Валлиснери оказался достойным учеником Мальпиги. Он разобрался в путаном деле, нашел яички орехотворки и проследил ее развитие.

Имя Валлиснери редко встречается в теперешних научных книгах. Но его знают многие. Правда, никому из них и в голову не приходит, что это — он. Все любители аквариумов знают аквариумное растение — валлиснерию, с ее длинными зелеными листьями, похожими на узкие ленты. А ведь название этому растению дано именно в честь Валлиснери.

Узнав, что и Реди работает над орехотворкой и галлами, Мальпиги поинтересовался, что удалось выяснить этому наблюдателю. К своему огорчению, он узнал, что Реди считает орехотворок результатом самозарождения. Он очень уважал Реди за его опыты с мухами, и тотчас же написал ему о своих наблюдениях, указывая, что орехотворка выводится из яйца, а вовсе не «родится» из галла.

Закончив работу по анатомии растений, Мальпиги отослал ее в Лондон. В предисловии к этой работе он говорит о том, что стал изучать анатомию растений потому, что, «только познавая простое, можно изучить и более сложное». Казалось, что, судя по этим словам, Мальпиги был склонен к обобщениям и сравнениям. Увы! Он был очень внимательный и точный наблюдатель, он мог часами ковыряться в кишочке крохотного насекомого, мог неделями добиваться изготовления какого-нибудь очень тонкого препарата, но он был абсолютно лишен дара воображения. Он описал в своей «анатомии растений» то, что видел, — и ничего больше. Как я уже сказал, он был только закройщиком. Он мог очень хорошо выкроить рукав или полу камзола, но сшить из отдельных кусков камзол он не умел. Он видел «мешочки» в растениях, но он не сумел обобщить это явление, он не додумался до «клеточной теории». Он не был портным…

В эти годы Мальпиги был в расцвете сил. Ему было сорок четыре года, и он мог работать с раннего утра до поздней ночи. В один год он изучил развитие цыпленка и в том же 1672 году отослал и эту работу в Лондон. Лондонские коллеги только плечами пожимали при виде увесистых манускриптов.

— Он, наверное, не спит и не ест, а только пишет и вскрывает, вскрывает и пишет, — решил один из членов общества, человек с ленцой.

Целыми часами просиживал Мальпиги, согнувшись, над яйцом и глядя на него через лупу. Он проследил развитие с первого дня насиживания до вылупления цыпленка. И он увидел многое такое, что и во сне не снилось Гарвею, несмотря на то, что тот извел сотни и сотни яиц. Впрочем, Гарвей смотрел только глазами, микроскопа у него не было.

После цыпленка принялся изучать самые разнообразные вещи: тут была и женская матка, и происхождение рогов у животных, и сложные железы, волосы, перья, копыта, ногти и когти. Верблюд, столь занятный по своей внешности, не мог не заинтересовать Мальпиги. И как только в его руки попал этот самый верблюд, он тотчас же изучил его анатомию, особенно старательно исследовав желудок. Ведь по рассказам в этом верблюжьем желудке умещался огромный запас воды. Желудок наглядно показал Мальпиги, как легкомысленны бывают люди — никаких многоведерных запасов воды там не оказалось, да и места для них не было.

Дела у Мальпиги было по горло. Но он ухитрялся заниматься и совсем уже неподобающими ему вещами. Так, желая удовлетворить любопытство одного из вельмож, он написал статью о происхождении… металлов. Металлы мало интересовали Мальпиги, но он был вежлив и любезен.

В 1684 году Мальпиги, скопив кое-какие деньжонки, купил себе в окрестностях Болоньи виллу. И в том же году в его доме в Болонье случился пожар. Сгорели книги и инструменты, сгорели микроскопы и многие рукописи. Особенно была тяжела потеря микроскопов — ведь тогда еще не было магазинов, где ими торговали бы. Каждый микроскоп нужно было заказывать отдельно, а то и делать самому.

Не успел он толком оправиться от этой неприятности, как случилась другая. Его исконные семейные враги Сбаралья стакнулись с неким Мини. Мини очень не любил Мальпиги, но до сего времени он только ругал его в анонимных статьях. Теперь же эта пара решила действовать более реальными средствами.

