Один, о Аллах, всего один! Этого мне будет достаточно!

А может, Аллах сердился на него за то, что в последнее время Мехмет-паша злоупотреблял услугами танжерских портовых ласточек? Ведь в Двадцать четвертой суре Корана сказано:

Прелюбодея и прелюбодейку — побивайте каждого из них сотней ударов. Пусть не овладевает вами жалость к ним в религии Аллаха, если вы веруете в Аллаха и в последний день. И пусть присутствует при их наказании группа верующих.

Мехмет-паша решил тем же вечером посетить в Танжере не проститутку, а мечеть и горячо помолиться там, после чего маленький пир на юте уравновесит неприятности, преследующие его весь день. Толстый и неповоротливый, он сошел по трапу и вразвалку отправился в сторону носовой части галеры, с отвращением зажав себе нос. Сегодня запах был особенно омерзительный. Фекалии, моча и рвота, пот, кровь и слезы двухсот восьмидесяти рабов смешались в желтовато-коричневую густую жижу, по щиколотку покрывавшую ноги гребцов.

— Скот! Гнусное, зловонное христианское быдло! — Капитан несколько раз жадно глотнул ртом воздух и приложил к носу флакончик с благовонием. После этого ему полегчало. Утопив руку в широких шальварах, он выудил неизменный финик. Вонзил зубы и с удовольствием пожевал. Тому, что он снова мог без опаски вкушать свои любимые фрукты, он обязан своему персональному смешителю, этой маленькой обезьянке, которая, строя потешные гримасы, стояла, прислонившись к грот-мачте. Но предводителю пиратов было не до смеха.

Он поднял руку с зажатым фиником и спросил гнома:

— Свежие ли они? Ты знаешь, Мехмет-паша не любит, когда ему подсовывают залежалый товар. — Он предпочитал по возможности говорить о себе в третьем лице, поскольку когда-то прослышал, что некий Цезарь, бывший знаменитым полководцем, имел такую привычку.

— Можешь лопать, дерьмоед!

— Как… как ты меня назвал?

— Дерьмоед, господин Пишпашпаша. Ох, пардон, пора фонтан пустить.

— Что… что пустить?

— Уй, нужду справить. — Карлик показал между ног. — Отлить из своей кочерыжки, лейки, коряги, прыскалки, из своего банана, болта, дрочуна …

Больше он ничего не успел сказать, потому что оглушительный хохот капитана прервал его:

— Ой, ради Аллаха, прекрати, ты меня уморишь! Ха-ха-ха!

Хоть что-то развеселило в этот день пашу, пока корабль, огибая мол, входил в гавань.

Ночь опустилась на Танжер. Надежно пришвартованная галера с двумястами восьмьюдесятью измученными рабами во чреве, бессильно повисшими на веслах, покачивалась у пирса. Пиратская команда в полном составе сошла на берег, заставляя трепетать трактиры и бордели.

Лишь Мехмет-паша и его смешитель остались на борту. В охране не было нужды. Ведь они были в Танжере, у Геркулесовых столбов, и все вокруг были свои. Кроме «Ильдирим» в акватории порта стояли на якоре еще несколько пиратских судов. Ворон ворону глаз не выклюет.

Капитан восседал на юте и в одиночестве ужинал. Стол перед ним ломился от деликатесов. Среди прочего там были всевозможные дары моря, жареные перепела, голуби, цыплята, к ним белый душистый хлеб, сладкие пирожные, сочные сыры, свежесобранные финики. И, конечно, вино, до которого Мехмет-паша был большой охотник.

Под голодными взглядами христиан его аппетит становился еще лучше.

— Эй, смешитель, налей Мехмету-паше вина. Много вина! — крикнул он Энано. Язык его ворочался уже с трудом. Он ни разу не вспомнил о девяносто втором и девяносто третьем стихе Пятой суры, которые гласили:

О вы, которые уверовали! Вино, майсир, жертвенники, стрелы — мерзость из деяния сатаны. Сторонитесь же этого, — может быть, вы окажетесь счастливыми! Сатана желает заронить среди вас вражду и ненависть вином и майсиром и отклонить вас от поминания Аллаха и от молитвы.

Его одолевала усталость, и немного кружилась голова.

— Уй-уй, господин Пишпашпаша, сию секунду. — Энано вновь наполнил серебряный кубок.

