Самое бестолковое животное на свете — это корова, подумал Николас Лэндж, мрачно оглядывая пустой луг. Вот уже несколько часов он безуспешно рыскал на лошади в поисках полдюжины черных ангусов, которых Эдвард Гросс видел вчера за этим травянистым склоном. У Николаса ныли все кости и урчало в животе. Он заехал слишком далеко и не успевал вернуться к обеду, а пара сандвичей и содержимое термоса с кофе давно были уничтожены. Но Николас знал, что если он не отыщет этих скотин сегодня, то ему придется сделать это завтра.

Вдали что-то ярко блеснуло — это в окнах постройки отразилось огненно-красное заходящее солнце.

— Как бриллиант, — усмехнулся Николас.

Вот только эти холодные блестящие камешки были далекими и нереальными, не похожими на ранчо. А Горное Ранчо было настоящим. Оно занимало почти четыре тысячи акров: все это — горы и долины, луга, осиновые и хвойные леса — принадлежало честному и неисправимо упрямому Юлиусу Хэмфри, у которого работал Николас. Здесь содержались полдюжины лошадей, пара собак и чуть больше трех сотен голов бестолковых черных ангусов.

Это был и его дом.

На Горном Ранчо Николас был правой рукой Юлиуса уже в течение почти трех лет. Тридцатичетырехлетний ковбой никогда и нигде не задерживался так долго и тем более никогда не думал о каком-либо месте как о доме. Теперь все было иначе: в этом простом двухэтажном бревенчатом строении было что-то особенное, что тянуло Николаса обратно всякий раз, когда он ездил на аукционы мясного скота или даже когда проводил субботнюю ночь в городе. Если раньше его не беспокоило, где он заснет или проснется, то теперь ковбой хотел все время быть именно здесь, на Горном Ранчо. Он даже стал надеяться, что со временем эта земля перейдет к нему. Юлиус, пожалуй, поймет его.

— Человек должен мечтать, — сказал он Николасу в тот день, когда нанимал его на работу, пристально глядя на ковбоя ясными голубыми глазами. Они стояли в небольшой кофейной палатке на аукционе крупного рогатого скота — пожилой человек и сорвиголова в расцвете сил. — Человек не живет, если не мечтает, — повторил Юлиус.

Николас в это не верил. Мечты не довели до добра его отца. Лесс Лэндж вбил себе в голову, что он непременно должен стать чемпионом родео, и в погоне за этой мечтой разрушил три брака и свою жизнь. Судьба отца отбила у Николаса охоту мечтать.

— Ведь чего-то ты хочешь? — настаивал Юлиус.

— Да, — начиная злиться, огрызнулся Николас. — Несколько голов скота и место, где я мог бы его пасти!

— Тогда иди работать ко мне, и ты это получишь.

Николас остолбенел. Это невозможно, подумал он. Кому нужен ковбой, у которого после неудачного родео были сломаны ребра и повреждена нога?!

Но Юлиус Хэмфри не бросал слов на ветер.

— В чем дело? Ты боишься, что не потянешь? — подзадорил он парня.

И Николас, обычно не принимавший вызова, ответил:

— Черт возьми, конечно потяну!

Теперь, по прошествии трех лет, он решил рискнуть.

— Выкупить ранчо?

Николас боялся, что старик рассмеется и заявит, что парень слишком размечтался.

— Не сразу, конечно, — быстро заговорил ковбой. — Я знаю, что тебе оно стоило большого труда.

Юлиус задумался и наконец кивнул.

— Почему бы и нет?

Благослови Бог старого Юлиуса Хэмфри, подумал Николас.

— Мое, — тихо, как бы пробуя на слух это слово, произнес он. — Мое ранчо. И я найду этих проклятых коров!

В его желудке вновь заурчало. Николас мечтал сейчас перекусить и надеялся, что у Юлиуса найдется что-нибудь вкусное к его возвращению: старик, когда хотел, был отличным поваром.

— Ну как? — спросил он, в первый раз угощая Николаса своей стряпней. — Хороший ученик у твоей бабушки?

До самой своей смерти его бабушка, Элла, готовила для Юлиуса и следила за его домом.

— Проклятье, глупые скотины!

Пять коров топтались возле изгороди, тупо уставившись на шестую, голова которой застряла в колючей проволоке.

