Перед нами нередкий, но, несомненно, самый яркий пример того, как непросто и нескоро приходит понимание того, что сделано гениальным первооткрывателем и как узко и явно субъективно, в зависимости от своих научных позиций, оцениваются его непривычно свежие и глубокие мысли.

Начнем с «влияния», т. е. с последователей: тут можно опереться на конкретные факты.

Известно, что младший современник Гумбольдта Ф. Бопп говорил о нём с большим уважением, а учениками и научными последователями Гумбольдта считали себя Штейнталь, Шлейхер, Фосслер, Потт, Курциус, Бодуэн де Куртенэ и Потебня. Это первое.

Второе. Гумбольдт был не только и не столько компаративистом (работавшим сравнительно-историческим, в частности «эмпирическим», методом, с позиции которого младограмматик В. Томсен пытался охарактеризовать его огромное и разностороннее творчество), сколько основоположником нового направления в лингвистике. Он был первым, кто заложил основы общего языкознания, направления, которое по праву называют философией языка и которое «охватывает высшие лингвистические обобщения и далеко идущие выводы» [Лоя 1968: 52]. Вспомним и о неогумбольдтианстве – течении, возникшем в XX в.

Гумбольдт не углублялся в праязыки и не делал скоропалительных выводов о родстве языков. Он изучал их в живом состоянии и сопоставлял на синхронном уровне, из чего вырастали его широкие классификации типологического свойства.

1. Почти планетарный кругозор В. Гумбольдта позволил ему стать родоначальником классификаций и научных идей, переросших впоследствии, особенно в XX в., в целые научные направления. Так, до сих пор в учебниках по теории языка излагается схема его типологических классификаций – морфологической и синтаксической. Правда, в ряде случаев к этим классификациям даются добавления и уточнения, особенно после работы американского учёного Э. Сепира. Гумбольдта и историко-сравнительное языкознание упрекают в преувеличении роли флексии (в «зафлексованности», как мы бы сказали сейчас). И это правильно, поскольку грамматические значения могут быть выражены (и не хуже флексии) другими способами – порядком слов, служебными словами и т. п.

2. Его доклад «О сравнительном изучении языков», прочитанный в Берлинской академии в 1820 г., подводил философскую базу под только что появившиеся сугубо лингвистические труды Ф. Боппа и Я. Гримма, способствовал укреплению выдвинутого ими сравнительно-исторического метода и тем самым подчеркивал необходимость целенаправленного его применения в самостоятельной науке: «Сравнительное изучение языков только в том случае сможет привести к верным и существенным выводам о языке… если оно станет самостоятельным предметом, направленным на выполнение своих задач и преследующим свои цели» [Гумбольдт 1984: 307].

3. Затрагивая вопрос о соотношении индивидуального и общественного в языке уже в этом докладе, а также более основательно в своем основном, трёхтомном труде «О языке кавн на острове Ява» (особенно ценным своим Введением «О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческого рода» (1836–1839), Гумбольдт подчеркивал: «Создание языка обусловлено внутренней потребностью человечества» [Гумбольдт 1984: 54], причём язык нужен людям не только как «внешнее средство общения людей в обществе», но и для образования мировоззрения, которого человек «только тогда может достичь, когда своё мышление поставит в связь с общественным мышлением» [Гумбольдт 1984: 51]. Связывая язык с мышлением, с «инстинктом разума», заложенным у человека от природы, Гумбольдт подчёркивает общественный, надличностный, характер его функционирования: «язык поднимается над их (человеческих индивидуальностей. – В.Б.) обособленностью», – подчеркивал он [Гумбольдт 1984: 68]. Итак, и язык, и «общественное мышление» по своему назначению социальны.

