Силач незамедлительно приступил к делу. Он срубил длинную пальмовую ветвь и сделал из нее прочный саркофаг[16], в который положил тело умершей. Затем прикрепил к нему несколько цветов страстоцвета, того самого, с которого утром упала черная змейка.

Брат и сестра стояли обнявшись и плакали.

— Ребята, пойдемте со мной! — произнес незнакомец, стараясь смягчить свой грубый голос. Он поднял примитивный индийский гроб и понес его к топкой саванне. Дети, взявшись за руки, последовали за ним. Вскоре они дошли до края болота и остановились. Татуэ осторожно положил тело на зеленый ковер, и оно тотчас стало медленно погружаться в трясину. Все трое опустились на колени. Бродяга старался вспомнить слова старой молитвы, но не смог и, тяжело вздохнув, произнес: — Мир праху твоему, бедная женщина! Клянусь, пока я жив, буду оберегать детей.

Пальмовый саркофаг скрылся из виду. На поверхности остались лишь лазурные цветы страстоцвета.

— Прощай, мамочка! — произнес маленький горбун.

— Прощай, моя любимая мамуля! — повторила девочка.

Прошло несколько секунд, и цветы исчезли. Дети и Татуэ молча поднялись, постояли немного и, опустив головы, медленно пошли по дороге.

Минуло примерно полчаса. Все трое почувствовали смертельную усталость, но продолжали идти. Едва переставляя ноги, Татуэ сказал:

— Может быть, нам передохнуть?

— Нет, — твердо ответил маленький горбун. — Мама говорила, что нам нельзя терять ни минуты. Мы должны слушаться ее.

— Всего лишь пять минут, — взмолился силач. — Пора пообедать. У вас есть продукты?

— Четыре лепешки, — ответила Элиза. — Тебе я дам две, так как большим надо много есть, а нам останется по одной.

— О, моя хорошая! Нет, не надо, я не возьму у вас так много.

— Я хочу, чтобы ты съел, или ты нам не друг.

— Я тоже так считаю, — подтвердил брат.

— Ну что ж, воля ваша.

— Так будет лучше.

— Не спорю. Но гляньте-ка! Кажется, нам очень повезло, и всем будет что поесть.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовалась девочка.

— Да вот же марипа, мадемуазель Лизет!

— Что такое марипа? — переспросил маленький горбун.

— Дерево, вернее пальма, на вершине которой вырастает что-то вроде капусты, хотя это вовсе не капуста. Вот так, господин Тотор.

— А… Знаю, это капустная пальма. Я читал о ней в книгах.

— Такая смешная капуста, скоро увидите.

Несколькими мощными ударами сабли Татуэ срубил красивое густолистое дерево, которое с хрустом упало на землю. Он подошел к вершине, раскопал в листьях какой-то крупный белый предмет и показал его детям. Обливаясь по́том и счастливо улыбаясь, он произнес:

— А вот и капуста. Пробуйте! Очень вкусная и полезная!

Бродяга отломил каждому по огромному куску и первый начал с аппетитом жевать.

— Но это очень похоже на орех, — резонно заметил Тотор. — А в книгах уверяли, что на капусту!

Татуэ уже съел большую часть скудного обеда и, дожевывая остатки, громко хрустел. Дети переглянулись и улыбнулись: одна и та же мысль одновременно пришла им в голову. Лизет сказала:

— Послушай, Татуэ, знаешь, на кого ты похож со своими огромными ручищами, большими зубами и саблей?

— На Людоеда! — выкрикнул маленький горбун с полным ртом.

Силачу такое сравнение показалось забавным, и он засмеялся:

— Да, я знаю: Людоед и Мальчик-с-пальчик! Только у того были сапоги-скороходы. Мне бы тоже хотелось их иметь, чтобы побыстрее доставить вас в Сен-Лоран.

— Ах да, Сен-Лоран… — произнесли дети, и улыбки исчезли с их лиц. Из мира сказок они вернулись в реальную жизнь. Перестав жевать, они сказали своему путнику:

— Пошли! — и отправились в путь.

Дорога казалась бесконечно долгой. Идти было тяжело. Еще вчера усталость не была такой мучительной, ведь рядом шла дорогая мама. С колыбели они не расставались ни на минуту. Дети всегда чувствовали себя защищенными, нужными, любимыми. Теперь все кончилось.

