— Помню…говорила наверное. Аннушка, к чему это?

— Мама, не спрашивай сейчас. Объясни мне, что ты имела ввиду?

Теперь мать была озадачена. Удивление ее прошло, в голосе снова звучал…несомненно страх.

— Что…что имела?.. Это традиция. Или суеверие…не знаю. Обычно…умершим связывают руки и ноги, пальцы между собою… так…повелось.

— Повелось, — напирала Анна. — Отчего так повелось?

— Я-а….не знаю….-чтоб не… боролся….не ходил. Так говорят.

— А зачем их развязывают?

— Аня! — в голосе матери послышались истерические нотки, — Что ты говоришь такое? Зачем тебе это все?

— Мама, просто ответь на вопрос, — Анна с трудом сдерживалась, не переходила на крик. Зачем развязывать путы?

— Говорят….чтоб легко душа улетела…так, наверное. Чтоб не держало ее ничего, и… и…

(Здесь мы едим)

— Мама, что если покойнику не развязать ноги? Он споткнется? Упадет?

— Кто? — опешила мать.

— Алеша! — закричала Анна в трубку и с силой бросила ее на рычаг. Набросила пальто на плечи и не застегиваясь выскочила из квартиры, слыша за спиной захлебывающийся телефонный звонок.

Анна ворвалась в похоронное бюро «Декор», всем видом своим-растрепанным, всклокоченным напоминая ожившего мертвеца. При виде ее у девушки-секретаря, с лица на мгновение сползла профессиональная маска скорби и участия, уступив место неприкрытому страху. Впрочем, она быстро совладала с собой. Лицо ее при этом с усилием приняло прежнее выражение-несколько мученическое, елейно-скорбное.

— Я слушаю вас, — протянула она низким голосом.

Анна невесело улыбнулась-получилась скорее ухмылка и без приглашения села за темно-бордовый стул, отметив про себя всю нелепую напыщенность интерьера. Перегнувшись через стол, протянула девушке визитку агента.

— Мне нужно поговорить с ним.

— Прошу прощения, — озадаченно пробормотала девушка, — Михаил Юрьевич в настоящий момент отстутствует.

— Чтож, в таком случае, я подожду его.

Девушка удивленно вскинула брови. Помолчав некоторое время, все же вспомнила о своем положении и окинула Анну суровым печальным взглядом.

— Видите ли, Михаила Юрьевича в офисе сегодня не будет. Вы могли бы поговорить о своем… — она картинно помолчала, — …вопросе с кем-нибудь другим… Вы только…

— Я не собираюсь говорить с другим! — закричала Анна более не сдерживаясь. Мне нужен ваш этот хренов Юрьевич!!! Мне нужно знать, ЧТО он сделал с моим сыном!

— С сыном?….что?… — девушка отпрянула от Анны, — Что… сделал?

— Связал ему руки! — не выдержала женщина. События последних дней разом нахлынули на нее. Не было сил более притворяться. Она знала, что Алеше связали руки и, теперь (его едят), теперь…

— Простите, о чем идет речь? — раздалось над ее ухом. Она подняла голову и встретилась взглядом с плотным невысоким мужчиной, с лицом дородным и блеклым. Пухлая рука опустилась ей на плечо.

— Будьте любезны, успокойтесь, — произнес он не меняя интонации, — Мы понимаем ваше горе, поверьте, мы готовы помочь. Я директор агентства, Серин…гхм, Виталий Витальевич. Если вас не затруднит, пройдемте в мой кабинет, уверяю вас мы поможем…

Анна дернула плечом и рука, блеснув перстнем, исчезла. Зло посмотрев прямо в глаза директору, она произнесла:

— Ваш агент не развязал руки моему мальчику. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Н-не совсем….-лицо директора утратило стабильность, потекло. Глаза его перебегали от Анны к явно заинтересованной секретарше и обратно, — Я прошу вас, пройдемте…

— Никуда я не пойду, пока вы не ответите мне на вопрос, — процедила Анна. — Вы связываете руки покойникам?

— Простите?.. — судя по голосу, он уже совладал с собой.

— В гробу, покойникам связывают руки и ноги… есть такое поверье. Перед опущением в могилу, путы следует разрезать… В среду, вы хоронили мальчика, Алексея Крелова. Хоронили в закрытом гробу. Я спрашиваю вас-вы разрезали веревки на его руках и ногах?

