Радищев, служивший в то время обер-аудитором у генерала Брюса, видел, какой переполох во дворце произвели успехи пугачёвского войска под Казанью. Для подавления смутьянов в трёх «огнём наполненных губерниях» оказалось мало правительственных войск, находившихся внутри страны. Для борьбы с «домашним врагом» Екатерине II пришлось ускорить заключение мира с Турцией, чтобы, высвободив регулярные войска и боевых генералов, бросить их против Пугачёва.

Здесь, у стен этого древнего русского города, мерялись силой регулярные войска и самодержавная власть с крестьянской армией, как ураган, пронёсшейся от оренбургских степей через Урал и Башкирию в обширное Поволжье. И мысли Радищева были о том, что перед грядущим могучим народным ураганом ничто не сможет устоять, если он сразу пронесётся над всей великой Россией.

Зима укрепляла Радищева. От Казани предстоял санный путь. Он не страшил Александра Николаевича. Первый мороз и затишье в природе, ослепляющая белизна снега и прозрачный воздух, пьянящий свежестью, давали живительную бодрость его утомлённому организму.

Перед Радищевым лежали незнакомые просторы родной земли. Рассыпались по ней деревеньки, как зёрна, сеятеля по полю. Каждая деревня по-своему дышала, по-своему стонала от горя, а все вместе — составляли многострадальное отечество российское. Низенькие, ветхие избёнки с соломенными крышами, запрятанные в сугробах, только подчёркивали, как бедны были их хозяева на этих богатых просторах русской земли.

В деревнях люди, забившись в курные избы, редко встречались на улице. Иногда попадался мужик у околицы, снимал с головы овчинный треух и кланялся проезжим экипажам, принимая их за чиновничьи. Может быть именно он или его сосед, такой же на вид смиренный и кажущийся покорным мужичок, захваченный пугачёвской волной, переполненный злобой к помещикам-лиходеям, жёг их усадьбы, надеясь сбросить с себя, как груз, вековой гнёт.

У колодцев Радищев наблюдал сбившихся в кучу тощих коров, пугливых овец с клочкастой от худобы шерстью, да лошадей с понурыми головами, гривами, ещё с осени залепленными репейником. Бедность и нищета, нужда и голод смотрели на него в этих деревнях.

Так жили земледельцы, кормившие трудами рук своих дворян и помещиков, чиновников и царедворцев. Он первый сказал об этом в своей книге и дорого поплатился за смелость.

И всё же Радищев верил, что можно спасти Русь от язвы крепостничества — этой старой болезни, ослабляющей её могучий организм.

Народ, народ, народ. Он возлагал на него большие чаяния. Он верил в твёрдость его моральных устоев, в его неистребимое желание вырваться из нищеты и кабалы. Он знал, что именно эти качества отличали народ российский, к величию и славе рождённый, от иноземного, с которым встречался в годы учения в Лейпцигском университете. Дать бы свободу русским сынам, как они воспряли бы духом! Хватило бы сил и умения поставить Россию во главе цивилизованного мира!

Радищеву вспомнилось «Слово о Ломоносове» из своей книги. Великий муж, получивший достойное признание, разве он не сказал о величии русского духа перед иноземным! Он ученик его и повторяет истину учителя.

Невольное путешествие Радищева всё продолжалось. Ощутимее стала география России. Какая огромная страна! Конца краю не видно. Чтобы понять масштабы и расстояния, мало глядеть на карту. Надо проехать по нескончаемым дорогам, чтобы почувствовать безбрежность русской земли, могущество, богатство и величие своего отечества.

И вновь рука Александра Николаевича потянулась к перу и бумаге. Так зародились «Записки путешествия в Сибирь» — краткие и выразительные. Каждое слово их отражало впечатления путника. Появилась жажда сказать о себе в письмах к петербургским друзьям. И он писал, что его израненное скорбью сердце расширяется и вновь открывается для радости, а бездейственный ум возвращает себе силы.

На перевозе у реки Вятки, в русском селе, Радищев отметил в дневнике: «Мужики здесь бедны». От его взгляда не ускользнуло, что в вотских деревнях народ живёт боязливый, но добрый. Вотяки склонны более к веселью, чем к печали. В дороге они поют, как русские ямщики. Он вслушивался в грустно-протяжные мелодии и думал: в песнях своих они находят утешение и поют их, лишь бы на время забыть безотрадную жизнь.

