Лида это рассказала Аннушке, а Аннушка отвечала:

- Ну что же? В коня и корм. Нешто они барышни?.. Им и черный хлеб всласть, потому они другого, может, и в жисть не видали. Они, матушка, другое дело.

- Другое дело, Аннушка? Значит, они белого хлеба не любят?

- И... не любят, никогда не едали.

- И шляпок и башмаков тоже носить не любят?

- Известное дело, не любят. Какие там башмаки! Были бы лапти.

- Аннушка! Отчего же они не любят? Ведь белый хлеб лучше черного? Отчего у них гадкие платья? Ведь в лаптях больно, Аннушка?

Но тут Аннушка стала пробовать соус к обеду, обварила язык и прогнала Лиду из кухни. Так Лида ничего и не узнала от Аннушки. Лида потом в овраге Устюшу расспросила, и Устюша ей все рассказала.

Устюша сказала, что она и все они - и Домашка, и Дунька, и Глашка - все белый хлеб любят, а только "николы" не едят, и по большим праздникам не едят, разве в Светлое Христово Воскресенье хозяйка к разговеньям испечет. Белый хлеб не в пример вкуснее, слаще черного. И башмаки, как на господах, тоже хорошо, верно, носить, потому что в башмаках, верно, ноге небольно, а так-то, без башмаков да без лаптей, очень больно. Так ногу-то всю и обдерешь по камням. И платье на Лиде лучше ихнего. Устюше хотелось бы такое платье надеть, а Глаша нарядилась бы в розовый сарафан и пошла бы по улице в праздник гулять. А еще всем бы хотелось, чтобы черного хлеба хозяйка давала побольше. А то другой день скажет: "Нетути" - а там и живи как знаешь.

Много рассказала Лиде Устюша. На "Бабушкин курган" в саду повела и "Покойное место" и "Чертов пруд" показала.

- В пруду-то, сказывают, раз бабушка сарафан полоскала и видит, плывет головешка, черная этакая, большенная головешка. И приплыла совсем близко да как учнет ей сарафан пачкать. Не столько она полощет, сколько ей головешка та пачкает. Билась, билась, сердешная, нет, никак головешки отогнать не смогла. На том и осталась, что не отогнала, только белье-то все перепачкала; с тем и воротилась домой. А начальство не велит в пруду белье полоскать, садовый пруд бельем пачкать...

Лида слушала как завороженная.

Устюша жила в работницах у хозяйки-молочницы на Воробьевых горах и каждый день приходила в Нескучное, разносила по дачам молоко.

- Лева! Я как Устюша буду. Я тоже в работницы к хозяйке наймусь, и она меня будет кормить и деньги платить будет. И я буду тоже молоко разносить. Только в Нескучное не пойду, потому что в Нескучном меня тетя увидит; а в другое место пойду, где тетя никогда не гуляет.

- Лида, этого никогда не будет.

- Отчего?

- Да ведь молоко в горлачах, тяжелое. Ты понесешь немножко, да и устанешь и сядешь.

- Ну что же? И посижу немножко, отдохну.

- А хозяйка увидит - побьет.

- Побьет?!.

- Конечно, побьет: взялся за гуж, так уж не говори, что не дюж. Она ведь будет думать, что ты - работница настоящая.

- Ну что же делать!.. А только знаешь, Лева, - улыбаясь, объявила вдруг Лида, - знаешь, она меня, я думаю, ни за что не побьет. Она меня полюбит, уж я знаю. - Лида просияла счастливой улыбкой. - Я знаю, что сделаю: я ей буду вечером разные истории, рассказы рассказывать. Всех их соберу в горницу - Устюшу, и Дуню, и Глашу косую, - и про все им буду рассказывать. Они ничего ведь не знают, вон каким-то глупостям про головешку поверили. А я им все расскажу. Ах как будет отлично!

Лева подумал, что совсем не будет отлично, что хозяйка Лидиных сказок и слушать не станет, пожалуй, ее не полюбит, а прогонит.

"Как тут быть?" - задумался Лева.

Дорога свернула в сторону, и перед глазами внезапно и близко возникли, словно выросли, Воробьевы горы.

- Лева, ведь мы пришли? Ведь это Воробьевы горы? - вдруг вскрикнула Лида.

Лева кивнул.

- Ну, Лева, ну, голубчик, послушай, мы, знаешь что... Мы об этом после, потом, вечером, обо всем потолкуем, - умоляющим голосом начала Лида, уцепившись за Леву. - И к молочнице тоже вечером, после пойдем. Еще успеем. Все это как-нибудь потом, после. А теперь побежим поскорей. Да, Лева? Ты посмотри-ка, Лева... Смотри, смотри!..

