В комнате Петр отозвал в сторону Ахмета и смущенно попросил у него взаймы денег.

— Зачем тебе? — удивленно спросил тот.

— Ну как же, — ответил Петр, — аванс еще через несколько дней дадут, свои деньги я истратил, а есть-то надо.

— Так ты же с нами ешь, — сказал Ахмет. — Что, разве тебе не хватает?

— Да нет, хватает, — сказал Карташев, — только что же это я на ваши деньги жить буду.

Ахмет разволновался:

— Ай-ай! Зачем говоришь так? Зачем обижаешь? Что дают от чистого сердца, с чистым сердцем принимать надо.

Вечером гуляли по городу, зашли в кино.

Возвращаясь в общежитие, Карташев спросил Зейнала:

— А где же Черный город?

— Да вот он! — сказал Зейнал, обведя вокруг рукой.

Петр огляделся. Асфальтированные широкие улицы, высокие дома… Подумал: «Какой же это Черный город?»

Однажды с утра пошел снег. Мягкий, пушистый, он падал на землю и тут же таял. Потом побелели дороги, крыши домов, а снег все падал и падал. К полудню поднялся ветер. Он налетал порывами, гнул деревья, звенел стеклами в окнах.

Карташев в это время находился в общежитии. Никого из товарищей не было — уехали в город. Петр после работы отказался ехать с ними — решил отдохнуть.

Он лежал на постели, прислушиваясь к вою ветра.

Шум в коридоре заставил Карташева насторожиться. Слышалась беготня, возбужденные голоса. Петр оделся, вышел. Ребята выбегали из общежития и устремлялись к морю. Петр побежал вместо с ними.

Уже у причала он понял что-то неладно с буровой вышкой, которая дальше всех была выдвинута в море и через три дня должна была дать нефть. Связь с ней прекратилась. С соседних вышек передали, что на ней нет света. Приготовили катер, и Карташев вместе с другими прыгнул в него. Во время переклички спросили: «Электрики есть?» Он громко ответил: «Есть!»

Катер нещадно швыряло на волнах. Ветер рвал одежду, забрасывал липким, мокрым снегом. Ничего не было видно — металась плотная масса снега. Вышли в море. Волны стали круче, теперь они уже захлестывали катер, окатывая сидящих в нем людей.

Долго не удавалось пристать к вышке. Волны набегали и разбивались на площадке. Не успели выбраться из катера, подбежал человек, в темноте он показался Петру громадным.

— Электрика привезли?! — крикнул он.

— Привезли, вот, — показали на Петра. Человек не разглядел в потемках Карташева и, приняв его за подростка, выругался:

— Что вы сюда пацана притащили? Что он сделает?

Петру показался знакомым этот голос, но он не мог припомнить, где его слышал, а в темноте нельзя было разглядеть лица говорившего.

Карташев прошел в будку, посветил фонариком. Рубильник выключен.

— Что у вас случилось? — спросил он девушку-телефонистку.

— Не знаю, — ответила она взволнованно, — чуть пожар не был.

«Где-то короткое замыкание, — подумал Петр и в нерешительности остановился. — Как же определить место аварии?» Пошел по линии, освещая ее фонариком.

Внизу было все в порядке. Нужно было проверить наверху. Вышка содрогалась от ударов волн, гудела от ветра. Карташеву иногда приходилось перебегать по металлическим пролетам, словно по корабельному выстрелу, ни за что не держась, балансируя руками. Все же он обнаружил перебитый провод. И тут началось самое трудное — на головокружительной высоте надо было срастить концы провода. Петр прихватил себя ремнем к металлической стойке и, повиснув над морем, устранил повреждение.

Когда он спустился вниз, мастер все еще продолжал ругаться и гнал старшину катера за электриком. Петр прошел в будку, сменил предохранители, немного постоял, подумал и решительно включил рубильник. Вспыхнул свет.

В будку ворвался здоровенный бригадир и сгреб Петра в охапку.

— Степан Ильич! — растерянно проговорил Карташев.

— Петр! Моряк! Вот здорово!

— А я думал, что вы летчик, — сказал Петр.

