Прежде всех девочку заметила Трофимовна, одинокая баба, толстая, болтливая и всегда немного пьяная, известная сплетница и пересудчица.

- Ты отколь? - спросила Трофимовна.

Так как все окрестные жители, и старые и малые, были известны Трофимовне наперечет, то понятно, что новое лицо сейчас же бросилось ей в глаза.

- Ты отколь? - повторила свой вопрос Трофимовна.

Но девочка ничего не отвечала, только смотрела на нее во все глаза, а ручонками перебирала остатки чего-то вроде платка, едва покрывавшего ее худенькие плечики.

- Я те спрашиваю? Отколь ты?.. - Трофимовна нагнулась к девочке и смотрела на нее в упор красными слезящимися глазками.

Девочка молчала.

- Да ты говоришь али нет? - усомнилась Трофимовна. - Язык-то есть у тебя али нет?..

Посмотрев на девочку пристально, она вдруг отшатнулась от нее и заторопилась по тротуару прочь, с испугом оглядываясь и крестясь.

"Батюшки светы! - думала она. - Что же я с ней прохлаждаюсь?! Ведь это как есть холера! Господи, спаси и помилуй!.." - И она поторопилась, чтобы скорее всем рассказать про свое открытие.

- Така махонька да худенька, - говорила она, - ровно девочка; а головка большущая-большущая, и во какие космы с головы ползут!.. Как она на меня взглянула!.. Как взглянула глазищами-то! Батюшки-матушки!.. А глазищи большие-большие, так и горят! - рассказывала Трофимовна по пути всем своим соседям - и ближним, и дальним.

А все дивились, расспрашивали:

- Где? Где холера?!

И все бежали, торопясь посмотреть на "холеру". Но "холера" уже исчезла, на тротуаре у длиннейшего забора никого не было. Девочка скрылась.

II

По большой улице, там, где расположились лучшие магазины, мимо "Гостиного двора" проезжала карета. В карете сидела полная барыня.

На самом бойком месте карета вдруг резко остановилась, кучер закричал: "Тпрру!" - и осадил лошадей. Произошла какая-то возня, суматоха; барыня испуганно вскочила и выглянула в опущенное окно кареты.

- Что такое? Что такое? Герасим!

Кучер Герасим кричал рассерженно на кого-то:

- Что те носит, окаянная?! Зря под коней лезешь!

Около кареты собралась толпа прохожих и тоже что-то кричала.

Барыня выскочила из кареты:

- Что такое?.. Что там, Герасим?!

- Девочку задавили!

В это время Герасим с Селифонтием, лакеем, сидевшим на козлах, и несколько прохожих подняли с мостовой девочку и наперебой расспрашивали, где она ушиблась.

Но девочка ничего не отвечала, а только смотрела большими голубыми глазами на окружающих. Она была в грязном обтрепанном платье, густые светло-русые космы выбивались из-под ее платка.

- Селифонтий! - окликнула барыня. - Посади ее в карету! Ах ты, Господи!.. Она с испугу и говорить не может!

Селифонтий хотел было поднять девочку на руки и исполнить приказание барыни, но остановился.

Девочка была вся в грязи. В грязи были ее маленькие, худенькие ножки, руки, лицо, все ее платье.

- Ничего! Ничего!.. Она не запачкает меня! - проговорила барыня и, подобрав платье, влезла в карету. - Посади ее, Селифонтий, в угол... Ах, бедная девочка!.. У нее, должно быть, с испугу и язык отнялся.

Селифонтий обхватил девочку и посадил в карету. Она не издала ни звука, не сопротивлялась и молча сидела в углу кареты, посматривая на всех большими, ясными, кроткими глазами.

Карета тронулась, и народ стал расходиться.

- Ты, верно, через улицу хотела перейти, милая? - расспрашивала барыня. - Да?..

Но девочка молчала и, не опуская глаз, прямо смотрела на барыню.

- Должно быть, она сильно испугалась, - догадалась барыня. - Совсем язык отнялся... Господи, Господи!.. Привезу ее домой, заставлю вымыть... натру спиртом, уложу, напою липовым цветом или бузиной... - И барыня отдалась своим лекарственным соображениям. Временами она обращалась к девочке с вопросами, но девочка продолжала молчать.

