Все это позволяет по-новому поставить «старый» и даже «вечный» вопрос об изучении языкового менталитета. Как особое междисциплинарное направление, возникшее на стыке лингвистики, философии, культурологии, психологии, этнологии и других дисциплин в сфере наук о человеке, изучение языкового менталитета находится в русле так называемой антропоцентрической парадигмы в современном лингвистическом знании.

Само понятие научная парадигма введено в обиход Т. Куном в книге «Структура научных революций» (1962). Под научной парадигмой принято понимать некую общую «научную идеологию», некую общую точку зрения на объект науки и подход к его изучению, которой руководствуется научное сообщество в определенный период времени: закономерная смена научных парадигм и приводит к «научной революции».

Сравнительно новая (как «хорошо забытая старая») антропоцентрическая парадигма сменяет восходящую к идеям Ф. де Соссюра системно-структурную парадигму, согласно которой язык необходимо исследовать как относительно автономную систему элементов и закономерных связей между ними, что и образует его структуру. При этом, естественно, человек как фактор флуктуации, случайных возмущений исключается из объекта лингвистического исследования.

Противостояние двух точек зрения на язык было обозначено Е.В. Рахилиной как противостояние «антропоцентричного» и «системоцентричного» подходов. Эта проблема анализируется в статье В.М. Алпатова «О системоцентричном и антропоцентричном подходах к языку» (1993). Определяя антропоцентризм как «хорошо забытое старое», мы имели в виду, что антропоцентричный подход исторически первичен и представлен в различных национальных лингвистических традициях: европейской, индийской, арабской, китайской, японской. Идеи европейской традиции остались базовыми для синхронных описаний языка вплоть до начала XX в. Позднее этот подход уже не был всеобщим, но продолжал сохраняться, безусловно господствуя в практической сфере (учебная литература, практическая лексикография), а в последнее время в какой-то мере расширил свои позиции, особенно в семантических исследованиях.

Системоцентричный подход к языковым явлениям начал формировался лишь в конце XIX – начале XX в. в трудах И.А. Бодуэна де Куртенэ, Ф. де Соссюра и др. Позднее он получил развитие в различных направлениях европейского и американского структурализма. Этот подход, в формулировке В.М. Алпатова, «в отличие от антропоцентричного подхода, приближающего лингвистику к психологии и философии, пытается сблизить ее с естественными науками в их современном понимании. Согласно этому подходу, язык есть некоторая почти независимо от нас функционирующая система. Лингвист изучает ее законы, носитель языка им подчиняется».

При этом каждый подход имеет свои плюсы и минусы: «Антропоцентричный подход позволяет построить психологически адекватные описания, однако он дает принципиально не допускающие процедур проверки результаты, а его применение к языкам, далеким по строю от родного языка лингвиста, приводит к неадекватным результатам; антропоцентричные описания, выполненные в рамках разных лингвистических традиций, весьма трудно сопоставлять. Системоцентричный подход, наоборот, позволяет получить «работающие», сопоставимые и формализуемые описания, но они могут оказаться психологически неадекватными, т. е. искаженно представляющими реальный психолингвистический механизм. Исследователю в этом случае приходится проходить между Сциллой логически безупречного, но интуитивно неприемлемого решения и Харибдой более соответствующей интуиции, но значительно усложняющей описание, а то и противоречивой трактовки» [Алпатов 1993: 25].

Системоцентричный подход сыграл в свое время огромную роль в языкознании и до сих пор не утратил актуальности: благодаря ему были познаны системные закономерности организации языка, т. е. было дано целостное описание языка как «агрегата», как действующей системы. Однако при этом просматривалась тенденция к дегуманизации лингвистики – венцом описаний считались исследования, выполненные по образу и подобию точных наук, посредством их методов и процедур. Поэтому особые трудности системоцентричный подход всегда вызывал в семантике. Недаром в период его полного господства в мировой науке семантика не достигла значительных успехов (как, впрочем, и до того), и лишь обращение к антропоцентризму на новой, более высокой основе дало возможность продвинуться в ее изучении.

