«Что это за армейское „Так точно!“? Раз уж взяла за привычку говорить „так точно“, будь любезна, стоять навытяжку и отдавать честь»-подумал Окороков со злостью.

— Ладно. Соединяй.

Тотчас же, без перехода, в трубке мистически, часто-часто задышали. Отчего-то, Окороков вспотел. Пригрезилось ему, что на том конце трубки, упомянутая Самохина сношается с огромным кобелем.

— Але! — он даже зачем-то подул в трубку, — Говорите!

— Савелий Андреевич? — вкрадчиво промурлыкал телефон.

Окороков поборол дикое желание ответить «Так точно».

— Он самый. Кто беспокоит?

— Самохина, Савелий Андреевич. Самохина, Валентина Петровна, преподаватель политологии.

— Э-э… — выдавил из себя Окороков. — Э-хм…

— Я по поводу задолженности, Савелий Андреевич.

— Какой задолженности? Что вам угодно?

— Задолженности по политологии, разумеется. Вы не сдали экзамен.

Показалось ли Окорокову, или на миг в комнате действительно потемнело, и будто порыв холодного ветра пронесся по кабинету. Сумрачно и вязко стало ему. Липкими стали руки.

— Помилуйте, э-э…как вас там, — хрипло гавкнул он в трубку, — что за чепуха? Какой к дьяволу, экзамен!

— Полноте, Савелий Андреевич. Мы с вами ходим по кругу. Экзамен по политологии. Вы его не сдали. На пересдачу, вы тоже не явились, а следовательно…

«Следовательно, вот оно и пришло, — учтастливо пробасил некто в голове Окорокова. — Вот, Савелий Андреич и все. Приплыли!»

— …следовательно, я вынуждена…

— Так! — собравшись с духом, рявкнул Окороков. — Я не знаю, что вам, к чертям собачьим надо, и за каким бесом, вы отрываете меня от работы. Но, раз уж так получилось, что я с вами разговариваю, хотя и разговаривать нам изначально не о чем, считаю своим долгом вам сообщить, что я окончил университет двадцать семь лет тому назад с красным дипломом! Все! Я кладу трубку!

— Савелий Андреевич, — прошептало в трубке… — Савелий Андреевич…я отзываю ваш диплом.

И тотчас же, задышало, заухало неведомое, зажужжали провода, донеслись из трубки и пение чье-то далекое, будто бы даже и хоровое, и шипение и треск, и чей то неприличный, остервенелый смех. Холодными пальцами, мазнул невесть откуда взявшийся сквозняк по щеке и …все стихло.

В недоумении, Окороков уставился на трубку. Снова поднес ее к уху. Ничего. Ни шорохов, ни песен, ни даже гудка. Телефон был мертв.

«Мертвый телефон»-отчаянно подумал он. И тотчас же, вспомнились Университетские годы, пятый курс, и курс политологии, что читала вредная, недовольная, изнуренная постоянным ожиданием счастья, сухая и медузная Самохина, что по слухам, в свое время была любовницей то ли Горбачева, то ли Гайдара. Вспомнилось ему и то, что экзамен по политологии, он сдал, и сдал на отлично. Впрочем, принимала экзамен не Самохина, а зам декана, Руцко. Самохина же при всем желании своем участвовать в экзаменации не могла, равно, как и звонить Окорокову, ибо, незадолго до того, попала глупо, по-Берлиозовски, под трамвай и скончалась на месте.

Некоторое время, Окороков тупо смотрел на докладную записку начальника производственного цеха, что лежала прямо перед ним. «Бред, чепуха! Нелепый розыгрыш! Фарс!»-разными голосами кричало внутри него. И все же, несмотря на явную абсурдность давешнего звонка, было в нем что-то неудобоваримо логичное. Будто бы, к месту и ко времени позвонила давно уж сгнившая учительница. Уместным и ожидаемым показался ее звонок.

Надо выпить чаю. Крепкий, горячий, сладкий чай с медом успокоит нервы. Поставит вещи на свои места. И вся эта чертовщина окажется не более, чем чьей-то идиотской шуткой.

Вздохнув глубоко, потянулся Окороков к телефону. Помедлив секунду, нажал на кнопку интеркома, откашлялся. Длинные гудки, что стереофонически раздавались из трубки и из-за стены, гвоздями терзали уши.

«Где ж ее черти носят?»-подумал он в полубреду и тотчас же осекся. Слово «Черти» таило в себе неясную, но ощутимую угрозу.