Она глядела прямо в глаза мужчине, всем телом ощущая как удивление в нем уступает место раздражению, гневу. Чуть наклонив голову, он произнес:

— Простите….не знаю вашего имени… Мы не связываем покойников. Это варварский обычай. Мы следуем ему только по просьбе родственников. В любом случае, все необходимые формальности учитываются. А теперь…

Он сделал попытку отстранится, но Анна вцепилась в лацкан его пиджака мертвой хваткой. Она уже не могла связно говорить, мысли разлетались в стороны. Подвывая, она притянула его к себе:

— В-вы…связали…моего…сына…

Он вырвался, несколько более резко, чем следовало, так, что она разом потеряв опору упала на стул. Поправил пиджак, посмотрел куда-то мимо нее…

— Если вы настаиваете на инспекции, женщина… я имею ввиду инспекции тела, мы окажем вам и эту услугу, — он выделил слово презрительной интонацией, — буде у вас санкция от соответствующих органов. Вскрытие могил, видите ли, особенно по просьбам неуравновешенных родственников, дело…весьма необычное. Всего доброго.

И прежде, чем она смогла сказать хоть слово, он вышел, словно и не было его.

Анна тупо смотрела в стол. Встала со стула, не поворачиваясь по-рачьи попятилась к двери, бормоча под нос.

«Санкция… Им нужна санкция… дело необычное… не связывают…варварский обычай…»

Она бросилась всем телом вперед, к девушке за столом. Ее перехватили чьи то руки, резко заломили назад, потащили волоком, вытолкали на улицу. За ее спиной, щелкнул замок.

«Не связывают… потому что…варварский…»

«Едим.»

Она побрела к дому, не осознавая насколько призрачный мир окружал ее. Мир, подернутый дымкой тлена.

Много позже, сидя перед выключенным телевизором, Анна попыталась трезво оценить все происшедшее с ней. События прошлой ночи, казались абсурдными при свете дня, и все же присутствовала в них и некая потустороняя документальность. В самой сути навязчивой идеи, преследующей ее Анна ощущала туманную черную угрозу. Разум говорил ей, что все это не более, чем фантазии, игра воспаленного мозга. Но что тогда реальность? Могла ли она хотя бы помыслить месяц назад, что ее восьмилетнее чадо может умереть, что простая царапина, вовремя необработанная ранка может привести к фатальному исходу? Ведь и смерть Алеши, само его не-бытие представлялась ей нереальной.

Господи, до чего же страшно жить! Простое существование ужасно, дыхание — кошмарный сон, работа сердца — вечная пытка. Кожа шелушится на пальце — она порезалась несколько дней тому назад… Кожа сходит…с ее сына тоже сходит кожа, тело теряет искусственные краски, бледнеет, наливается соком смерти..

Она тряхнула головой, отгоняя видение прочь. За окном смеркалось. Уже зажглись редкие фонари. Свет угасающего дня саваном окутал комнату. Анна хотела было встать с кресла, ведь необходимо было… Впрочем, особой необходимости не было ровным счетом ни в чем. Сидеть так, в свете мервого заката, полузакрыв глаза, можно было вечно. Она не горевала, нет, ее мысль ушла глубже, гораздо глубже горя, туда где безысходность канонизируется, умирание чествуется.

Анна не противилась сонливости, нахлынувшей на нее. Наоборот, она приветствовала это состояние, столь схожее со смертью, стремилась проникнуть в него как можно глубже, быть может так глубоко, чтобы никто не смог вывести ее обратно.

Она сидела, скрючившись в любимом кресле, проваливаясь во тьму. Предметы вокруг сливались с сумраком, теряли объем, воздух наполнялся чернотой, безликая мгла проникала в тело, обволакивала, холодным одеялом укутывала, веревками…веревками…

«…опутан ее сын, с ног до головы прозрачной паутиной, светится в темноте тело его нетленный образ муки кара небесная земля давит не дает дышать держит крепко сжимает крышка не поднять губы не разлепить кричит смертным криком исходит бьется неживой плотью закисает куски безглазые черви белые белесые жирные насосавшиеся голодные голодные…»

Сон завораживал, шептал. Тьма обещала…. Она спала…не спала…холодно….