Иными словами, когда дело шло от описания к познанию причин и целей существования объекта, к пониманию его природы и сущности, такой подход не имел объяснительной силы, поскольку для этого надо было выйти за пределы собственно языковой системы, обратиться к внеязыковым факторам, т. е. к человеку как носителю языковой способности. Именно эту задачу призван решать вновь возродившийся в конце XX – начале XXI в. антропоцентричный подход.

Современный лингвистический антропоцентризм восходит к основополагающим идеям В. фон Гумбольдта (подробнее об историко-научных предпосылках этого направления в аспекте изучения языкового менталитета см. раздел 1.1. настоящего пособия). Научная идеология лингвистического антропоцентризма исходит из того простого факта, что природа, сущность и основные свойства языка обусловлены особенностями физического и психического устройства человека, и в соответствии с ними язык должен изучаться. По-новому осмысляя связь языка, человека и мира, лингвистический антропоцентризм XX в. благодаря трудам В. фон Гумбольдта и его продолжателей выводит нас и на признание приоритетной роли языка в познании мира, его преобразовательной активности по отношению к объективной реальности и сознанию. Все это придает языку статус основного источника и главного фактора всей совокупной духовной деятельности человека.

Так понимаемый антропоцентризм как бы становится «словоцентризмом» – представлением о том, что в мире все в известном смысле есть знак, слово, да и сам мир (и человек в нем) тоже, в сущности, есть слово. Это представление, конечно, не ново: практически все мифологии и религии мира так или иначе утверждали эту мысль в качестве одной из ведущих. Поэтому и «лингвоцентрическая ориентация» Л. фон Витгенштейна и аналитической философии XX в., и «тотальный пансемиотизм» современных направлений в общей теории знака – семиотике, и постмодернистская парадигма «мир как текст» – все это лишь отражение древней мифологемы: «В начале было слово…».

Созвучны евангельским, например, слова Г.Г. Шпета: «В метафизическом аспекте ничто не мешает и космическую Вселенную рассматривать как слово». Ему как бы вторит А.Ф. Лосев: «Весь физический мир, конечно, есть слово… Без такого слова нет у нас и никакого другого слова». Это, разумеется, становится таковым благодаря языку. Не случайно и Э. Бенвенист в несвойственной ему категоричной форме заявляет: «Язык воспроизводит действительность. Это следует понимать вполне буквально: действительность производится заново при посредстве языка». И не только мир, но и сам человек, осуществляя осмысленную деятельность по ознаковлению мира (семиозис) становится знаком, словом, о чем говорит и основатель семиотики Ч.С. Пирс: «Слово или знак, который использует человек, есть сам человек. Ибо, если каждая мысль – это знак, а жизнь представляет собой цепь мыслей, то связанные друг с другом эти факты доказывают, что человек есть знак…».

Сегодня, благодаря успехам семиотики, мы знаем, что основной способ любой деятельности человека в мире – знаковый, и все объекты, попадая в поле познающей, религиозной, ценностной, творческой, психической активности человека, становятся знаковыми, приобретают свойство «быть знаком» (религия, культура, искусство, политика, идеология, право, мораль, просвещение, мода и пр. суть феномены семиотические). И в основе этих «вторичных моделирующих (т. е. знаковых) систем» лежит одна-единственная «первичная», она же главная знаковая система – естественный язык.

Однако естественный язык не может быть вообще языком. Он всегда есть язык национальный. Поэтому если язык и на самом деле каким-то мистическим образом «творит» для нас действительность (т. е. моделирует, интерпретирует ее), то он делает это обязательно в национально обусловленной форме. Важность способа существования языка для нас настолько велика, что, например, в книге В.В. Морковкина и А.В. Морковкиной вполне нейтральное понятие «существование этнического языка» заменяется высоким и значительным словом «бытийствование»: «Бытийствование этнического языка в форме распределенных по языковым личностям индивидуальных языков определяет ряд его замечательных свойств, таких как способность сообщать соответствующему этносу содержательную выделенность, или неповторимость… способность обеспечивать временную непрерывность и пространственные границы этноса, способность «схватывать», накапливать в значениях своих единиц и передавать каждому новому члену этноса наиболее ценные элементы чувственного, умственного и деятельностного опыта предшествующих поколений и ряд других. Все это делает этнический язык едва ли не решающим этногенным фактором» [Морковкин, Морковкина 1997: 38].