Однако в указанных языках также не обнаруживается национально-культурного коннотативного эквивалента русскому прекрасный, обязательно включающему в себя представление о духовной ценности оцениваемого объекта.

II. Коннотативный потенциал грамматической системы языка. Некоторые единицы и категории грамматической системы также имеют свойство репрезентировать некоторые важные культурные смыслы посредством реализации определенного коннотативного потенциала, стоящего за традициями их употребления.

А. Вежбицкая сделала много ценных наблюдений, как именно грамматические особенности того или иного языка могут выражать национально-специфичные ценностные представления. Так, анализируя русские прилагательные с суффиксами – еньк– / – оньк-, она приходит к выводу, что класс этих прилагательных по причине своей высокой частотности и чрезвычайно широкой употребительности в речи занимает очень важное место в русском языке, но при этом точное экспрессивное значение этих слов описать крайне сложно, как трудно определить и ту роль, которую они играют в русской речи.

А. Вежбицкая считает, что эти прилагательные не просто выражают разнообразные экспрессивно-эмоциональные оттенки, но удивительным образом приводят к тому, что чисто дескриптивные прилагательные, не являющиеся сами по себе ни 'хорошими', ни 'плохими', получают обычно интерпретацию 'хороших'. Так, слово тверденькая в предложении из А.И. Солженицына: Жениться можно на Ксане – такая она тверденькая и сдобненькая вместе: тверденъкая в поведении, сдобненькая на вид, – уменьшительная форма вполне нейтрального твердый, но тверденькая сразу вызывает представление о чем-то приятном и привлекательном.

При этом даже прилагательное, на денотативном уровне обозначающее 'что-то плохое', приобретает коннотацию 'чего-то хорошего', если присоединяет этот суффикс – например, плохонькая: Олег увидел Шулибина. Тот сидел на плохонькой узкодосочной скамье без спинки (А.И. Солженицын).

Кажется, что никакого такого чувства к объекту, по крайней мере, с обязательностью выражаемого прилагательным, тут передаваться не может. Ведь едва ли может возникнуть «хорошее чувство» к плохой скамье, на которой кто-то сидит. И тем не менее некое свободно летящее 'хорошее чувство' здесь на самом деле выражено и обычно направлено к лицу, о котором идет речь в предложении. Так, фраза о «плохой старой скамье», скорее всего, говорит о том, что сидящий на ней человек вызывает у говорящего или рассказчика жалость, т. е. рассматривается как лицо, которому говорящий или повествователь сострадает или симпатизирует. Переводчик, переведя на английский слово плохонький как 'sorry-looking' ('выглядящая жалко'), очень точно уловил этот смысловой нюанс русского текста. При виде плохонькой старой скамьи автора охватило какое-то смутное чувство жалости – скорее всего, не к скамье как таковой, а к реальному или воображаемому человеку, который должен на ней сидеть.

А. Вежбицкая делает важное обобщение: «Характерные для русской культуры чувства, такие, как, например, смешанное с теплотой сострадание или чувство жалости, часто эксплицитно выражаются в предложениях, в которых мы не найдем явного упоминания каких-либо бед или несчастий; при этом их английский перевод уже никаких таких смыслов не содержит».

Иными словами, эти уменьшительные прилагательные являются уменьшительными только по форме: реально они могут передавать очень широкий спектр чувств: восторг, очарование, привлекательность, жалость, интерес и др. Поэтому, чтобы объяснить столь широкий разброс допустимых интерпретаций, А. Вежбицкая вводит в толкование прилагательного представление о неопределенном свободно плавающем 'хорошем чувстве', не обязательно направленном на человека или вещь: 'когда я думаю о X, я чувствую что-то хорошее'.

