Александр Николаевич быстро встал, затеплил свечу, накинул на плечи халат и прошёл в рабочий кабинет. Он взглянул на приборы. Барометр стоял на 27 дюймах и 3 линиях. Он не заметил в нём никакой перемены. Термометр показывал четыре градуса выше точки замерзания. Он открыл окно: погода на улице была тихая и пасмурная. Донёсся лай и вой собак, мычанье коров, ржанье лошадей. Животные, были обеспокоены неожиданными подземными толчками.
Радищев закрыл окно и посмотрел на часы, чтобы отметить время землетрясения. Его стенные часы стояли. Он тронул маятник, и они снова пошли. Александр Николаевич отметил, — сила подземных толчков была такой, что остановила стенные часы.
Позднее ему стало известно, что сотрясение земной коры чувствовалось на всём верхнем течении Илима, но не в направлении его устья. Землетрясение было отмечено и в Иркутске, центром его считали Байкальское море.
В тот же день с гор пришёл тунгус Батурка. Лицо его было искажено страхом. Он сбивчиво рассказал, как саарги — злые духи пришли ночью в чум, побили горшки, долго скрипели жердями, бренчали котлами и чайниками, дёргали шкуры, на которых они все спали. Батурка обегал другие чумы, и там злые духи тоже побывали этой ночью, побили горшки, поскрипели жердями и ушли из стойбища неизвестно куда.
Расстроенный тунгус спрашивал:
— Большой друга, скажи, что делать?
Батурка казался совсем растерянным и в самом деле не знал, что ему делать дальше, как лучше поступить, чтобы не разгневать злых духов. Люди говорили, что надо бросать чум и уходить с этого места дальше в тайгу, на Каменную Тунгуску. Разгневанные саарги теперь будут причинять им беды, пока их не задобрят.
Батурка верил в то, что говорили ему, и сообщил Александру Николаевичу: старики послали за шаманом Семи-Кангаласских родов. Тот скоро придёт и сделает в стойбище заклинание саарги. Но поможет ли шаман? Он, Батурка, решил ещё сам пойти к своему другу и послушать, что посоветует и скажет ему большой человек…
Александр Николаевич провёл Батурку в кабинет, усадил его за стол, попросил Степана приготовить им чаю и стал расспрашивать тунгуса о шамане, за которым послали старики. Батурка, прежде чем начать разговор, закурил трубку, долго соображал, как лучше рассказать о шамане Семи-Кангаласских родов, о котором он знал со слов стариков.
Степан принёс чайник, разлил в чашки густо заваренный чай и тут же присел на стул, слушая сбивчивый рассказ о тунгусском шамане.
Батурка говорил медленно и долго. Он подробно рассказал о том, что прежде чем сделаться шаманом, человек долго хворает. К нему приходят саарги, они рубят, раздирают, режут его тело на куски, пьют горячую кровь. Отрезанную голову бросают в огонь, где куются разные железные принадлежности шамана. После этого душа шамана воспитывается в гнезде, расположенном на священном дереве в девяти суках, которое растёт на границе дня и ночи и которое тунгусы называют «тууру». Так человек становится шаманом…
— Скажи-ка ты, какие страсти-напасти! — вздохнув, проговорил Степан.
Радищев спросил, каждый ли тунгус может стать шаманом? Батурка отрицательно покачал головой и продолжал рассказывать, что шаманы происходят от рода, где обязательно кто-то шаманил, и уверяя, что когда шаман шаманит, то к нему приходит дух умершего предка и говорит его устами. Вот почему шамана и боятся злые духи.
Выслушав внимательно Батурку, Радищев постарался успокоить тунгуса. Он объяснил ему, что не злые духи саарги были этой ночью в их стойбище, а произошло землетрясение, которое и он тоже слышал у себя дома. Александр Николаевич сказал, что бросать чум и уходить в тайгу на Каменную Тунгуску не надо, а шамана пригласить следует.
Радищеву вдруг пришла мысль посмотреть языческий обряд шаманства самому. Он сказал Батурке, что было бы очень хорошо, если бы шамана привезли сюда и заклинание злых духов произошло бы здесь, у ворот Илимска.
Батурка сразу просветлел и обрадовался. Тусклые глаза его заметно разгорелись.
— Ай-яй! Голова твоя сибко больсая!
Тунгус с удовольствием прищёлкнул языком, сделал несколько притоптываний ногой и, довольный Радищевым, сказал:
— Так и будет, друга!
Через день у ворот Илимска собрались все тунгусы стойбища и шаман Семи-Кангаласских родов совершил своё заклинание злых духов саарги. Прежде чем начался обряд, на небольшой площадке водрузили подобие священного дерева «тууру». Это была длинная лиственничная жердь с несколькими перекладинами, на одной из которых прикрепили белую материю, а на другой подвесили шкуру жертвенного оленя.
Вся семья Радищева присутствовала на заклинании злых духов тунгусским шаманом. Грязные, седые космы шамана закрывали стеклянно-безжизненные глаза, косо поставленные на желтовато-бледном и измождённом лице, изрезанном глубокими морщинами. Лицо старика напоминало одряхлевший гриб, высохший на корню. Беззубый рот шамана то и дело извергал неистовые дикие звуки, скорее похожие на звериный рёв, чем на человеческий голос.
На шамане была одета сшитая мешком длинная, как рубище, одежда из шкур, увешанная всевозможными предметами культа: заячьими лапами, черепами белок, рыбьими и волчьими зубами, деревянными божками, медными и жестяными побрякушками, разноцветными тряпками. Шаман дико прыгал, корчился, кричал, и всё, что было подвешено на его одеянии, гремело, бренчало, производя невообразимый шум. На голове шамана к деревянному обручу были привязаны беличьи и лисьи хвосты и, когда старик бешено крутился, они развевались, придавая и без того страшному выражению его лица совсем безумный вид.
Вокруг сидели притихшие тунгусы, слушая таинственные заклинания шамана. Они тоже покачивались в такт движениям этого сумасшедше-вихляющегося человека, что-то бормотали и вскрикивали на своем языке, произнося какие-то нечленораздельные, невнятные гортанные звуки, больше похожие на взвизгивание.
Шаман с сухим лицом, сделавшимся зеленоватым, с развевающимся головным убором из пушистых хвостов, казалось изнемогал от бешенства и был готов свалиться от усталости. Но так только казалось. Быстрым движением он оторвал привязанного к одежде божка, напоминавшего маленького большеголового человечка — урода, поставил его к священному дереву «тууру» и, посмотрев на сидящих в кругу тунгусов бессмысленными глазами, взмахнул над головой плетью и опять закрутился в своём сумасшедшем танце, выкрикивая охрипшим голосом заклинание злым духам.
Елизавета Васильевна стояла, прижавшись к Радищеву. Суеверный страх при виде беснующегося шамана охватил и её. Присутствовать на таком представлении было любопытно, но в то же время и жутко. Дикое зрелище тунгусского обряда производило сильное впечатление на Рубановскую.
Александр Николаевич тоже был захвачен этим необычным зрелищем. Шаманство, которое простой народ считал призванием дьяволов и которое обычно являлось лишь обманом ещё тёмных, невежественных народов, Радищев понимал по-своему. Он считал, что этот языческий обряд, сохранившийся у народов Севера, имел цель — затуманить глаза легковерным людям и являлся ни чем иным, как одним из разнообразных способов выразить признание высшего могущества того существа, которое вселяло в них вечный страх и держало их в повиновении.
И именно эта сторона языческого обряда тунгусов представлялась Радищеву самой страшной и опасной. Она влияла на их уклад жизни и ума, была труднопреодолимым пережитком в их сознании, признаком дикой отсталости малых народов государства Российского. И Александр Николаевич убеждался ещё больше в том, что чем быстрее будут преодолены эти вековые традиции темноты, тем скорее Россия шагнёт по пути цивилизации. Но для этого нужно народовластие, свержение самодержавия.
А шаман, охваченный новым приступом неистовства, продолжал вихрем кружиться возле священного дерева. Он с жадностью хватал воздух широко раскрытым ртом, и коричневыми скрюченными пальцами держа бубен, бил по нему медвежьей лапой.
Елизавета Васильевна не заметила, как в неудержимом кружении шаман выхватил из-за пояса нож и разрезал себе руку. Она невольно вскрикнула, но шаман, наконец, словно истощив своё бешенство, затих, присел у священного дерева и липкой кровью, показавшейся на руке, намазал большеголового деревянного божка.