К обеду работы по очистке сада были окончены. Последним убирался дальний угол, где росли рябина, белело несколько молодых берёз, отцветала ольха, вокруг которой гудели шмели и осы. Это был почти первозданный уголок илимской природы со всеми представителями лиственных, древесных и кустарниковых пород.

Через несколько дней после того, как были закончены работы в саду, все занялись огородом. На ранее сделанных грядках Настасья посеяла морковь, репу, брюкву, Александр Николаевич, не доверя никому, сам посадил картофель. Радищев чувствовал себя устало, но бодро. Физический труд всегда освежал его.

— Теперь надо следить и следить за всходами, — говорил Радищев Степану.

— Непременно доглядывать надо, не дай бог, заморозки ударят и пропало всё…

— Хочется мне, Степан, устроить теплицу.

— Что же, можна-а и теплицу, — соглашался тот.

— А на будущий год, испытать дыни, посадить их в огороде. Вырастут ли?

— А почему бы и не вырасти?

— Теплолюбивые дыни.

— Приучить надо. Человек привыкает, и растения приучить можно. Только труд приложить надобно…

— Без труда ничего не достигнешь…

— Недаром говорится: терпение и труд всё перетрут, — заключил Степан.

С этого дня Радищев много времени проводил в саду и огороде. Он наблюдал за прорастанием семян, за поведением всходов и вёл записи своих наблюдений. Занятия в огороде и в саду отвлекали его на короткие часы от мыслей о бытие человека, о жизни, его смерти. Отдохнув, таким образом, днём, Александр Николаевич, ночами продолжал писать свой философский трактат.

Григорий Шелехов прислал письмо. Он извещал, что на Кяхте вновь открылся торг. В последнюю встречу с Шелеховым в Иркутске Александр Николаевич просил его известить об этом. Шелехов сдержал своё слово. Он сообщал ему теперь всё, что происходило интересного на Кяхте.

Значит снова русские торгуют с китайцами. Александр Николаевич понимал, что торговля России с Китаем далеко выходила за рамки только коммерческих и торговых отношений двух соседних государств, а содействовала укреплению добрососедских отношений между русским и китайским народами. Это добрососедство начало складываться столетие назад, с момента поездки в Пекин московского посольства Николая Спафария.

Почти семь лет продолжался последний перерыв в торговле, вызванный тем, что на русскую землю из-за кордона перебежал какой-то Уладзай со своими товарищами. Перебежчика задержали на границе. Китайские власти настаивали на казни Уладзая, а иркутский губернатор Иван Якобий, слывший самодуром, сослал этого Уладзая куда-то на север.

Положение резко обострилось. Китайский трибунал внешних сношений с Россией написал в Сенат настойчивый протест, требуя выдачи перебежчика, а в это время несколько русских перешли в Монголию и там напали на китайский торговый караван и разграбили его. Терпение пекинского правительства лопнуло. Дзаргучай — правитель Маймачина — пограничного китайского города, немедленно получил приказание закрыть с русскими торг, и торговые отношения Китая с Россией оказались прерванными.

Радищев знал об этом понаслышке ещё в Санкт-Петербурге. История перебежчика Уладзая, письмо китайского трибунала в Сенат не прошло мимо коммерц-коллегии, где служил Александр Николаевич. Разговоры среди чиновников, возмущённых поведением китайских властей и самовольничанием иркутского губернатора, недовольство, которое и он проявлял, были очень далеки от сегодняшнего понимания всех этих событий, происходивших, как говорят, у него под боком.

О перебежчике Уладзае Радищеву подробно рассказывал в Иркутске надворный советник Долгополое, ездивший в Кяхту для переговоров с китайскими пограничными властями о возобновлении торга. Вся эта история с перебежчиками не стоила выеденного яйца, но, возведённая в принцип, послужила одной из главных причин к прекращению торговых отношений русских с китайцами.

Шелехов писал, что ему пришлось выехать на недельку в Маймачин и он своими глазами видел, как тягостно отозвалось на бедных китайцах прекращение торга. Бремя дороговизны товаров и продуктов без того ухудшило тяжёлое положение китайского населения, нетерпеливо ждавшего окончания переговоров. Теперь не только купцы, но и все китайцы высказывали одобрение и радовались открытию торга на Кяхте.

Григорий Иванович описывал, что соглашение о торге и порядках на границе разработали и подписали ещё в феврале с нашей стороны — иркутский губернатор Нагель, с китайской — амбань Сун-Юнь. Говоря о порядке торга, Шелехов не преминул остановиться на том, что для «торгующих на Кяхте купцов поведено будет собрать и производить торговлю на прежнем основании, в сходственность мирного соглашения. Что ж принадлежит до людей торгующих обоих сторон то оных содержать под начальствами и всяким променивающимся вещам приказать делать скорее окончание по условным между собою срочным дням, а в даль не отлагать, притом и одолжаться не допускать».

Радищев такой порядок считал вполне справедливым, как и то, что при переговорах было отмечено и особо оговорено о наказании купцов, совершивших пограничные преступления, по совместному суду над виновными, производимому пограничными властями.

Шелехов сообщил также, что он доволен способами наказания преступников в пограничных местностях. Об этом у него происходил разговор с китайским курьером, специально приезжавшим в Иркутск ещё задолго до открытия торга на Кяхте, что тогда они условились обо всём, что ему приятно теперь узнать: главное, о чём говорили они с китайским курьером, вошло ныне в подписанное соглашение.

Потом Григорий Иванович мельком касался поездки Адама Лаксмана в Японию, говоря, что экспедиция уже давно выехала в Охотск, а оттуда направится к цели, что в этом походе в Японию участвуют его опытные люди — мореходы Дмитрий Шебалин и Поломошный, не раз плававшие в Северную Японию.

Письмо Шелехова принёс Пашка — десятилетний сынишка купца Прейна, жившего по соседству с Радищевым. Александр Николаевич потрепал вихрастую голову парнишки и спросил, умеет ли он читать.

— Тятька показывал.

— Значит читаешь?

— Ага, часослов.

— Выходит ты уже грамотный.

— Бумагу мараю…

— Учиться тебе надо.

— Тятька говорит, чтоб цифери знал. Это самое главное в купецком деле…

Александру Николаевичу понравились простые, откровенные Пашкины ответы, его голубые приветливые глаза.

— Вот что, Павел, — сказал Радищев, — цифры знать надо, но для грамотного человека цифры знать мало. Читать надо уметь всякие книги…

— Я так и говорил, а тятька всё на своём, много, говорит, знать будешь, скоро состаришься…

— А ты не хочешь стариться?

— Не-е! В бабки играть старому нельзя…

— Тогда не старься, — сказал, улыбнувшись, Радищев и отпустил парнишку.

С отцом его — купцом Савелием Прейном Радищев мельком виделся ещё зимой, но не разговаривал с ним, а потом тот уехал по своим торговым делам и, после трёхмесячного пребывания в отъезде, появился в Илимске. Прошёл слух, что Прейн ездил торговать в Кяхту.

Александру Николаевичу хотелось поподробнее узнать у купца об открытии торга на Кяхте, лично поблагодарить за привезённое письмо от Шелехова и он пошёл к Прейну. Радищев застал его во дворе, распоряжающимся двумя молоденькими приказчиками.

Савелий Прейн, полный, среднего роста мужчина с лысиной на голове, был подвижным, вёртким илимским купцом, прозванным звероловами-промысловиками просто «живоглотом».

— А-а, сосед! — подходя к Радищеву, первым заговорил Савелий Прейн, хитровато прищурив глаза. — Здорово, здорово! Поклон тебе Григорий-то Иваныч передавал, велел низко кланяться…

— Видели его? — спросил Александр Николаевич.

— Где его увидишь! У него теперь важные дела-а, — подчеркнул Прейн. — Приказчика присылал с письмецом.