В нашей терминологии этот неопределенный компонент в толковании и есть национально-культурная коннотация. Национальная специфичность этой коннотации выявляется в сопоставлении, например, с польским языком. Так, польские соответствия английских прилагательных типа new 'новый', cheerful 'неунывающий, веселый' или yellow 'желтый' могут употребляться с диминутивным суффиксом только в референции к чему-то очаровательному, но не к жалостному или интересному. Например, поэт Адам Мицкевич мог сказать о молодых полячках, что они wesolutkie jak mlode koteczki 'жизнерадостные + уменьш., как молодые котята' (и, следовательно, очаровательные), но по-польски нельзя сказать *Co nowiutkiego? 'Что новенького?' или *Opowvedz nam cos wesolutkiego! 'Почему бы тебе не рассказать нам что-нибудь веселенькое!'.

А то, что это именно коннотация, доказывает следующий вывод об участии этого неопределенного представления в «общей эмоциональной окраске русской речи»: «Поскольку прилагательные с суффиксом – еньк– очень часто встречаются в русской прозе и в русской бытовой речи и поскольку их сфера употребления необычайно широка, они в значительной мере определяют общую эмоциональную окраску и тональность (выделено нами. – Т.Р) русской речи. То, какое именно чувство передается, зависит каждый раз от контекста, но в целом эмоциональная температура (выделено нами. – Т.Р.) текста весьма высокая – она гораздо выше, чем у английского текста, и выше, чем в других славянских языках» [Вежбицкая 1997: 54–55].

Другое ценное наблюдение А. Вежбицкой касается разного грамматического способа представления содержательно идентичных эмоций в русском и английском языках. По ее наблюдениям, эмоциональная ориентация русского языкового менталитета отличается тем, что эмоциональные состояния в русском языке передаются глаголами (опечалиться, позавидовать и пр.), тогда как в английском языке эмоции чаще передаются прилагательными или псевдопричастиями, чем глаголами: Mary was sad, pleased, afraid, angry, happy, disgusted, glad, etc. 'Мэри была опечалена, довольна, испугана, сердита, счастлива, возмущена, рада и т. д.'.

Подобного рода прилагательные и псевдопричастия обозначают пассивные эмоциональные состояния, а не активные эмоции, которым люди «предаются» более или менее по собственной воле. Напротив, глаголы эмоции подразумевают более активную роль субъекта. Различия между процессуальным значением глаголов типа worry и стативным характером прилагательных и псевдопричастий типа worried и happy отражается в том, что человек, который беспокоится о чем-то, сосредоточенно об этом думает и потому испытывает чувства, сопряженные с его мыслями: поэтому глагольная форма коннотативно предполагает определенную продолжительность эмоции и внутреннюю активность субъекта, в то время как состояние быть обеспокоенным, напротив, выражает пассивность и обусловлено внешними причинами и / или причинами, возникновение которых отнесено к прошлому.

Имеется, по-видимому, еще один признак, по которому различаются глагольная и адъективная модели. Речь идет о противопоставлении чувства и внешнего его проявления. Обычно эмоции, обозначаемые эмоциональными глаголами, в отличие от тех, что передаются эмоциональными прилагательными, проявляются в действиях, причем обычно таких, которые доступны внешнему наблюдению. Например, человек, который радуется, скорее всего, производит какие-то действия, порожденные этим чувством, – танцует, поет, смеется и пр.

Любопытно, что в английском языке подобного рода непереходных глаголов очень мало: worry 'беспокоиться, волноваться', grieve 'горевать, огорчаться', rejoice 'радоваться', pine 'изнывать, томиться' и еще несколько. По-видимому, в современном английском языке постепенно исчезает целый семантический класс глаголов (rejoice, например, является в определенной степени устаревшим и стилистически возвышенным, pine обычно употребляется иронически и т. д.).

А. Вежбицкая делает важный вывод, что это не «случайно», а отражает важную особенность англо-саксонской культуры – культуры, которая обычно смотрит на поведение, без особого одобрения оцениваемое как «эмоциональное», с подозрением и смущением. В этой связи можно обратить внимание на то, что английские непереходные эмоциональные глаголы, как правило, выражают негативные, неодобрительные оттенки: ср. sulk 'дуться, быть мрачным, сердитым', fret 'раздражаться, беспокоиться, волноваться'… Англичанам не свойственно «отдаваться» чувствам. Сама культура побуждает их be glad, а не rejoice ('быть радостным', а не 'радоваться') [Вежбицкая 1997: 38–41].