Время от времени на глазах у мальчика и девочки появлялись слезы. Хорошо, что шагающий рядом великан сочувствовал им, старался развеселить, утешить, разговорить маленьких спутников. Он рассказывал им об отце, которого хорошо знал.

— Ваш отец — очень благородный человек. Его можно ненавидеть, но нельзя не уважать. Сколько раз мне по справедливости доставалось от него. А ведь я был главарем двух лагерей.

— Знаешь, а ведь он невиновен, — сказал Тотор.

— Меня это не удивляет. Мы и сами так предполагали: уж слишком честен он был. Мне кажется, он чувствовал себя как лев среди стада баранов. С сегодняшнего дня с враждой покончено! Поскольку вы его дети, я буду предан ему до конца моих дней.

Путники продолжали идти. Когда сестра и брат уставали, силач нес их то на спине, то на плечах. К вечеру они достигли реки.

— Это Мана, — сказал Татуэ. — Мой знакомый лодочник перевезет нас на ту сторону.

Лодочник жил в хижине неподалеку от пристани. Бродяга тотчас разыскал его и рассказал о случае со змеей. Огромный негр, на котором не было ничего, кроме набедренной повязки, был так растроган добротой детей, что со свойственным этим чернокожим людям гостеприимством предложил всей троице перекусить в его доме. Давно у них не было такого праздника: яйца, фрукты, печенье из кассавы![17] Пока брат и сестра отдыхали в гамаках после сытного обеда, Татуэ разговаривал с лодочником на местном наречии.

— Ты что, заблудился? Зачем ты возвращаешься в Сен-Лоран? — спрашивал негр.

— Да нет. Просто надо отвести туда малышей. Меня, конечно, приговорят еще к трем годам, но я плевать на это хотел, — отвечал беглый каторжник. — Мне кажется, я скорее в тюрьме, чем на свободе, пригожусь ребятам и их отцу… Есть тут у меня одна идейка.

— А как ты собираешься с такими малышами добраться до Сен-Лорана?

— По суше, ведь у меня нет лодки.

— Зато лодка есть у меня, и я доброшу вас туда за один день. Не благодари, я рад оказать тебе услугу. Отправимся завтра в три часа ночи.

Путешествие на пироге[18] заняло около десяти часов и было очень приятным. Дети воспользовались отдыхом, в котором так нуждались, и дремали на дне лодки. Появление небольшого сторожевого судна означало приближение к Сен-Лорану. Охранники прогуливались по палубе, время от времени прикладывая к глазам бинокль. Один из них узнал беглого каторжника. Подскочив от удивления, он приказал своим подчиненным навести на него ружья.

Пирога причалила. Брат и сестра в знак благодарности обняли отважного лодочника и, взяв Татуэ за руки, стали подниматься по деревянным ступенькам пристани. Четыре солдата с ружьями на изготовку тотчас окружили их и начали грубо подталкивать, как это обычно делали полицейские. Бродяга презрительно посмотрел на них и, обращаясь к старшему по званию, произнес:

— Эти дети вам ничего не сделали, они свободны, а я сдаюсь!

— Без разговоров! В камеру! Все объяснения пото́м!

— В камеру, конечно. Я пойду туда и знаю, что меня ждет. Если я сдаюсь добровольно, значит, у меня есть на то свои причины. Вам бы в жизни меня не поймать!

Напуганные криками, толкотней и оружием, мальчик и девочка прижимались к силачу. Тоном, не терпящим возражений, тот произнес:

— Мне надо поговорить с комендантом. Вы слышали? Немедленно!

— Комендант сейчас в суде.

— Хорошо. Проводи́те нас туда!

Не понимая такой настойчивости и боясь допустить ошибку, солдаты тесно обступили путников, и вся группа направилась к зданию, где заседал специальный военно-морской трибунал.

Вокруг стола, накрытого традиционно зеленой скатертью, в душном зале расположились пятеро судей. За барьером для обвиняемых находился высокий, стриженый, гладко выбритый человек, одетый в обычную арестантскую одежду — брюки и рубаху, на спине которой были нарисованы заглавные буквы А. П., разделенные якорем, а под ними № 212.