Шелехов встал.

— Вот что скажу, ребятушки, решите ко мне итти, заглядывайте в контору, думаю, сговоримся, и с богом! Такие, как вы, молодцы и на Кадьяке верноподданными государству российскому будете…

Шелехов хлопнул по плечу молодого зверобоя, говорившего с ним.

— Как по отцу кличат?

— Никита Иванов, сын Кудояров.

— И ты, Никита Иванович, подумай, — Шелехов улыбнулся, — жёнку забирай, своячены есть, их прихватывай. Работа и женихи им найдутся. Правитель Кадьяка Александр Андреевич Баранов семейных пособием жалует, а молодожёнам на обзаведенья их необходимое отпускает.

Шелехов приподнял поярковую шляпу.

— До близкой встречи, ребятишки!

— Прощевай! — зычно отозвались в один голос зверобои.

Мореходец зашагал вдоль берега. С Ангары тянуло свежими запахами рыбы, водорослей, смолы от рыбацких долбянок, запахами, щекочущими ноздри, такими родными и полюбившимися ему за последние годы его морских скитаний. Григорию Ивановичу легко дышалось от близкой и прохладной ангарской влаги. Приветливо шуршала под сапогами мелкая речная галька.

— Господин Шелехов!

Шелехов догадался, кто был перед ним.

Григорий Иванович удивился этому окрику и понял, что к нему обратился кто-то приезжий. В Иркутске его так не называют. Он обернулся на голос. Перед ним стоял в широкополой тёмной шляпе смуглолицый незнакомый человек.

Шелехов догадался, кто был перед ним. Измученное, усталое выражение лица человека, увенчанного преждевременной сединой, большие, внимательные глаза, приветливым и глубоким взглядом смотрящие на мир, — да, именно таким представлял себе Шелехов петербургского изгнанника.

— Извините, — обратился к нему незнакомец, — проходя поблизости, я слышал ваш разговор с промысловиками и понял, что повстречал господина Шелехова… Я достаточно наслышан о вас и очень рад, что не ошибся…

— Не ошиблись. И вас отличить можно, — в тон ответил Григорий Иванович, — здешний люд величает меня запросто, по имени да по батюшке, господин Радищев…

Шелехов протянул ему руку.

— Рад, душевно рад быть знакомым с человеком, в делах коммерции и торга внешнего вполне осведомлённом…

Так неожиданно для Шелехова и Радищева произошла их встреча на берегу Ангары и между этими различными людьми завязалось кратковременное знакомство. Им не нужно было заглядывать в своё прошлое, рассказывать его друг другу. Каждый из них ещё раньше, чем произошла встреча, многое уже знал о другом. Шелехов достойно оценил самое главное, что было в характере Радищева, — бескорыстное служение отечеству, забота о процветании его могущества и независимости, любовь к российскому народу.

Они заговорили о торговых делах в Сибири, как люди не только хорошо знающие, что к чему, но давно скреплённые узами дружбы.

— Ярмарка ноне будет менее бойка, чем в прошлые годы, — сказал Шелехов. — У всех на языке Кяхта. Как нужен сей торг с китайцами для края сибирского!

— Мне передавали, в Кяхте живут Вонифантьев с уполномочиями коммерц-коллегии, Нагель, Алексей Сибиряков…

— Всё это так, — горячо сказал Григорий Иванович, — но Урга молчит, как воды в рот набрала. Китайцы выжидают, а выгода с каждым днём оттяжки промежду пальцев, уходит. — Шелехов вздохнул. — Не понимают! Я скажу, деньги, которые в торге переходят из рук в руки без выгоды, похожи на те, что хранят игроки; они меняют хозяев, никого не обогащая.

Радищев осторожно возразил Шелехову.

— Надлежит стараться о благоденствии народа, а не жертвовать им для обогащения нескольких купцов…

Григорий Иванович словно знал, что Радищев возразит ему. Он указал рукой на купеческие суда, стоящие у причалов.

