Иван Алферьевич прилёг на сафьяновый пуховик, поправил на голове белый колпак с яркопунцовым рубчиком. Он набил трубку табаком и закурил, поджидая Шелехова. Генерал-губернатор поощрял все начинания сибирского аргонавта. Дела мореходной компании и торговли, которую умело развернул неукротимый купец, до самозабвения преданный тому, что он делал, обещали Ивану Алферьевичу личные выгоды и похвалы, которые он мог заслужить от государыни.

Он не вникал и глубоко не задумывался над тем, что сулило смелое предприятие Шелехова отечеству, а интересовался более тем, что оно могло принести ему. Покровительствуя Шелехову, генерал-губернатор думал, о том, в какой степени успехи мореходца возвысят его, наместника далёкого края, пекущегося столь рачительно о делах государственной важности, в глазах императрицы.

Шелехов, частенько бывавший в губернаторском доме, появился в дверях вслед за камердинером, не успевшим оповестить Ивана Алферьевича о его приходе.

— Ваше превосходительство, звали меня? — вместо приветствия, спросил Григорий Шелехов сильным и звучным голосом, быстро входя в комнату Пиля.

— Садись, Григорий Иванович, — указал рукой Пиль на кресло, не приподнявшись с пуховика и подчёркивая этим пропасть, какая лежала между ним и простолюдином, каким был Шелехов. Генерал-губернатор держал большую трубку с янтарным мундштуком. На коленях его лежал красный шёлковый платок и табакерка с изображением греческого мудреца.

Григорий Шелехов привык видеть генерал-губернатора и встречаться с ним в домашней обстановке и нисколько не удивился его внешне холодному приёму. Таков был по натуре этот наместник Сибири. Шелехов давно раскусил его и догадался, что больше всего интересовало Пиля в успехах его предприятия, и делал вид, что верит в искреннее желание генерал-губернатора помочь ему в начатом деле.

Не награды из рук Екатерины мечтал получить Шелехов, не возвышения себе искал он, направляясь к далёким Алеутским островам. Границы государства российского, отодвинутые к берегам Нового Света, хотел увидеть он. Ради такой благородной цели можно было отдать годы жизни на изучение мореходных книг и географии, мужественно переносить все тяжёлые труды землепроходца, пускающегося в далёкий и неизведанный путь.

Что могли значить на этом большом пути какие-то корыстные стремления одного человека, думающего лишь о себе, а не о возвеличении родного отечества? Шелехов понимал это, и для него важнее всего было то, чтобы генерал-губернатор поднимал перед Екатериной вопросы, кровно затрагивающие его интересы, умножающие славу отечества.

— Эрик Лаксман, судя по письму, задержится в Санкт-Петербурге, — сказал Пиль.

Шелехов знал, что Эрик Лаксман добивался в столице разрешения послать новую экспедицию к берегам Тихого океана. Он был другом Григория Ивановича. После того, как в руках Эрика Лаксмана очутилась карта Японии, оба они заговорили об экспедиции, предвидя, сколь важно будет для России иметь на Востоке выход к морю, которого она не имела. Заветной мечтой их стало завязать сношения с Японией, исследовать тихоокеанские окраины Сибири. Поводом к этому служили уже установившиеся сношения Иркутска с Америкой, начатые успешно мореходной компанией Шелехова и Голикова. Пиль поддержал их и написал в Санкт-Петербург пространное письмо, в котором изложил план Лаксмана и Шелехова об экспедиции в Японию. Теперь Эрик Лаксман, живя в столице, добивался разрешения Екатерины на поездку в Японию.

— Очень важно, ваше превосходительство, ускорить сие дело, — сказал Шелехов.

— Знаю, — отозвался генерал-губернатор.

Пиль не отличался независимостью своих суждений и в таких случаях всегда говорил:

— Как государыня прикажет… Бумагу послать в Санкт-Петербург можно…

Вспомнив о полученном рескрипте Екатерины, в котором уже предписывалось попытаться завести сношения с Востоком и склонить кого-либо из лучших иркутских купцов отправиться вместе с экспедицией, он осторожно спросил:

— А кого, Григорий Иванович, послать бы можно было в экспедицию из купцов наших?

— Торговля весьма разумный повод, — ответил Шелехов, — подумать надо. Плавание в Японию важно не коммерциею, а добрососедскими отношениями России со страною, которую мы ещё не знаем, но которую уже прибирают к рукам купцы аглицкие, купцы генуэзские, купцы французские…

Пиль несколько раз крякнул, удивляясь тому, сколь светел ум Шелехова, умеющего прозорливо видеть события, представляющие государственный интерес. Иван Алферьевич всегда с удовольствием выслушивал мнение Шелехова то по одному, то по другому вопросу, а потом, в тиши своего кабинета, сочинял очередные бумаги в столицу, предлагая на рассмотрение то одно, то другое предприятие, выгодное отечеству, связанное с его процветанием.

Генерал-губернатор переспросил Шелехова и ещё раз удостоверился, сколь важно то, о чём говорит мореходец.

— Ударить по рукам их надобно, — запальчиво проговорил Пиль.

— Надобно, — согласился Шелехов, — и чем раньше, тем лучше, — и спросил: — Что нового слышно на Кяхте?

— Вонифантьев и Нагель на днях возвращаются оттуда, поведают о делах, тогда и сказать можно будет о торге с Китаем…

— В Аляске торгуем, с Китаем торговать будем, завязать бы ещё узел российским купцам с Тибетом, — мечтательно и горячо сказал Шелехов.

— Ишь ты куда хватил! От твоей мечты дух захватывает, — довольно хмыкнул генерал-губернатор. — Дать бы тебе орлиные крылья, со всем миром торговать зачал бы.

Шелехов встал, выпрямился.

— С торговлей-то дух русский всюду просачивался бы, славу государству умножал. Это-о куда важнее, ваше превосходительство, нежели наша купецкая коммерция…

— Во-от ты ка-а-кой! — протянул генерал-губернатор.

Пиль рассмеялся, оскалив жёлтые зубы, и присел на пуховике.

«Надобно преданно служить государыне, — подумал он, — чтобы грудь украсили новые награды, надобно делать лишь то, что нравится ей и поднимает её величие перед монархами других государств».

— Экспедицию в Японию непременно пошлём, Григорий Иванович, — генерал-губернатор сощурил хитренькие глаза, — Лаксману и тебе возглавлять её поручу. Дело сие важное и отменное…

Пиль подумал и спросил уже о другом:

— Иван Ларионович долгонько задержится в Санкт-Петербурге?

Шелехов последнее письмо от Голикова получил с приказчиком Бочаровым, который привёз в адрес Пиля ящики Радищева от графа Воронцова.

— Не ведаю точно, — ответил Григорий Иванович и в свою очередь поинтересовался: что слышно о Радищеве?

— Курьеры обскакали его в Черемхове. Послезавтра ждать надобно, — неохотно сказал Пиль.

Шелехов наслышался о Радищеве от приказчика Голикова самых невероятных слухов и сейчас осторожно спросил у генерал-губернатора:

— Сказывают, опасными мыслями заражён, в немилость попал, верно ли?

— Дыма без огня не бывает, — слукавил Пиль, — приедет, увидим…

— Кстати говоря, ваше превосходительство, — осторожно сказал Шелехов, — ежели и заражён, то здравыми… Российские купцы знавали его по службе в коммерц-коллегии. Умно дела вёл, с государственною выгодою. Отзываются как о рачительном чиновнике…

— Под начальством графа Воронцова служил, — сказал неопределённо Пиль. Он явно воздерживался давать какую-либо личную оценку Радищеву из опасения, как бы потом его слова не обернулись против него же.

Генерал-губернатор отложил в сторону трубку, протёр янтарный мундштук платком и встал с пуховика. Шелехов знал: это означало, что на сегодня их беседа окончена. Григорий Иванович поклонился и торопливо вышел от Пиля.

Иван Алферьевич позвал камердинера и, когда тот просунулся в двери, сказал:

— Мундир мне и коляску к подъезду…

Ему следовало срочно отправить графу Воронцову письмо, уведомляющее о приезде в Иркутск Александра Радищева.

К полудню ещё издали замаячила колокольня Вознесенского монастыря, потом забелели его каменные стены. Как все обители, этот монастырь был обнесён высокой стеной с башнями по углам. За ней поднимались каменные и деревянные церквушки. К монастырю почти вплотную примыкало селение. До Иркутска оставалось четыре версты.