Наконец, за стеной подняли трубку. К ужасу Окорокова, не секретарское верещание услышал он, но ровный, спокойный и уверенный голос Рустама Борисовича, своего первого зама.

— Савелий Андреевич? — с издевкой раздалось в трубке.

— Рустам? Что такое? Где Вика? Я требую…

— Прекратите истерику, Окороков, — тем же мерзким хихикающим голоском зазвенела трубка, — я сейчас зайду.

Тотчас же распахнулась дверь и, в кабинет, ввалился красный, словно распаренный, помидороголовый Рустам Борисович. В глазах его плясал невиданный ранее огонь, ворот рубашки был расстегнут. Более того, как показалось Окорокову, зам был босиком.

За Рустамом Борисовичем в кабинет вошли еще двое. Молодые, коротко-стриженные, в одинаковых серых костюмах.

— Что здесь… — начал было Окороков, но осекся.

— Значит так, — буднично сказал один из молодых людей. — Звать меня Веня, положим, но это ровным счетом ничего не значит. Разговаривать с вами будет он. — и ткнул пальцем в Зама.

Последний резко кивнул, изогнулся весь и сел. Прямо напротив Окорокова, забросив ноги на стол. Ступни его, босые, покрытые грязью оказались прямо перед носом Савелия Андреевича. Особенно, Окорокова поразили ногти на пальцах, не менее десяти сантиметров длины, они закручивались в экзистенциальную спираль. По кабинету пошел смрад.

— Я закурю, — заявил Веня. Его коллега молчал, буравя глазами пол.

— Ну вот что, Андреич, — заявил Рустам, — Тут такая ситуация складывается. Чаю тебе никто не принесет. Я тебе больше, Андреич скажу-очутился ты, брат, в положении незавидном. Плохи твои дела.

— Покаялись бы, — хмуро произнес Веня.

Окороков не мигая, смотрел на голые ноги своего зама. В этой ситуации, именно наличие голых ступней у него на столе показалось ему наиболее важным фактором, свидетельствующим в пользу того, что все происходящее не более, чем галлюцинация, что вот-вот закончится. Однако, смущало его то, что в галлюцинации этой, он, руководитель крупного предприятия, повел себя как забитый доходяга. Ему бы встать, расправить плечи, заорать в конце концов, да и выставить всю эту братию за дверь. Но хотелось ему лишь закрыть глаза и спрятаться и не видеть более голых ступней своего заместителя, ни спиралевидных черных ногтей его.

— Так вот, — выдержав эффектную паузу, произнес Рустам, — плохи, Андреич твои дела. Конечно, рассуждая ю-ри-ди-чес-ки, полагается тебя арестовать. Но, принимая во внимание твое положение и выслугу лет…

— Да что вы цацкаетесь с ним! — визгливо крикнул молчаливый путник Вени, — В расход его, братцы!

Рустам задумчиво покачал головой.

— Господа! — проблеял Окороков слабо, — умоляю, объясните мне…Рустам Борисович, голуба? Что … Как понимать?

— Так и понимать, мразь, — без выражения буркнул Веня.

Рустам посмотрел на Окорокова, будто первый раз в жизни его увидел. Убрал ноги со стола, и наклонился к своему начальнику багровым лицом, так, что глаза их разделяло лишь несколько сантиметров. Насупился, томатно отсвечивая лысиной.

— Ты же не сдал экзамен, Андреич. Что тут понимать. Твой диплом отозвали.

— Приказ Самохиной! — хором гаркнули молодцы в костюмах.

— Во! — Рустам поднял сосисочно-сиреневый палец и погрозил им Окорокову, — Слыхал, брат!

— Рустам Борисович, — слова давались Окорокову с трудом, — …эээ-…черти что… Самохина умерла уж сто лет как…да и какая разница…какой диплом? Почему диплом?

— Потому что, диплом. Оставим этот спор, Андреич. Веня…

Что-то внутри Окорокова упало гулко, ибо он понял, что его судьба уже решена и в эту секунду ему оглашают приговор.

— Что там у нас, Веня?

— Урраа! — вдруг крикнул молчун у стены. И снова затих.

— Ну… — помялся Веня… — Окороков, Савелий Андреевич, пятьдесят четвертого года рождения, образование высшее экономическое, директор, э-э…директор. Семейное положение-женат. Двое детей. Принимая во внимание заслуги перед отечеством, считаю возможным исключить пытки и прибегнуть непосредственно к исключительной мере.