Глава 4

Август

— И что я здесь делаю, Август? — спрашивает Магнолия, наклоняясь вперед.

Я наблюдаю, как она плавно соскальзывает одной ногой поверх другой и подпирает ладонью подбородок.

— Ты поверишь, если я скажу, что соскучился? — отвечаю я, стараясь не замечать детали, которые отличали ее от Эверли.

Начиная от бриллиантового теннисного браслета на изящном запястье, заканчивая платиновыми прядями, которые появились в ее волосах с нашей последней встречи, эта девушка была полной противоположностью любительницы шлепанцев, которую я отпустил.

Не говоря уже о том, что у Магнолии не было своего природного обаяния.

Кроме того, что давали ей отцовские миллиарды.

— Может быть, — ответила она. — Но учитывая нашу последнюю встречу и то, как ты исчез после, оставив меня ни с чем, без единого объяснения, мне сложно в это поверить, — в ее голосе нет обиды, но я мог видеть ее в том, как она отворачивается в сторону, не желая смотреть мне в глаза.

Магнолия пытается держать лицо и выглядеть уверенной, но я-то знал. Я сделал этой женщине больно, может не сильно, но это было заметно.

Я начинаю осознавать, что за эти годы причинил боль многим людям.

— Мне нужно было время, чтобы привести мысли в порядок, — лгу я, и каждое следующее слово дается легче предыдущего, когда это стало так просто? — Я понял, что я не тот человек, который тебе нужен. Черт, да я вообще был не тем, кто нужен хоть кому-нибудь. И прежде, чем двигаться дальше, мне нужно было разобраться в себе.

Больше лжи, больше дерьма. Это когда-нибудь прекратится?

На подкрашенных алых губах появляется улыбка.

— И ты разобрался? — спрашивает она, с признательностью глядя на мой новый отполированный облик.

Магнолия могла увлечься неприметным фотографом-любителем в ту ночь в баре, но сейчас перед ней сидит человек, который явно попадает в ее топ предпочтений. Властолюбивый доминантный тип, который мог убедить ее в чем угодно и подарить целый мир.

Парень с камерой, с которым она встретилась ради забавы и не особо расстроилась из-за расставания. Уязвленное эго, ведерко «Ben and Jerry's¹» — и она бы с легкостью засунула меня в категорию «И о чем я только думала?». Глядя же на меня сейчас, она видит того, кого стоит держать при себе.

Того, за кого стоит побороться, и это меня здорово нервирует.

Потому что от меня осталось не так много, чтобы этим можно было поделиться. Я был пуст, просто оболочка.

— Пожалуй, мне интересно будет изучить того, кем ты стал, — говорит она с ноткой чувственности в голосе.

Я мрачно улыбаюсь, пытаясь скрыть боль в голосе, и отвечаю с игривым смешком.

— Готов поспорить, так и есть.

Когда ее взгляд встречается с моим, краем глаза я улавливаю рыжий всполох и поворачиваю голову.

Эверли.

Она сталкивается со мной взглядом и замирает на полпути.

От страха? Отвращения? Раскаяния?

Боже, как же она красива.

«Отвернись, Август. Отвернись».

Отвернуться от нее было физически больно. Игнорировать, словно она была какой-то сиюминутной помехой, но я должен был сделать это. Сделать что-то другое означало разрушить все.

«Уходи, Эверли», — безмолвно прошу я.

Когда увидел, как она уходит в обнимку с женихом — парнем, с которым девушка спокойно проведет свою жизнь — я знал, что принял правильное решение. Она была там, где должна быть, и я, к сожалению, тоже.

— Значит, ты дашь мне второй шанс? — спрашиваю я, выдавив из себя улыбку, и сосредотачиваю все внимание на Магнолии и дороге впереди.

Впереди была цель, и мне нельзя было оглядываться назад.

Только вперед.

***

В понедельник утром я вхожу в офис в отвратительном настроении. Галстук вокруг шеи кажется слишком тугим и жестким… просто слишком. Дорогие итальянские кожаные туфли слишком тяжелыми и неудобными. Каждый шаг, что я делаю, приближает меня к маленькому ограниченному пространству тюрьмы, которая напоминает о том, кем я стал.

Снова.

Думаю, моя память уже никогда не восстановится. Врачи в больнице предупреждали меня, что надежда на это тает с каждым днем, прошедшим с момента моего возвращения.

И что же я сделал с оставшейся мне частью жизни?

Я не стал буквально стоять на месте. Но двинулся в обратную сторону. Я стал другим человеком, а вместе с Эверли мне не приходилось тосковать по воспоминаниям. Они были мне не нужны, потому что я создавал новые, вместе с ней.

Новое начало.

Но сейчас, когда воспоминания возвращаются, и моя прежняя жизнь грозится засосать меня обратно, чувствую, словно меня тянут в две разные стороны.

Та жизнь, что я когда-то вел, сильно отличалась от той, что я начал создавать сам. Как мне было в ней разобраться? Как найти путь, если мои воспоминания показывают одного человека, а я хочу быть другим?

Да никак.

Как только снова объявился Трент, я потерял возможность выбора, и все свелось к одной движущей силе.

Сохранить Эверли в безопасности.