Лева поднял голову.

Высокие и неровные, круто от полянки подымались Воробьевы горы. Зеленая трава снизу и доверху покрыла их ковром; березовый лесок покачивал пожелтевшими ветками; с верхушек смотрели деревенские избы, а еще выше, с неба, на избы, на пожелтевший лесок, на зеленую травку, на Лиду с Левой смотрело такое ласковое, теплое, такое ясное солнышко, что Леве тоже вдруг не захотелось ни о чем думать.

- После, потом! - повторил он за Лидой.

Жук с оглушительным лаем несся по тропинке наверх.

- Лева, побежим! - взмолилась Лида, вся дрожа от нетерпения.

- Побежим! Ну, Лида, теперь поспевай знай, держись крепче. Ну, с горки на горку!..

Лида под собою земли не чуяла. Все вчерашнее горе, "сковорода", тетя, молочница, все беды и напасти, и новые планы - всё разом вылетело у нее из головы. "После, потом!.." А теперь она наконец на Воробьевых горах. Вот они, горы!.. Как ей хорошо теперь! Ей еще никогда не было так хорошо, потому что... Лида и сама не знала, почему ей было так хорошо.

Она бежала с горки на горку так, как ей никогда не позволила бы бегать тетя. Шляпа у нее давно болталась по спине на резинке; из кос давно повылетали все ленты и шпильки.

- Лева! Как отлично!

- Отлично! - соглашался Лева, и они снова мчались через кусты, не разбирая тропинок, все выше и выше, высоко, к самому небу.

- Мы взберемся на самую верхушку и сядем, - предложил Лева. - Отдохнем и позавтракаем.

- Не хочу! - отказалась Лида.

- Что же ты будешь делать?

- Все буду бегать, бегать.

- Ну, побежим.

Пришлось, однако же, приостановиться. Лида задохнулась, закашлялась и смирно пошла по тропинке.

- Лева, ведь это не самые высокие горы? Ведь бывают и еще выше?

- Еще бы! Бывают гораздо выше.

- Лева, я бы знаешь что хотела? Я бы хотела взойти на такую высокую гору, на высокую-высокую, выше всего, до самого неба. Поглядеть бы, хорошо ли там, что там наверху.

- Да ты сюда-то вниз погляди, Лида, - сказал Лева.

Внизу текла голубая река и вся Москва виднелась как на ладони.

- Батюшки мои, сколько домов! Церквей-то!..

- А вон наше Нескучное, - проговорил Лева.

- А наверху что, на самой горе?

- Наверху Воробьевка, деревня.

Деревня стояла грязная и пыльная, но Лиде все-таки хотелось непременно пройтись, поглядеть, не встретит ли она где Устюши. Нет, нигде ее не было, хоть Лида и усердно заглядывала в покривившиеся ворота, в убогие крохотные оконца.

За деревней далеко тянулись капустные огороды. Посреди гряд, между плотными круглыми кочнами, высоко, на длинном шесте, торчало огородное чучело. Только, видно, мало задавало оно страху. Два гуся выступали красными лапками по грядке, поросенок взрывал рыльцем землю и уписывал капустные листья.

- Ах вы постылые!

Чумазая девчонка в набойчатом сарафане поднялась из-под загороды и погналась с хворостиной.

- Устя! Устюшка! - крикнула Лида.

- Ась! Кто меня?

- Здравствуй, Устя! Ты меня не узнала?

- Чего не узнать! Узнала. Куда Бог несет?

- Мы к вам, Устя, гулять пришли. Пойдем с нами гулять.

- Как же! Пойдешь тут! На огороде заместо чучела стоять, вишь, заставили. Кшш... вы, чтоб вас! Ууу... - крикнула и сердито замахнулась веткой Устюша.

- Да сегодня ведь воскресенье, - заметил Лева.

- Знамо, не середа.

Устюша подошла к плетню и выставила над плетнем свое опаленное солнцем, веснушчатое худое лицо.

- Тебя, Устя, сторожить хозяйка заставила? - робко спросила Лида.

- Зачем! Своя охотка была! Дай, думаю, праздник пойду погуляю, свиней погоняю, - с хохотом говорила Устюша. - Да что я им, и вправду каторжная досталась?! - крикнула она и стукнула кулаком по забору. - Будни работай и праздник работай! Не хочу работать! Гулять пойду.