Капитан выпил залпом половину кубка, рыгнул, испустив фонтан брызг, и — рухнул головой между блюд.

«Наконец-то! — сказал себе Энано. — Теперь ты, злодей, немного покемаришь». Он осторожно огляделся. Все было тихо. На пирсе ни души. Ни намека на пиратов. Даже Хакан ушел с корабля. Этот ревнивый осел никак не мог пережить, что у паши появился новый фаворит — Энано, смешитель.

Коротышка начал торопливо собирать остатки еды на круглый медный поднос. Просеменил вместе с ним вперед, спустился у фок-мачты вниз, балансируя по трапу, к корме, где сидели гребцы, и вскоре оказался у третьей банки.

— Это я! — заговорщицки прошептал он. — Не сразу, но получилось. Теперь храпит, финикоед.

— А ты не слишком много дурмана подмешал ему в вино? — Голос Витуса был столь же слаб, как он сам.

— Щё ты!.. А хоть бы и так. Продрыхнется, завтра ни о щём не вспомнит. Жалко, щё он так редко по-настоящему обжирается, я мог бы вам чаще тырить щё похавать.

— Начни в этот раз с других банок.

— Ну вот, каждому встрещному-поперещному! — Малыш энергично затряс головой. — На всех все равно не хватит. — Он сделал шажок вперед и застрял сандалией в нечистотах. Волна зловония ударила ему в нос, дыхание перехватило, но он мужественно протянул Витусу полный поднос. Привередничать было некогда. — Хватай себе щё-нибудь.

Витус отщипнул кусок от цыпленка и долго-долго жевал его, прежде чем проглотить. После него взяли себе понемногу и другие. Никто не проронил ни слова, даже Магистр.

Энано забрал обратно поднос и раздал остатки другим несчастным.

— Угощайтесь, доходяги! — Никто ему не ответил. Люди были настолько истощены, что даже те, кому ничего не досталось, не протестовали.

Малыш снова подошел к Витусу.

— Так дальше не пойдет. Ты тощий, как камбала, да и другие тоже. Я пощти мещтаю, щёбы финикоед наконец заполущил свой дурацкий корабль сокровищ: тогда хоть щё-то изменится.

Витус пожал своими костлявыми плечами.

— Может, завтра, — устало прошептал он.

Буммм… Буммм… Буммм… Барабан безжалостно подгонял рабов. По обеим сторонам галеры синхронно поднимались и опускались длинные весла. Кроме того, на трех мачтах были натянуты латинские паруса.

«Ильдирим» неслась во весь опор.

Мехмет-паша во что бы то ни стало желал заполучить свой галеон с сокровищами.

Он стоял на юте, словно легавая, исходя слюной от жажды добычи, и всматривался в морской простор до самого горизонта.

Пусто.

Снова и снова ничего.

«Аллах, благоволящий к верующим и карающий неверных, имей сострадание к Мехмету, твоему отчаявшемуся сыну. Пошли мне галеон!»

Пусто.

Буммм… Буммм… Буммм…

Мехмет-паша поскреб в своей растрепанной бороде и поправил тюрбан. Ему все еще было плохо после вина, даже дурно. Похоже, в последнее время он уже не в состоянии пить в таких количествах, как раньше. К тому же его сводило с ума бездействие. Он уже раз десять разбирал свои пистолеты, аккуратно смазывал их и снова собирал. Велел проверить все багры. Наточить клинки и топоры. Приказал канонирам привести в боевую готовность пушки. Велел осмотреть вращающиеся пушки по левому и правому борту. Снова и снова. Потому что из всех видов орудий, применявшихся в ближнем бою, они были самыми эффективными. Их заряжали картечью — острыми, как игла, снарядами, от которых не было спасения. От абордажного ножа и шпаги человек мог защититься, от стрелы, выпущенной из арбалета, спрятаться, от мушкетной пули найти укрытие, но широкий веер картечного града был смертелен.

Капитан велел впередсмотрящим удвоить наблюдение. Машинально вынув финик из недр своих шальвар, паша открыл рот и… выронил плод на пол.

На горизонте появился галеон.

Он был еще крошечным, не больше мушиного помета, но это, несомненно, был галеон.

— Слева по борту парус! — выкрикнули впередсмотрящие.