— Не ревнуй! Призвание моё к отечеству превыше любви нашей… Не обижайся… Во имя счастья нашего бережно вынашивай новую жизнь, что уже бьётся в тебе.

Александр Николаевич обнял голову Елизаветы Васильевны и горячими поцелуями осушил слёзы, блеснувшие на её глазах.

Он встал и уже спокойно, твёрдо сказал:

— Пойми, сердце моё чувствительности не чуждо, Лизанька! — Оба успокоенные этим объяснением, они несколько минут молчали. Но, вернувшись к мыслям о сборах и хозяйских заботах, он продолжал:

— Дуняша останется. Она поедет с нами. Меня может увлечь мир, а за тобой отныне нужен глаз и глаз…

Александр Николаевич улыбнулся подруге.

— Ящики с книгами отправим сейчас…

— Какой ты милый, хороший, — вполголоса отозвалась Елизавета Васильевна.

— Степанушка! — окрикнул Радищев.

Слуга появился в дверях.

— Заколачивай ящики, а завтра, благословясь, и в путь-дорогу тронетесь.

— У нас всё готово, — сказал Степан.

— Вот и отлично! Встретите нас с Елизаветой Васильевной в Илимске. Помнишь, как в Тобольске, с горячим самоварчиком на столе.

— Встретим. Настасья самоварчик согреет, как в Аблязове.

— Это будет в Илимске, — поправил Радищев и дружески потрепал по плечу Степана.

Не было дня, чтобы кто-нибудь не посещал дом Шелехова. К нему частенько заходили иркутские купцы, прибывающие с берегов Охотского моря, чиновники, приезжающие из столицы, учёные, путешественники и разный служилый и торговый люд по делам компании.

Жена Шелехова — Наталья Алексеевна привыкла к многолюдству в своём доме и, прислушиваясь к разговорам, знала всё, что происходило в столице, на Кадьяке, в Охотске, на Кяхте, в канцелярии иркутского наместничества. Общительная от природы, Наталья Алексеевна умела держать себя в любом обществе. В трудном плавании совместно с Шелеховым к берегам Аляски она была для Григория Ивановича другом и советчиком. Здесь, в домашней обстановке, Наталье Алексеевне прекрасно шла роль хозяйки.

Наталья Алексеевна привлекала гостей приветливым обращением, всегда заслуживая их уважение и одобрение. Она вполне сознавала, что такой человек, как её муж, занятый не только торговыми делами на Охотском побережье, но и важной заботой о процветании отдалённого края, не мог безраздельно принадлежать семье.

Люди, бывавшие у Григория Ивановича, чувствовали, что Шелехова многие вопросы, касающиеся её мужа, решает совместно с ним, как равный член семьи. И Григорий Иванович дорожил её мнением и иногда даже подчёркивал это. Он знал, что немного найдётся женщин, решившихся разделить с мужьями жизнь, связанную с дальними плаваниями, и он гордился своей женой.

Семейные заботы Натальи Алексеевны не отвлекали её от того, что делал муж. Она всегда находила свою долю участия в этом. Её любовь к нему, в равной степени как и любовь Шелехова к семье, была тесно связана и казалась неотделимой от всего, что происходило в неизведанном и далёком крае. Этим краем жил Григорий Иванович и жила она, хотя последние годы безвыездно находилась в Иркутске.

В общности интересов, их привязанности к мореходным делам было самое драгоценное зерно семейного счастья и радости Шелеховых. Григорий Иванович всегда делился с женой новостями, своими впечатлениями о поездках, плаваниях, встречах с людьми.

На этот раз, возвратись из конторы к обеденному часу, он, едва переступив порог дома, сказал жене о неожиданной встрече с Радищевым.

Наталья Алексеевна, слышавшая о Радищеве от Бочарова, Петра Дмитриевича Вонифантьева — чиновника коммерц-коллегии, в доме генерал-губернатора от Елизаветы Ивановны, куда частенько захаживала, не смея отказаться от приглашения, с интересом спросила у мужа:

— Загадочная личность?

— Напротив, чувствительной души человек! Он непременно будет у нас… Мы впервые встретились, а кажется, знаем друг друга годы… Глубоко проницательный и светлый ум…

— Каков он собой?

