Так, пожалуй, с этим покончено. Одним понтовитым кривлякой станет меньше, хотя бы на глазах. Вряд ли теперь Глеб Курвиц, этот недоделанный эмо-переросток, сунется в одну кассету к нему, Северину Гольцову, поэту драматическою фарса и настоящему патриоту. Да, черт возьми, настоящему патриоту. Но объяснять свой патриотизм он никому не станет. Кто поймет, тот поймет. А для остальных сообщаем: пошли вы все на!

Северин Олегович отправился в ванную чистить зубы и умываться. В голове уже крутились первые строки будущего стихотворения:

Особенно ему понравилось это последнее слово «наскрозь», что-то из древнерусского, мощного, настоящего. Нынче таких слов не помнят, не знают: все какие-то «провайдеры», «дистрибьюторы», «энерджайзеры», «саппорты», «копирайтеры»… И мозги наших обезьян от бизнеса промокают, впитывают эти американизмы, как губка разлитую на столе сладкую водичку. Наскрозь, ясно вам, обезьяны, наскрозь, и точка! Открывайте словари и слова варите…

Завтрак. Да, теперь завтрак, но прежде проклятые таблетки. Держать селезенку, печень, сердце и кровь. Точней, сахар в крови. Диабет, будь ему пусто! Нервы сдались еще тогда, после Кавказа, после тяжкого ранения. Особенно сдались после письма бывшей жены. И на кого она его променяла? На какого-то коммерсанта с фамилией из рядов исконно братского народа: Нудельман…

И что ему, Нудельману, было за дело до его севериновой маленькой дочки? Удочерять он ее, Нудельман, естественно, не стал. Слава Богам! Хоть в одном жена проявила понимание, значит, не совсем конченой оказалась. Продала, конечно, за деньги свою молодость и желание сделать карьеру, но хоть фамилию Гольцовых дочери оставила. Катюха уже замужем и тоже себе свою фамилию оставила. Молодчинка! Отца она любит, хотя и звонит не часто. Не говоря уж о том, чтобы в гости наведываться. Эх, Катерина Севериновна, знали бы Вы, родная, на каких звездолетах Ваш отец во сне летает! А во сне ли?

Северин Олегович задумался. Хорошая идея мелькнула… Продать бы свои сны Голливуду, по миллиону на серию: озолотился бы, и Нудельману нос утер нешуточно… Мечты, мечты, где ваша сладость? Гадость… Таблетки…

Весь день до вечера Северин Олегович писал стихи. Все ладилось и строилось сегодня. Традиционные проводы Солнца были близки. Уже отпотевала извлеченная из северной мерзлоты холодильника бутылка «Медов», красовался на столе аккуратный, как японский садик, ужин холостяка, глянцево и загадочно поблескивал богемский хрусталь рюмочки и фужера, когда снова прозвучал «Реквием Моцарта» на мобилке…

— На проводе… — ответил, не глядя на высветившее на экранчике имя абонента Северин Олегович.

— Север, ты помнишь, что завтра концерт в Клубе ветеранов перестройки? Тебе выступать. Прочитаешь, как всегда, что-нибудь патриотическое. По списку ты после Курвица…

— После Курвица не буду. Лучше расстреляйте. Этому выскочке без года неделя! Откуда вы его подобрали, Модеста Ольгердовна? Я себя уважать перестаю. Вы председатель городского Лито, Модеста Ольгердовна, вы-то уж должны понимать, что такие Курвицы только портят ваше же стадо. Да, я не оговорился… все ваше литературное стадо. У которого вы, Модеста Ольгердовна, достойный вожак…

— Все сказал, Север? Я польщена. Но это все равно ничего не меняет. Ты после Курвица. Спокойной ночи.

— …!..?..!..?

Почему так получается, спросил сам у себя Северин Олегович: обязательно, когда ты хоть на время начинаешь сочувствовать миру, пытаешься вымученно улыбнуться ему, порадоваться хоть на каплю за себя и за него, и… вот тут же кто-нибудь, нечуткий, небрежный, далекий от твоих чувств человечек позвонит тебе и испортит пошедшее на поправку настроение? Неужели закон подлою упавшего бутерброда так неисправим? Куда физики смотрят? Куда смотрят все эти устроители пространства и времени? А хотя… Северин Олегович начал проводы Солнца.

К десяти часам он уже почувствовал сигналы отключки. Сон пришел к нему, как всегда, вовремя, словно по расписанию…

Земля выплевывает навстречу небу рой умных механических фурий. Навстречу небу несутся они, обтекаемые крылатые воздушные пираньи, настроенные на тепло, жаждущие найти, догнать тепло — и объять его жарким приветствием взрыва. Навстречу небу несутся они — и навстречу тебе.

Ты подпускаешь их почти вплотную, ты видишь их безликие, крашенные черным морды, твои тренированные нервы вибрируют в ожидании самого лучшего мига. Ты ложишься на крыло и в самый лучший миг пропускаешь их под собой. Под собой — и в километре над землей.

Обманутые, они быстро ориентируются и разворачиваются, чуя тепло твоих крыльев. Поняв это, ты чиркаешь перед собой теслажезлом, и рой пираний вспыхивает в огненных объятиях с выстроенной тобою стеной белоснежной плазмы.

Ты взираешь на землю с километровой высоты. Земля продолжает говорить с тобой — в разговор вступают холмы, молчавшие до того. Это невозможно — но это происходит. Ты уже производил разведку этих высот, они были пусты. Но теперь они плюются пираньями.

Это невозможно — но вся земля под тобой (земля, которую сто снов назад ты уже считал без мгновения своей) вдруг разверзается мягко-жесткими кавернами бесчисленных орудий, скрывается в дымах, язвится черными глазами и плюющими ртами…

И ты танцуешь в перекрестном огне, испепеляя теслажезлом самое пространство, хлеща молниями по земным глазам и ртам… Темнеют тучи вверху, низ затаривается дымом, и твои крылья боевыми веерами рассекают серую вязкость, застлавшую весь танцпол твоего оружия…

Твои крылья — шедевр биотехнологии, генераторы и регенераторы, четырехсуставчатая песнь титана, пластика и мозгового вещества. Они прорастают сквозь бронехитин доспехов в твое тело нервными окончаниями; они послушнее твоих собственных рук и быстрее твоих мыслей. Их размах накрывает батарею противника — и они, наконец, выносят тебя из дымной облачности.

Ты оглядываешься, ведь минуту назад тебе было все равно, что небо и земля тысячу раз поменялись местами. Ныне — прозрачный покой стратосферы.

Ты мысленной командой регенерируешь активные элементы в жезле. Бросаешь взгляд на землю, затянутую серым пологом.

Вдруг стягиваешь шлем, запрокидываешь голову и, вдыхая чистый ледяной разреженный воздух, находишь вдали золотистый отблеск спутника, одного из семи оставшихся на орбите.

Сотни снов назад ты одним махом уничтожил четыре его близнеца, обрекая планету на информационный хаос. Твой катер низвергся на столицу цивилизации, распространяя инфразвук и микроволны; поставив силовой купол над захваченным управленческим центром мира, ты предъявил ультиматум правительству, требуя признания власти Божественной Метрополии.

…Раса-энигма — вот как называют твои яростные боги, взрастившие и снарядившие тебя на войну, все народы галактики, исповедующие иную логику, иной способ мышления и не входящие (пока что не входящие) в Божественную Метрополию.

…Планета, загодя названная твоим именем, отданная тебе, воину-одиночке, на приобщение к Божественному сознанию, отвергла ультиматум. Ее административным иерархам и поныне все равно, в какую секунду ты

убьешь их. Ее населению точно так же важнее сопротивление, нежели жизнь.

Они все поднялись против тебя одного, и, пока не стихнет последнее их орудие, ты будешь сражаться. Ты уже пытался угрожать планете казнью заложников — целой столицы, изолированной под силовым куполом твоего катера. И, приводя угрозу в исполнение, ты надеялся, что больше не придется повторять. Когда замолчали инфразвуковые установки катера, двадцать миллионов человек были мертвы, но планету это не остановило. И больше ты не повторял содеянного. Ты принял выбор планеты — затяжную партизанскую войну — и уже много лет не уходишь с поля битвы.