Я начал разговаривать с кем-то? Это нехорошо.

Я всегда смотрел на старые фотографии, и мне становилось понятно, почему так любят фотографироваться люди. Есть шанс остаться, задержаться здесь и быть намного лучше, чем был, когда мог заплатить пару франков за фотографию. Писал письма, выбирая слова, оттачивая мысль, и был благороден в словах, потому что письма могут задержаться и слова сыграют потом свою роль, когда кто-нибудь о тебе вспомнит. Считаете это неважным? Потому что глупы и молоды. Кто сказал, что Бога нет? Может мысли оставшихся на земле будут влиять на ваш карьерный рост на том свете? Откуда вы знаете, что это не так? Очень важно успеть перед смертью стереть из компьютера грязные снимочки и удалить всю деловую переписку: зачем расстраивать родственников, которые обязательно полезут на сорок первый день рыться в ваших вещах. Зачем внучке знать, что дедушка не то чтобы не любил бабушку, но просто предпочитал ей по субботам бокал хорошего вина и групповую оргию с лицами обоего пола и совершенно не стеснялся врать друзьям, подставлять партнеров и не платить налоги. Так что, пусть думают о вас хорошо. Мысли материальны (наверное). А поступки? Только в том случае, если о них было написано в словах…. Поэтому в письмах полно волшебства, а на фотографиях лица светятся и глаза…, глаза. В прошлом все было так прекрасно! И все было лучше до тебя, не так, не так плохо, не так безысходно, не так страшно, как сейчас, когда ты не знаешь, что случиться потом. А что случиться, кроме смерти? А ничего. Апостол окажется противным трупом, а родственник отражением в старой фотографии. И чем удачнее фотография, тем продолжительнее память задержавшихся на этой земле. Они остались такими – значит, они такими и были. А то, что они делали и говорили – чушь, русская метель – прошла и забылась и снова тепло…