— Видать, ущемлён судьбой, но горд духом. Такие бурям наперекор идут…

Григорий Иванович смолк, подыскивая нужные слова, которые точнее и полнее передали бы его впечатления о Радищеве.

— Великан мечты! И хотя у мечты его крылья подрезаны, всё же суждено ему быть кормчим дальнего плавания своего века, открывателем заветной цели, к берегам которой история приведёт человечество. Поборник свободы, враг всякого угнетения и несправедливости…

— Я вижу, он увлёк тебя, как юношу, — сказала Наталья Алексеевна.

Шелехов посмотрел на жену, немножко удивлённый её полушутливым тоном..

— Пламень души его обжигает…

Радищев навестил Шелехова под вечер. Григорий Иванович сидел в рабочей комнате и перебирал записи, сделанные им этим летом при посещении Охотска, куда прибывали, корабли с Кадьяка. Письменный стол его был завален всевозможными деловыми бумагами.

На большой подставке, вровень со столом, стоял голубой глобус, на стене висела синяя карта, испещрённая пунктирами морских походов судов компании к берегам Нового Света. Рядом с нею, на резной полочке, искусно сделанной из моржовой кости, стояла крохотная модель — точный прототип гальота «Три святителя», на котором Григорий Иванович с Натальей Алексеевной совершили своё плавание в водах Тихого океана.

В застеклённом шкафу, вместе с мореходными книгами и описаниями земель разными путешественниками, любовно хранилось сочинение историка Голикова «Деяния Петра Великого» в 12 томах в новиковском издании. На верхней полочке лежали предметы национального обихода чукчей, курильцев, алеутов: ножи, стрелы с наконечниками, курительные трубки, фигурки медведей, оленей, тюленей, человеческие фигурки, сделанные из моржовой кости.

Григорий Иванович, стремившийся познакомить своих соотечественников с бытом и нравом туземцев с Алеутских островов, велел своему правителю Самойлову приготовить и вывезти в Охотск образцы местной одежды, плетённых из трав и выдолбленных из дерева шляп, кожаные цыновки, игровые наряды: личины; шапки, венки, бубны, побрякушки.

Самойлов был исполнительным человеком и сделал всё, о чём просил его Шелехов. Предметы обихода и украшения туземцев были вывезены в Охотск, а оттуда доставлены в Иркутск. Григорий Иванович пожертвовал их в музеум, а часть вещей алеутов оставил на память себе. Это была редкостная и интересная коллекция, на которую обращали внимание все, кто бывал в доме Шелехова.

Полкомнаты занимала шкура белого медведя, постланная вместо ковра на полу, обращенная головой к двери. На стене, в дополнение ко всему, красовалась оленья голова с ветвистыми рогами, раскинувшимися в стороны, и чучело совы с красновато-огненными глазами.

Рабочая комната Шелехова как бы являла собою уголок заманчивого и богатого края и красноречиво свидетельствовала о великих открытиях, свершённых мореходцами его компании.

Радищеву прежде всего бросилась в глаза эта необычная обстановка, придающая особый уют и прелесть рабочей комнате Григория Ивановича, сразу вводящая в сокровенные чаяния хозяина, невольно располагающая к разговору о делах, свершаемых за тысячи вёрст от Иркутска.

— Я прочитал ваше описание странствования, но то, что вижу здесь, дополняет чудесную летопись мореходца, — вместо приветствия сказал Радищев, пожимая руку Шелехова и осматривая его комнату.

— Пожалуйста, Александр Николаевич, — указывая на кресло возле стола, сказал Григорий Иванович и с оттенком непонятного сожаления добавил, что недоволен своей книгой, напечатанной в Санкт-Петербурге.

— Нет, разрешите познакомиться с редкостными богатствами края, — отказываясь от приглашения сесть в кресло и внимательно рассматривая содержимое застеклённого шкафчика, сказал Радищев и спросил, почему Григорий Иванович недоволен изданием своей книги.

— Нездоровые аппетиты сей книгой у иностранцев возбудил. Бросились к американским берегам, как на лакомый кусочек… Драку затеяли, заспорили, кому честь открытия сих земель принадлежит…

Радищев оторвался от вещей, которые рассматривал в шкафчике, и указал на карту: