Итак, жизненный порядок, который поддерживал и защищал Железный Густав, на деле оказался призрачным, обманчивым. Но его обманывает и высший порядок, в который он верил, как в самого себя.
Когда появились первые признаки военного кризиса 1914 года, когда о войне стали говорить открыто, Густав был на стороне тех, кто хотел ее всем сердцем. Он был убежден, что кайзер и его генштаб знают, что делают, он был уверен, что против немецкого оружия никто не устоит, он думал, что война нужна молодежи как хорошее средство закалки и воспитания.
Фаллада, не отступая от правды истории, изобразил в своем романе вспышку истерически-шовинистического восторга, охватившего немецкое, общество (так, впрочем, было и в других странах) в день объявления войны. Спектакль, разыгранный у кайзеровского дворца с объявлением всеобщей мобилизации, когда эту важнейшую новость сообщил толпе не кто иной, как шуцман[1]; ликование берлинцев, провожающих на фронт веселых солдат; надежды на скорую победу; шпиономания, — все это было. Но первые восторги прошли, потянулись военные будни. Для Густава война сразу же оборачивается своей прозаически-суровой стороной: его ухоженных коней забирают для армейских нужд и довольно скоро его крепкое извозное заведение заканчивает свое существование, а сам он из зажиточного хозяина превращается в обычного извозчика, еле-еле зарабатывающего на хлеб себе и жене, а также на корм своей коняге.
Фаллада достаточно полно изобразил неизбежность движения кайзеровской Германии к военному поражению и революции. Этот сложный исторический процесс был раскрыт им через отношения разных общественных слоев тогдашней Германии к узловым событиям времени. Подобно кинокамере, взор писателя скользил по потоку жизни, подавая крупным планом те явления, в которых концентрировались характерные черты эпохи, и обобщения, сделанные писателем, складывались в подвижную, объемную панораму исторических событий.
Бурно и многообещающе входил в жизнь Эрих Хакендаль. Жажда свободы и независимости толкнула его на разрыв с отцом. Натура активная, он не остался равнодушным к тому, что происходило на родине, но принял в совершавшемся весьма своеобразное участие. Кроме отца, на него громадное влияние оказал еще один человек — доктор Мейер, советник юстиции, адвокат и нотариус, депутат рейхстага от социал-демократической партии. У него нашел пристанище изгнанный из дому Эрих, и от него он услышал грозные речи о долге рабочего класса, бессовестно эксплуатируемого кучкой капиталистов. Слышал он речи и о том, что пролетарии, объединившись, выполнят свой интернациональный долг, не дадут разразиться войне. Но оказалось, что торжественные речи Мейера ничего не стоили, и это многому научило Эриха. Когда настали душные августовские дни девятьсот четырнадцатого года и небо Европы раскололи первые разрывы артиллерийских залпов, немецкие социал-демократы, как и их коллеги по II Интернационалу, благословили войну до победного конца.
Создавая образ доктора Мейера, писатель не ставил перед собой задачи обобщить весь опыт социал-демократии в годы германской революции и последующие, хотя он достаточно отрицательно — и с полным на то основанием — относился к этому опыту. В образе Мейера он запечатлел некоторые, но весьма характерные черты социал-демократических функционеров: их продажность и оппортунизм, их политический цинизм и умение вживаться в буржуазный миропорядок, получая от этого крупную выгоду: Мейер начал обделывать свои делишки именно в то время, когда страна шла к катастрофе.
Передвигаясь по страницам немецкой истории тех лет, кинокамера Фаллады задерживается на многозначном эпизоде: в воронке от разорвавшегося снаряда, в нескольких десятках метров от траншей противника, два защитника Германии — унтер-офицер Отто Хакендаль и лейтенант фон Рамин, ожидая ночи, чтобы выбраться к своим, делятся мыслями о войне и приходят к выводу, что те патриотические чувства и понятия о долге, которые им внушали, ничего не стоят, как ничего не стоит для них и старая Германия, которую они защищают своими телами; их жертвы оправдаются, если из огня и крови родится нечто новое и светлое. Они еще дисциплинированные солдаты, эти два случайных собеседника, но палящее дыхание революции уже проносится над ними.