— Какой я летчик! — засмеялся Степан Ильич. — Меня и самолет-то не поднимет. Я самый настоящий нефтяник, буровой мастер.

В каком-то забытьи добрался Карташев до общежития. Незнакомые люди пожимали ему руки, дружески хлопали по плечу. В вестибюле кто-то старательно смахнул с него снег, а в душевой заботливо подал полотенце. Петр опомнился только в столовой, за стаканом крепкого горячего чая.

Три дня бушевал буран. Все три дня, не переставая и не замедляя темпа, работали нефтяники.

…Вечерело. Карташев остановился на самом верху лестницы. Последние лучи солнца освещали море и далекий горизонт над ним.

По лестнице мимо Петра поднимались знакомые и незнакомые люди. Они приветливо бросали ему: «Салам, достум!»[5] — и Карташев, улыбаясь, говорил им в ответ: «Салам! Салам!» Петр видел себя таким же всеми уважаемым мастером, как Касимов, как Степан Ильич. Он мечтал о том, как поедет в отпуск на Балтику, как его встретят друзья по кораблю и как он расскажет им про «черное золото», которое днем и ночью добывают нефтяники Баку. И ему было радостно, что он нашел новую семью, большую и дружную.

— Будет спать, лежебока, невесту проспишь!

— Опять за невесту принялся, — засмеялся Андрей, открывая глаза. — Не бойся, не убежит. На наш с тобой век невест хватит.

— Скажешь тоже, — рассердился дед.

Была у него такая привычка: в разговоре к месту и не к месту невесту пристегивать. Андрей посмеивался: — Старый, а все невеста с ума нейдет. Видать, верно люди говорят: седина — в бороду, а бес — в ребро…

Дед сердито плевался:

— Тьфу, охальник. Типун тебе на язык.

Но отвыкнуть от своей прибаутки не мог и продолжал вставлять ее к слову и не к слову.

Жили Андрей с дедом в небольшом деревянном домишке на самой окраине Москвы. Трамваи не ходили — электростанция работала в полсилы: у молодой Советской республики не хватало топлива. Вот Андрею и приходилось каждый раз подниматься чуть свет и идти пешком почти через весь город, чтобы вовремя попасть на Госзнак, где он работал гравером.

Сладко потягиваясь и зевая, Андрей оделся, умылся на скорую руку и сел за стол, сонно тараща глаза.

— Полуношник, — ворчал дед. Он поставил перед Андреем кружку с морковным чаем, положил ломоть хлеба с селедкой. — Керосин только зазря жгешь. А он теперь в копеечку влетает. И чего малюешь, чего малюешь? Так недолго и…

— Невесту промалевать, — смеясь, подхватил Андрей.

— Скалься, скалься, неслух, — пригрозил дед. — Вот дам по затылку, будешь знать, как над старшими смеяться.

Это был их давнишний спор. Дед всю жизнь проработал литейщиком и считал, что более важной и почетной профессии на земле нет.

— Металл — он в жизни человека краеугольный камень. Без него ни тебе пахарю, ни тебе рабочему не обойтись, — говорил дед, стремясь соблазнить Андрея своей профессией. — С металлом работать — дело мужское. Он слабонервных не любит. Тут, брат, голову на плечах иметь надо. А ты — картинки малюешь. Эх, — вздыхал дед, — был бы отец жив, вмиг бы мозги вправил…

Отец Андрея погиб в первый же год мировой войны, а матери он не помнил — она умерла, когда Андрею было всего два года.

Но как ни старался дед, Андрей не пошел по его стопам. С детских лет он увлекался рисованием. Не раз ему влетало за разрисованные углем стены. Его склонность заметил Иннокентий Гаврилович — сосед и давнишний друг деда, работавший на Госзнаке. Когда Андрей подрос, он пристроил его к себе в ученики.

— Знатный гравер будет, — хвастливо говаривал он деду, глухо покашливая в кулак. — С лёту схватывает. Дал бог талант.

Это было четыре года назад. А сейчас Андрей уже работал самостоятельно. Дед гордился внуком — всякое дело хорошо, было б в надежных руках. А руки у Андрея оказались умелыми — он считался одним из лучших граверов Госзнака.