— Мы заводим корабли. Они нужны нам не только для того, чтобы ввозить товары, но прежде всего вывозить свои. Вот о чём думы мои. Построение Санкт-Петербурга привлекло всю торговлю России в Балтику. Надо, чтобы такая же бойкая торговля была тут, на Востоке…

Рядом плескалась Ангара. Мимо них проплывали парусники, слышались возгласы ангарщины. Живым серебром переливалась вода, отражая паруса, похожие на крылья огромных бабочек, курчавые облака, неподвижно застывшие в голубой чаше, противоположный берег, покрытый дремучим сосняком. Шелехов и Радищев шли вдоль берега в направлении конторы «Российско-американской торговой компании» и беседовали о жизни на землях факторий Кадьяка, Уналашки, Кенайского пролива и Курильской гряды.

— Минувшим летом удалось создать две компании: «Северо-восточную» и «Предтеченскую», нынешним — ценою огромных усилий ещё «Уналашкинскую», — рассказывал Шелехов. — Прошлым летом на «Трёх святителях» ушёл на Кадьяк предместник наш и товарищ Александр Андреевич Баранов. На днях получены от него тревожные вести…

Радищев слушал Григория Ивановича с захватывающим вниманием. Всё было ново и незнакомо для него. В эту минуту он разделял с мореходцами все их путевые трудности. Шелехов умел увлекательно рассказывать о далёком крае, который любил до самозабвения, о жизни мореходцев у берегов Нового Света. Это была удивительная повесть о мужестве и героизме, стойкости и твёрдости простых русских людей.

Шелехов рассказывал, а Радищев думал о характере, что отличает народ российский от других народов. Он живо рисовал себе картину, как гальот «Три святителя», на котором плыл Баранов, был разбит бурей у берегов Уналашки, как стойко команда его перенесла все ужасы постигшего их бедствия; голодала, питаясь гнилой китовиной, и строила байдары, чтобы с весны пуститься на них морем к заветному Кадьяку. Он глубоко понял переживания Баранова, когда тот распознал пиратские цели испанских, британских, шведских кораблей, остановившихся в тех водах, с намерением занять доселе не заселенные земли, открытые русскими мореходцами.

— Несносно допускать иностранцев обторговывать нас, видеть, сколь обманно они слабостью нашей пользуются, — говорил Шелехов. — На вид все они ласковы, на словах желают с россиянами проводить всё в обоюдном друг другу вспоможении, а на самом деле чуть зазевался, волчьи клыки свои обнажают…

Англия, Пруссия, Швеция, Голландия и Турция всегда могут переменить флаги мирные на военные, а потому осторожны должны быть россияне с иностранцами, опасаясь их всякой каверзы. Нам следует не забывать слова: быть мудрым, яко змии, а кротким, яко голуби…

Радищев думал о Шелехове. Он не был похож на обычных русских купцов. У него были более высокие цели, чем простые торговые интересы. Радищев понял, не промыслы морским бобром, голубым песцом и котиками были важны для Шелехова. Александр Николаевич всё более и более укреплялся в мнении, что неправильно представлял себе раньше обширнейшую деятельность Григория Шелехова с его компаньонами. Он вспомнил, как ещё из Тобольска писал графу Воронцову о хищнической торговле на Алеутских островах, нелестно отозвавшись о Шелехове. Он назвал в письме этого человека царьком, который вместе с солдатами полковника Бентам подавлял туземное население, чтобы удовлетворить корысть наживы на торговле пушным товаром.

От сознания того, что он поступил тогда опрометчиво и несправедливо, Радищеву было сейчас не по себе. Александр Николаевич извинительно сказал:

— Покаюсь, я превратно представлял дела компании на Алеутах, я был другого мнения о вас, Григорий Иванович…

— Злые языки что не наговорят, господин Радищев. — У меня очень мало друзей и много недругов…

— Я переменил своё мнение…

Незаметно подошли к дому, где помещалась контора Российско-американской компании, и остановились у парадных дверей. Радищев взглянул на большую вывеску с изображениями купцов, их судов, покачивающихся на морских волнах, и фортуны с рогом изобилия — непременного спутника счастья в торговых делах. Рисовальный мастер размалевал вывеску, как картину, и не поскупился на краски.

Шелехов молчал. Радищев подумал, не обиделся ли он на него за чистосердечное признание, и спросил: