Гуманизм Возрождения означал освобождение человека от сковывающих его догм и авторитетов. Свободное творчество свободной личности. Таков был идеал эпохи.

Средневековье прошло под знаком и давлением авторитетов. На заре Возрождения поэт и мыслитель Франческо Петрарка (XIV в.) писал о том, что в его век на один манер штампуются даже мудрецы. «Наше время счастливее древности, так как теперь насчитывают не одного, не двух, не семь мудрецов, но в каждом городе их, как скотов, целые стада…»

Стадная мудрость! Вот к чему привело долгое засилье философии, основанной на вере в непогрешимые авторитеты. Когда есть такая «высшая мудрость», самому рассуждать нет смысла: достаточно употреблять цитаты. Памятью подменяется ум; зубрежкой и повторениями давно известного — поиски нового, лучшего. Прослыть знатоком, философом, светочем знаний стало слишком просто. Петрарка поясняет, как это делается: «В храм доктора приходит глупый юноша, чтобы получить знаки мудрости; его учителя по любви или по заблуждению прославляют его; сам он чванится, толпа безмолвствует, друзья и знакомые аплодируют. Затем, по приказанию, он восходит на кафедру и, смотря на всех с высоты, бормочет что-то невнятное. Тогда старшие наперерыв превозносят его похвалами, как будто он сказал что-то божественное… По совершении этого с кафедры сходит мудрецом тот, кто взошел на нее дураком…»

Сам Петрарка, прославленный поэт, «властитель дум» своего поколения и даже последующих, не имел официальных чинов и званий. Главное его стремление — независимость: «Не терпеть нужды и не иметь излишка, не командовать другими и не быть в подчинении — вот моя цель». Остро ощущая свою личность, он был углублен в самопознание, но одновременно умел восхищаться окружающим миром, старался познавать природу. Он путешествовал из любознательности и по той же причине восходил на гору или осматривал развалины античных строений. Все это было совершенно не характерно для людей средневековья.

Не будем, однако, упрощать, огрублять и оглуплять средневековых обывателей. Эти люди умели не только молиться и трудиться, но и веселились, что называется, от души. Устраивали грандиозные представления, в которых участвовали едва ли не все жители данной местности. Торжественные религиозные шествия сопровождались потешными маскарадами. Существовали особые праздники дураков, когда осмеивались надоевшие казенные мудрости и правила, когда дурачились, веселились, радовались жизни.

В средние века вовсе не все и не всегда принижали роль человека в мире. В сочинениях того периода порой повторялась мысль: человек — микрокосм, малое отражение всего мироздания. Основатель средневековой философии Аврелий Августин полагал, что наиболее загадочен мир человека: «Люди идут удивляться высоте гор, и огромным волнам моря, и величайшим водопадам, и безбрежности океана, и течению звезд, а не обращают внимания на самих себя». Византийский богослов и поэт Иоанн Дамаскин утверждал, что человек — «как бы некий второй мир: малый в великом».

Ирландский философ IX века Иоанн Скот Эриугена считал: «Важнейший и едва ли не единственный путь к познанию истины — сначала познать и возлюбить самое человеческую природу… Ведь если человеческая природа не ведает, что совершается в ней самой, как она хочет знать то, что обретается превыше ее?», «Ведь недалеко ушел от бессловесных животных тот, кто не ведает ни себя самого, ни общей природы рода человеческого».

Однако почтение к авторитетам и у Эриугены представлялось вполне естественным: «Истинный авторитет не противоречит правильному разуму, так же как правильный разум — истинному авторитету. Ведь не может быть сомнения, что оба проистекают из одного и того же источника, а именно из божественной мудрости».

Через пятьсот лет Петрарка совсем иначе относился к авторитетам: «Я стараюсь идти по дороге, проложенной нашими предками, но не хочу рабски вступать в следы их ног. Я хочу не такого вождя, который на цепи тащил бы меня за собою, а такого, который шел бы впереди меня, только указывая мне путь».