…Впереди показались предгорья Урала. Чернолесье сбегало со склонов сплошной зелёной стеной, запорошённой пушистым снегом. Ели стояли задумчивые, с отяжелевшими ветвями. Синели отбрасываемые деревьями тени, испещрённые следами лесных зверьков и птиц. Иногда дорогу пересекали узенькие заячьи тропинки, крупные отпечатки волчьих лап, осторожный и витиеватый шаг лисы.

А над всем этим попеременно властвовали короткий день с синеющими небесами, да ночь с множеством сверкающих звёзд.

Когда от долгого сидения немели ноги, Радищев выходил из повозки и шёл сбоку, подставляя лицо крепкому морозцу. Было хорошо забегать вперёд. За спиной слышалось лошадиное пофыркивание, поскрипывание снега под полозьями; эта однообразная музыка зимней поездки хорошо знакома сердцу русского человека.

Изредка мимо проносилась почтовая кибитка с удалым ямщиком, поднимая за собой снежную пыль; проезжали на перекладных священник или купец в кошёвке, укутанные в меха; а то на восьми взмыленных лошадях с гиком, с шумом, сбивая в сугроб встречные сани и розвальни, пролетал чиновник в крытом возке или сенатор. Радищев видел, какой жизнью жила дорога, соединяющая Сибирь с Россией.

От Казани, на пути к Уралу, лежали земли, по которым лавиной прокатились отряды Емельяна Пугачёва. С душевным волнением и трепетом переезжал Радищев Каму. Сёла, расположенные на берегу реки, тогда были охвачены восстанием. Где-то здесь на своих быстрых как ветер конях пролетал Салават Юлаев — один из сподвижников и товарищей Пугачёва. Под Кунгуром храбрый атаман башкирцев был ранен, а поправившись, снова, как вихрь, метался со своим конным отрядом по родной земле.

И места эти, видевшие взбунтовавшийся народ, вызывали особый интерес у Радищева. Он пристальнее всматривался во всё, что могло хранить следы крестьянского движения, внимательно вслушивался в каждое слово, раскрывавшее ему смысл великой борьбы русских и удмуртов, татар и башкирцев, сражавшихся как родные братья под единым святым знаменем ненависти к своим угнетателям.

Повозки Радищева добрались до Кунгура — небольшого города, богатого разными промыслами. Город славился на Волге и Каме хлебной торговлей. Радищев ходил по торговым рядам, знакомился с людом, с торгом. Базарная жизнь не заслоняла от него другой — минувшей старины.

История словно оживала перед его глазами. Он посетил старую воеводскую канцелярию. Это была большая комната со скамьями и столами для писцов. Посредине её — сосновые столбы, подпирающие низкий и тёмный потолок. На одном из столбов кованая цепь, а рядом прихожая с решётчатою отгородкой для колодников. Сколько отважных и забытых ожидало за этой решёткой своей судьбы? Привязанные цепями к столбу, они терпеливо переносили пытки, выслушивали приговор, а потом уходили на каторгу. Быть может, возле этих же столбов пытали отважных сибирских пугачёвцев.

На горе возвышалась деревянная крепость с башнями и воротами. Смелый люд в древности защищался за её стенами от внезапных вражеских набегов. В городе всё говорило о воинственном духе его жителей. На площади, перед собором стояло двадцать пушек на чугунных лафетах. В сарае бережно хранились фальконеты — пушечки Ермака, ружья, весом больше пуда. Здесь были и орудия казни: топоры, крюки, на которых за ребро вешали приговорённых к смерти.

Древний сохранившийся арсенал напоминал историю великих битв русских за свои земли. Впервые перед Радищевым встал образ Ермака как образ живого героя, завоевателя Сибири — края, в который лежал его путь. Он ещё не знал, сумеет ли воплотить живую старину в произведении искусства. Ему хотелось только побольше узнать о легендарной личности, о которой народ слагал песни и былины. Александр Николаевич был взволнован. «Кипение чувств должно утихнуть, тогда мысли упорядочатся и всё станет ясным. Надо материал озарить огнём вдохновения, чтобы выплавить из него нужный образ». Мысли, как половодье, захватили его. Это было творческое пробуждение. Не от этого ли горячее становилась кровь и легче дышала грудь?