— Красивая, но глупая, — пробормотал Николас, растягивая колючую проволоку у животного за ушами. — Думаешь, там трава зеленее?

Это было уже не в первый раз. Конечно, он мог продать ее, но корова была чертовски симпатичной — упитанной, с лоснящейся шерстью. В этом году ее телята были лучшими.

Освободившись, животное потрясло годовой, повернулось и направилось к ручью; остальные коровы последовали за ней.

— Не туда! — завопил Николас и поскакал за ними; минут через сорок он пригнал отбившихся животных к стаду. Солнце уже зашло. Похолодало.

Николас закрыл ворота загона и немного помедлил, наслаждаясь спокойствием, которое он испытывал теперь всякий раз, направляясь к дому.

Там тепло, ужин и Юлиус.

Обычно после ужина они играли в шахматы и старик рассказывал Николасу о своей большой семье, разбросанной по свету. Его единственный сын был на дипломатической службе на Дальнем Востоке, внуки жили в Лондоне, во Флориде и в Лос-Анджелесе, а внучка работала библиотекарем в Нью-Йорке. Юлиус рассказывал о каждом из них так часто, что Николас стал чувствовать себя частью его семьи.

В июле Хэмфри ездил проведать внучку.

— Разве она не может приехать сама? — спросил его Николас, отвозя старика в аэропорт.

— Почему? Может, но она занята. А я — нет.

— Она ведь приезжала, когда была помладше, — настаивал ковбой.

— Значит, ты ее помнишь? — старик приподнял седую бровь.

Николас безразлично пожал плечами.

— Видел раз или два.

— Прелестное создание, правда?

— Вполне возможно, — буркнул Николас. Конечно, он помнил Хэлен Хэмфри, она и впрямь была прехорошенькой: с длинными блестящими темными волосами, очаровательной улыбкой и серьезными голубыми глазами. Когда он видел Хэлен, ей было не больше пятнадцати, но, несмотря на это, ковбой иногда позволял себе помечтать об этой дерзкой девчонке. Однако, даже если бы не было такой разницы в возрасте, Николас никогда бы к ней не приблизился: что общего могло быть с ковбоями у дочери дипломата? Чем он может привлечь внимание интеллигентной городской девушки? Да и сам Николас никогда не относился к женщинам серьезно, в детстве вдоволь насмотревшись на прелести семейной жизни своих родителей. И все-таки ему было интересно, помнит ли его девушка и упоминал ли старик о нем в своих разговорах с внучкой. Лэндж надеялся, что нет. При воспоминании об их последней встрече он до сих пор чувствовал себя неловко.

— Хорошо провели время? — спросил Николас Юлиуса после его возвращения из Нью-Йорка.

— С пользой, — ответил тот. — Провернул неплохое дельце.

Николас ждал, что старик продолжит, но тот перевел разговор на коров. Ковбой вздохнул и больше ни о чем не спрашивал: он не привык совать нос в чужие дела. Внучка Юлиуса его совсем не интересовала.

Николас погладил Доджера, засыпал его кормушку и направился к дому. На кухне горел свет, и ковбой заторопился: у него текли слюнки в предвкушении тушеного мяса или рубленого бифштекса с картошкой. Он вошел на веранду, пустил горячую воду и сунул голову под струю. Нащупав полотенце, Николас энергично вытер лицо и волосы, недовольно разглядывая свое отражение в запыленном старом зеркале.

Да, оброс, как бродяга, подумал он. Обычно Николас стригся регулярно. Выступая на родео, парень старался поддерживать свой имидж ковбоя, чтобы произвести впечатление на дам. Теперь ковбой жил с Юлиусом, а старик — не дама.

Николас переобулся, причесался и, тихонько насвистывая, открыл дверь на кухню и втянул в себя воздух, пытаясь угадать, что будет на обед, но ничего не унюхал.

— Юлиус!

В гостиной работал телевизор. Старик терпеть его не мог и заявлял, что никогда не смотрит этот дурацкий ящик, но Николас не был в этом уверен. Он тихо прокрался а гостиную и ухмыльнулся, увидев голову Юлиуса с поредевшими седыми волосами над спинкой кресла-качалки, которое было повернуто к телевизору. Николас покачал головой. Ага, попался! Он на цыпочках подошел к креслу.