А еще пятьдесят лет спустя великий философ раннего Возрождения (кардинал) Николай Кузанский в написанном им диалоге словами Простеца говорит:

«…Тебя ведет авторитет и вводит в заблуждение. Кто-то написал слова, и ты веришь. Но говорю тебе, мудрость кричит снаружи, на улицах…»

На это его оппонент отвечает вопросом: «Если ты — Простец, как ты смог прийти к знанию своего назначения?» — «Не из твоих книг, — отвечает Простец, — а из книг бога». — «Что же это за книги?» — «Те, что он начертал собственным перстом». — «Где они находятся?» — «Повсюду».

Такова одна из основных черт мышления эпохи Возрождения: обращение к мудрости природы и человеческой жизни — всего окружающего мира, откуда разум постоянно и беспредельно черпает идеи. При этом ссылки на высший разум встречались все реже и реже: человек учился понимать язык природы непосредственно, учился осмысливать реальность такой, какая она есть, снимая с нее покровы тайн.

В средние века знания обожествлялись и восхвалялись, расценивались как духовное богатство и как драгоценности хранились. Ничего плохого, ясно, в этом не было. Если только забыть о том, что за горизонтом знания расстилаются дальние беспредельные области незнания.

Довольствуясь известным, человек ограничивает возможности познания. Одним из первых это понял Сократ, любивший выступать в роли «Простеца», не кичась заученными мудростями, а стараясь осознать свою ограниченность. Ведь только понимание незнания открывает путь к новому знанию. Так отважный мореплаватель должен верить, что мир не ограничен видимой линией горизонта и в запредельных далях имеются неведомые острова и континенты…

Для человека Возрождения знания были тем известным континентом, от которого можно отправляться в незнаемое.

Христофор Колумб — дитя средневековья — ощущал неведомое и стремился к нему. В отличие от Николая Кузанского он не обладал обширными научными познаниями. Правда, у него было более ценное качество: ясный острый ум, помогший осмыслить округлость Земли (размеры планеты он преуменьшал, а исходя из библейского текста полагал, что на ней преобладает суша). О Колумбе прекрасно сказал великий советский ученый В. И. Вернадский: «Он представлял собой странную смесь высокой талантливости и недостаточного образования. Он был вполне самоучка, подобно многим людям этого времени. Он выработался в школе жизни, которая развила в нем неоценимые качества точного наблюдателя… Человек для своего времени весьма начитанный, он бессистемно пользовался полученным материалом для самых удивительных выводов и теорий… Колумб думал сделать из своих наблюдений вывод о том, что Земля не имеет форму шара, а форму груши, и на узком конце ее находится возвышение, которое Колумб считал местом входа в рай».

Свое призвание великий путешественник считал велением свыше, божьим предопределением: началом объединения всего населения Земли христианским вероучением. Тогда и наступит пора всеобщего счастья! Колумб верил в конец света (это будет, считал он, через пятьдесят лет после его смерти).

Именно отсутствие систематического образования в сочетании с природным умом, сильной волей и другими качествами помогло Колумбу осуществить его величественное деяние (хотя и помешало верно оценить содеянное). Для большинства тогдашних книжников-умников все было ясно, и никаких земель за Атлантическим океаном быть не могло. К счастью, в подобные «давно доказанные» премудрости Колумб не верил.

Кузанец пришел к осознанию незнания иным путем: глубоким изучением философии, прежде всего — древней, античной. Этот кардинал отрицал религиозный фанатизм и даже имел смелость указать на черты сходства ислама и христианства. Удивительны его научные прозрения. Он обожествлял знания, как и всякий ученый средневековья, но при этом преступал рубежи, дозволенные богословием, полагая законы природы первоосновой мироздания: «Поистине бог применил при сотворении мира арифметику, геометрию и музыку вместе с астрономией — искусства, которыми и мы пользуемся, исследуя пропорции вещей, элементов и движений».