Я свернулся… оказался на темной тропе вместе с этой встречей, необходимой для того, чтобы снова заинтересовать Магнолию.

Действительно ли я хотел быть таким? Использовать кого-то, чтобы спасти свою задницу? Я сижу напротив нее уже два часа, и это заставляет меня вспомнить, что привело меня к ней в первый раз. Если вам нравится очевидная красота и безукоризненная упаковка, то с ней не соскучишься. Из-за того, что я знал, что она выросла в большом достатке, решил, она скорее будет капризным ребенком, чем милой девушкой из соседнего дома.

Когда мы попрощались, я знал, что не смогу пойти до конца. Держать Эверли подальше от Трента — вот, что было моей главной целью. Никто больше не должен был пострадать из-за моих долгов.

Если и было что-то, чему я научился за последние месяцы, так это то, что Трент — психованный засранец и манипулятор, и сделает все, чтобы добиться своего. Он довел до увольнения официанта, только потому, что его стейк был недостаточно сырым. Никогда не встречался с одной и той же женщиной чаще одного раза. Никогда не назывался настоящим именем и не пускал драму за порог своего офиса, но я быстро уяснил, что наши поздние встречи скучны для него, и он бы лучше поразвлекся.

Одному Богу известно, что он вытворял, когда меня не было рядом, когда ему не нужно было «держать лицо» и притворяться, что в его пустой оболочке остались крохи человечности. Ему нужно было мое раскаяние за то, что оставил его барахтаться на два года, и прямо сейчас я не сомневался, он сделает, что угодно, чтобы не позволить мне сорваться с крючка.

Включая то, чтобы избавиться ото всех возможных отвлекающих факторов, какие только могут быть в моей жизни, поэтому я решил отпустить их сам. Лучше пусть он думает, что Эверли сама бросила меня, чем решит, что у нее до сих пор есть ко мне чувства. Так было безопаснее.

Но видеть ее, обнимающей Райана? Знать, что к его рукам, пальцам, всему телу она будет тянуться ночью.

Это был наихудший вариант страданий.

Шатаясь, я приближаюсь к столу, склонив голову и сдерживая эмоции. Последнее, что мне было нужно, так это дать Тренту возможность прицепиться ко мне сейчас. Для этого было слишком раннее утро. Я просто хочу утопиться в кофе и бумагах на моем столе и не видеть ни единой души.

— Доброе утром, мистер Кинкейд, — дружелюбный голос привлек мое внимание.

Рядом с маленьким столиком за дверью в мой офис стоит мой секретарь Шерил.

Она больше похожа на доброго библиотекаря, готового помочь тебе разобраться с десятичной классификацией Дьюи², чем на женщину, работающую на одну из самых успешных финансовых компаний в Сан-Франциско. Но затем я думаю, а не было ли это частью плана Трента — набирать в персонал простоватых и недалеких людей.

Моя секретарша была с нами с самого начала, и достаточно старой, чтобы годиться мне в бабушки. Ее густые седые волосы и шерстяной брючный костюм напоминал мне о старых ситкомах³, единственными местами, где могла работать женщина, были дом или рабочий стол, вроде того, за которым она сидела.

Шерил не задавала много вопросов и держала свое мнение при себе — лучшие качества ее поколения. И в нашем офисе это было несомненным плюсом.

— Доброе утро, Шерил. Как прошла неделя с внуками? — спрашиваю я, припоминая, что сегодня она вернулась из своего недельного отпуска.

Пока Трент дышал мне в затылок, я едва замечал, что ее не было. По крайней мере, кто-то сможет заняться мелочами, пока я работаю. Если бы она еще могла держать Трента, чтобы он не отсвечивал у моей двери каждый хренов час, как помешанный преследователь.

— Прекрасно, — мягко улыбается она, пряча легкую грусть в уголках глаз. — Они так быстро растут, пока меня нет рядом. От этого у меня болит сердце, но я все понимаю. Работа — это тоже важно.

Я киваю. Мне приходится заново узнавать некоторые важные вещи о своей очаровательной секретарше последние пару месяцев за те немногие разговоры, что у нас были. Когда мы впервые встретились, моей первой мыслью было узнать, какого черта она все еще работает. Должно быть, ей было уже семьдесят пять, но женщина по-прежнему первой приходила на работу. Пока большинство людей ее возраста давно были на пенсии, занимаясь лоскутным шитьем и путешествуя по Флориде или Европе, она до сих пор работала по сорок с лишним часов в неделю наравне с нами, то есть теми, кто был моложе в два раза.

Затем за ненавязчивой болтовней за чашечкой кофе, я узнал, что ее старший сын Броган переехал несколько лет назад из-за работы, связанной с разработкой программного обеспечения. Из-за его переезда она осталась одна в большом доме, с которым не могла расстаться, в котором ей не о ком было заботиться с тех пор, как ее муж умер десять лет назад. Работа, которую она выполняла, полагаю, давала ей занятие и возможность о ком-то заботиться.

Думаю, я был этим кем-то.

Бедная женщина.

— Я собираюсь в кабинет, чтобы поработать кое над чем, — говорю я, ловко заканчивая утреннюю болтовню, и направляясь к двери, отделявшей мой личный круг ада от всего остального.