Кинокамера движется дальше: хмурая, притихшая столица, голодные, бесконечные очереди, пригородные поезда, переполненные мешочниками и спекулянтами; женщины рассказывают, как была разграблена булочная, и рассказ вызывает у истощенных, измученных людей сочувствие. Везде и повсюду проступают приметы близящегося поражения, нарастания народного гнева.
В стране, где вызревает восстание, Мейер и его сотоварищи начинают расчищать себе путь к власти, рассчитывая получить свою революцию, которая не дала бы разразиться революции настоящей. Мейеру во всех делах помогает Эрих — сначала процветающий тыловой офицер, потом верный исполнитель директив социал-демократических бонз, один из тех, кто обманом и демагогией гасил революционное пламя в солдатских массах, и, наконец, — пронырливый делец, как и его наставник, — народолюбец Мейер.
Не меняя основного художественного способа изображения, то есть обрисовывая события крупным планом, Фаллада самый ход революции передал генерализированно, сжато, через восприятие Гейнца Хакендаля — младшего сына Железного Густава.
Прозванный в доме «Малышом», Гейнц видел еще в детстве, как распадается их семья; видел он радость отца в первые дни войны и сам разделял его ликование. Видел упорное терпение отца в годы бедности, когда старый извозчик дни и ночи проводил на козлах своего экипажа, ловя днем случайных пассажиров, а ночью развозя по злачным местам столицы веселых девиц и их подгулявших кавалеров. Так однажды отвез Густав и свою дочь Эву, не узнав ее в опустившейся, пьяной проститутке.
Гейнц был единственным в семье, у кого сохранились с отцом терпимые отношения. Это были отношения, смахивающие скорее на приятельские, чем на родственные. Но духовное различие между отцом и сыном ощущается во всем. Годы войны, нищеты и бедствий лишили Гейнца Хакендаля иллюзий и веры в моральные и духовные ценности старшего поколения. Опыта отцов для него не существовало, — отцы обанкротились, промотались, растеряли все, что имели, изолгались и ожесточились.
На короткий миг история показала Гейнцу, что возможно иное разрешение социальных конфликтов, нежели те способы, которые навязываются немецкому народу разными правыми партиями.
Гейнц и его подруга Ирма — дети большого города, дети военного времени — видели на берлинских улицах колонны революционных матросов, грузовики с вооруженными солдатами, колыханье красных знамен. Они были перед рейхстагом в людской толпе, когда выступал Шейдеман[2], и в панике бежали вместе с толпой, думая, что их обстреляли спартаковцы[3]. Перед ними, испуганными и растерянными, возник, подобно самой революции, матрос — один из тех, кто делал своими руками историю, и Гейнц с чувством юношеского восхищения и зависти смотрел ему вслед, а тот твердо и бесстрашно шел, отвечая на выстрелы, под пулями по берлинской улице, мимо домов с плотно закрытыми ставнями.
Фалладе достало художнической зоркости и мужества, чтобы отделить истинную революцию, образцом которой для него и для его юного героя была революция русская, а вождем — Ленин, от той, которую возглавляли господа Шейдеман и Эберт[4] с их присными, запятнавшие свои руки кровью восставших рабочих, матросов, солдат. Имя вождя спартаковцев, основателя КПГ — Карла Либкнехта — противостоит в романе именам социал-демократических деятелей, и оно овеяно глубоким и искренним уважением.
Но Гейнцу не было суждено пойти вслед за революционным матросом, олицетворявшим для него силу и мужество восстания. На время брат Эрих вовлек его в жизнь, которую вели процветающие дельцы послереволюционной поры. Эпизод с увлечением Гейнца любовницей брата и описание порочной, изломанной атмосферы загородного дома Эриха при всей мелодраматичности соответствовал духу времени. Гейнц недолго оставался в плену шального богатства Эриха и порвал с братом, предпочитая бедность, суровую и трудную жизнь мелкого служащего. Он унес с собой презрение и ненависть к Эриху, который, навсегда забыв бунтарские увлечения юности, ринулся в горячечную спекуляцию, обогащаясь и благоденствуя среди людской нищеты, горя и отчаяния. Рискованные сделки на черном рынке, угарные, пьяные ночи в угрюмом, голодном Берлине, душевная черствость и опустошенность — вот что стало уделом Эриха. Утратив все свои хорошие качества, Эрих остался неизменен в одном — в ненависти к отцу.