4. Касаясь проблемы возникновения языка, Гумбольдт, опять-таки помня об «общественном мышлении», говорит о целостном характере языка, разделяющего «природу всего органического»: «…языку в каждый момент его бытия должно быть свойственно всё, что делает его единым целым», т. е. самодостаточным «организмом». Но это не тот организм, о котором позднее будет говорить Август Шлейхер с биологической позиции. «Организм языка, – по Гумбольдту, – возникает из присущей человеку способности и потребности говорить, в его формировании участвует весь народ» [Гумбольдт 1984: 311].

5. Поскольку язык создается многими индивидами, а в совокупности «всем народом», то в ходе этого длительного творческого акта в нём отражается «дух» народа, его культура, а сам он становится душой народа. Так организм языка оказывается категорией не только социальной, но и психологической – «душой народа».

6. Уровень развития языка, порождаемого и развиваемого через отдельные личности «всем народом», соответствует уровню культуры народа, но вместе с тем любой из языков способен стать выразителем самой высокой (общечеловеческой) культуры. Инстинкт человека менее связан, а потому представляет больше свободы индивидууму, поэтому продукт инстинкта разума (т. е. язык) может достигнуть разной степени совершенства, тогда как проявление животного инстинкта всегда сохраняет постоянное единообразие [Гумбольдт 1984: 314]. Говоря так, Гумбольдт как бы дает шанс «примитивным и неразвитым» языкам достичь совершенства.

7. Язык – продукт творчества народа, а не отдельного индивидуума. Эта мысль им выражена убедительно и доходчиво: «Язык не является произвольным творением отдельного человека, а принадлежит всегда целому народу; позднейшие поколения получают его от поколений предыдущих. В результате того, что в нём смешиваются, очищаются, преображаются способы представления всех возрастов, каждого пола, сословия, характера и духовного различия данного племени, в результате того, что народы обмениваются словами и языками, создавая в конечном счёте человеческий род в целом, – язык становится великим средством преобразования субъективного в объективное, переходя от всегда ограниченного индивидуального к всеобъемлющему бытию» [Гумбольдт 1984: 318].

8. Гумбольдт уловил двусторонность языка по отношению к человеку. С одной стороны, язык как продукт народа является «чем-то чуждым для человека» (уже готовым, не своим), с другой стороны, человек «обогащён, укреплён и вдохновлён» этим объективным наследием и творчески пользуется им. Получается, что субъект придаёт языку субъективное существование. Полагают, что именно этот тезис Гумбольдта породил младограмматизм, поставивший своей целью изучение языка отдельной личности.

9. Размышление над индивидуальным и общим в языке Гумбольдт вел в разных аспектах – историческом, функциональном, психологическом, культурологическом. Так, для него язык – явление общеисторическое, а речь – конкретно-индивидуальное пользование им. Для разграничения этих явлений учёный использует разные термины (греческого происхождения: эргон – это язык как продукт деятельности, энергейа – сама речевая деятельность) и поясняет: «под языком можно понимать только всю совокупность актов речевой деятельности» [Гумбольдт 1984: 70]. Для более точного уяснения вводимых Гумбольдтом понятий приведем его буквальные формулировки. Первая: «Язык – не мертвый продукт (Erzeugtes), а созидающий процесс (Erzeugung) [Там же, с. 69]. Вторая: «Язык есть не продукт деятельности (Ergon), а деятельность (Energeia). Его истинное определение поэтому может быть только генетическим» (с. 70).

Понимая язык-эргон как систему материальных знаков, как фиксированную, а потому статичную форму, Гумбольдт поднимает вопрос о соотношении языка и мира представлений, или содержания мысли. Язык по отношению к мысли является формой. Он связан с духом народа. «Постоянное и единообразное в этой деятельности духа, возвышающей членораздельный звук до выражения мысли, взятое во всей совокупности своих связей и систематичности, – разъясняет ученый, – и составляет форму языка» (с. 71). Язык «всеми тончайшими нитями своих корней сросся поэтому с силой национального духа, и чем сильнее воздействие духа на язык, тем закономернее и богаче развитие последнего» [Гумбольдт 1984: 47].