Барыня была сердобольная, она не могла без ужаса подумать, что было бы, если бы девочку ушибли или (спаси, Боже!) раздавили лошади.

- А все этот Герасим неосторожный!.. Сколько раз говорила ему!

А Герасим гнал лошадей, и они в десять минут донесли карету до дому.

Это был большой двухэтажный дом с колоннами, со львами на воротах, с большим палисадником, огороженным красивой чугунной решеткой.

III

Графиня была вдова. Муж ее некогда управлял каким-то большим отделением; был он очень знатный барин, жил роскошно, открыто и оставил после себя трех детей.

Старший сын, Лев, был теперь уже студент третьего курса, историк-филолог. Младшего сына, семнадцатилетнего Созонта, все знакомые называли "философом" за его чудачества. Старший брат был красавец, статный, ловкий, с выразительными голубыми глазами и черными курчавыми волосами, а младший, наоборот, был ростом два аршина пять вершков[2], худой, бледный, болезненный юноша, с большой головой клином. На этой голове росли редкие белесоватые волосы, и росли они плохо, так что издали Созонт казался совсем лысым, - тем более что графиня постоянно держала его остриженным под гребенку в надежде, что волосы хоть когда-нибудь да вырастут. Созонт был уже в восьмом классе гимназии и на следующий год должен был стать студентом.Такая разница была не только в наружности братьев, но еще более в их душевном складе.

Старший брат Лев был джентльмен, рыцарь, готовый защищать мечом свою графскую честь, ловкий танцор, блестящий кавалер, виртуозный музыкант.

Философ был тихий и угрюмый разумник, который глубоко задумывался над каждой малостью. У него была не комната, а нора, даже две норы - две большие низенькие залы внизу, за маленьким коридорчиком, - темные, но теплые. Он сам их выбрал, потому что там никто не мешал ему читать и думать, думать и читать. А он читал и думал постоянно, несмотря на все запрещения докторов.

Сестра их - четырнадцатилетняя Люша - была девочка очень миленькая, не очень умная, но бесконечно добрая. Она уродилась в мать: с таким же крохотным лбом, с густыми черными волосами, такой же приветливой улыбкой на пухлых губах и ясными добрыми глазами.

Кроме того, у графини воспитывался еще ее племянник, сирота Шура, сын ее умершей сестры. Графиня очень любила детей и страшно баловала шестилетнего Шуру.

Карета графини остановилась у подъезда, Селифонтий подбежал отворить дверцы, а швейцар почтительно распахнул большие двери подъезда. Любопытный племянник был уже в передней на окне, и его бонна никак не могла уговорить его идти наверх. Он непременно хотел видеть, как тетя высаживается из кареты.

Но прежде тети вдруг высадили какую-то девочку, и любопытство Шуры разгорелось до крайности.

- Это что такое? - допрашивал бонну мальчик.

- Видишь, девочку какую-то привезли, - ответила бонна.

- А как ее зовут?..

И прежде чем бонна успела остановить его, он соскочил с окна и опрометью бросился наверх сообщить, что тетя привезла какую-то девочку-замарашку.

Разумеется, он сообщил об этом сестре Люше и взбудоражил весь дом, так что не только Философ, но даже старший брат Лев решил сойти вниз посмотреть, какого там еще урода привезла сердобольная maman.

В передней около девочки собрались люди: экономка Марья Сергеевна, две камеристки и верхний лакей Флегонт.

- Вы возьмите ее, Марья Сергеевна, и вымойте, - обратилась графиня к экономке. - Видите, какая она грязная. Надо ее осмотреть... С испугу она, бедняжка, даже голос потеряла. Герасим ее чуть не задавил... Сколько раз говорила ему, чтобы ездил осторожнее!

Графиня сбросила свое манто на руки Флегонта и направилась к себе, а Марья Сергеевна с видимой брезгливостью взяла девочку за руку, чтобы увести за собой. Но девочка вдруг выдернула свою грязную ручку из руки экономки и, бросившись вслед уходившей графине, крепко ухватилась за подол ее платья. В это время графиня уже входила во внутренние комнаты. Марья Сергеевна бросилась к девочке и стала отцеплять ее руку от платья графини; но девочка как-то странно, отчаянно замычала и начала отмахиваться от всех правой свободной рукой.