— Отворяй! — раздалось в одну из ночей у ворот виллы Мальпиги.

Сторож, испуганный людьми в черных масках и блеском оружия, отворил. Бандиты ворвались в дом.

— Вам нужны деньги? — спросил их Мальпиги.

— Мы сами найдем, что нам нужно! — ответили бандиты, и…

Удивительное дело! Они вовсе не искали денег. Они ломали стулья и кресла, били окна и зеркала, швыряли микроскопы в стены, разлили всякие жидкости в лаборатории Мальпиги.

— А ну, попаду или нет? — спрашивал рослый бандит, схватив банку с препаратом и прицеливаясь ею в полку, на которой стояли ряды банок и склянок. Склянки со звоном летели на пол, брызги обдавали и стены и бандитов, и вся компания громко хохотала. Переломав все, что только было можно сломать, перебив все, что билось, бандиты попробовали поджечь виллу. Это им, к счастью, не удалось.

Мальпиги так и не узнал, кто были эти ночные гости. Но он догадался, что это были не простые грабители.

Враги так надоели Мальпиги, что он, получив приглашение папы Иннокентия XII занять должность врача, уехал в Рим. Болонские профессора, городские власти и граждане были очень огорчены тем, что от них уехала такая знаменитость. Но они скоро утешились — выбили в честь Мальпиги медаль.

В Риме Мальпиги сильно хворал: у него разыгралась подагра, та самая, которую он когда-то так старательно изучал. Все же он прожил здесь около трех лет и умер на шестьдесят седьмом году от удара.

В Болонском университете была поставлена его статуя. Но странная вещь — рядом с ней оказалась и статуя его кровного врага — доктора Сбаральи.

В одной из кривых и узеньких улочек Амстердама была аптека. Ее содержал некий Якоб Сваммердам; он был уроженцем деревушки Сваммердам; его и прозвали по имени этой деревушки.

Итак, в Амстердаме жил Ян-Якоб Сваммердам и занимался аптекарским искусством. Но изготовление пилюль, развешивание порошков и кипячение всевозможных настоев и микстур его не удовлетворяло.

Если бы зайти в его квартиру, то вы по первому взгляду, пожалуй, и не поняли бы, кто в ней живет: тут были и огромные фарфоровые вазы, и куски колчеданов, и великолепные сростки горного хрусталя всех цветов и размеров, и… Да столько там всего было, что глаза разбегались! Якоб был большим любителем всяких диковинок. Он устроил у себя дома целый музей, или, как тогда называли, «кунсткамеру». Пятьдесят лет жизни потратил он на это почтенное занятие. Сколько вагонов порошков, бочек пилюль и цистерн микстур нужно было продать, чтобы накупить всего того, что переполняло квартиру этого аптекаря!

Весь город знал об аптекаре, а он не дрожал над своими сокровищами, как многие коллекционеры, не прятал их под замок. Он пускал любоваться ими всех желающих, подрабатывая и на этом, ибо осмотр музея был прежде всего премией для постоянных покупателей и заказчиков. Многие богатые и знатные люди были не прочь купить коллекции аптекаря.

— Продай мне твои вещицы, — небрежно говорил посетитель, заезжий герцог. — Цена? — и совал руку в карман.

— Шестьдесят тысяч гульденов, — равнодушно отвечал аптекарь. — Это стоило мне гораздо дороже, но пусть, уж будет так.

Герцог вытаращивал глаза на сумасшедшего аптекаря. Шестьдесят тысяч гульденов за камни, чучела рыб и птиц, жуков и бабочек? Шестьдесят тысяч гульденов за заспиртованного двухголового теленка?..

— Нет! Это немыслимая цена!

И покупатель уходил, а аптекарь, стирая пыль с редкостного экземпляра птицы, обращался к отсутствующему покупателю:

— Попробуй найти такие редкости, как «крысиного короля», теленка о шести ногах, белую ворону, жука с кулак величиной. Шестьдесят тысяч! Я мог бы запросить вдвое больше… Да что вдвое — втрое, вчетверо!.. — И аптекарь еще с большим старанием стирал пыль и прибирал свои драгоценности.