Вот и брат Коня заявил своей девушке – или мы с тобой женимся, или расходимся. Это же с ума сойти какая семья получится! Замечательная семья, ячейка общества, штамп в паспорте и вперёд - строить светлое будущее. Котька не любил брата Коня, и старался с ним не разговаривать – боялся заразиться. А Верни не про то говорил, совсем не про то.

Накупили всякой выпивки, за неделю не выпьешь: Верни денег дал. Сначала все нос воротили, а потом ничего, смирились. Любит наш народ на халяву дружить. Котька всю дорогу хмурился, Верни опять трепался, теперь уже с Конём, про книжки его, исторические, что читал, а что не читал. Оказывается, Верни тоже читал Пикуля, но ему не очень понравилось, вот они и спорили: хорошо Пикуль пишет, или не очень хорошо. Котька к книжкам относился с прохладцей, если так можно сказать. Читал мало, школьную программу с угла на угол, ну и ещё одну книжку любил постоянно читать «Сто лет одиночества». Одну и ту же, но каждый раз она ему нравилась. И каждый раз что-то новое находилось, наверное, потому что он невнимательно читал, или не поэтому, а просто мысли же каждый день разные.

Общага оказалась закрыта. И обещанного ключа под подоконником не было. А с собой Конь ключ не носил, растяпа ещё тот.

- Ну ты позвони брату, может, он ключ переложил куда-нибудь? – Рыжий уже начал нервничать. Он всегда начинал нервничать одним из первых. Нервы ни к чёрту.

- Да он сотовый вырубил, у него Маринка бесится постоянно, если по телефону треплется, - Конь всё ощупывал несчастный подоконник, мало ли куда ключ мог попасть. Верни помогал ему, они даже что-то там улыбались друг другу и иронизировали по ходу дела. Такая глупость иронизировать над тем, что всем холодно, и они тут околеют быстрее, чем наступит утро.

- Не оставил он ключ, давно бы уже нашли, - резюмировал Котька и, подтянувшись на цыпочках, открыл форточку. Вторая фрамуга была заклеена клеёнкой. – Кому-то лезть нужно и открыть дверь.

- Ты залезешь? – Конь оставил в покое подоконник. – Я-то точно не впихнусь.

Да, Конь на то и был Конём, что здоровенный как слон.

- Я тоже не протиснусь, можно Рыжего подсадить, он вроде тощий.

Котька глянул на замолчавшего, напуганного Рыжего и понял, что тот не полезет, хоть убивай его.

- Верни? – Конь с Котькой посмотрели другу на друга и согласно кивнули, порешив на этом. – Женёк, ты самый крайний.

Верни пожал плечами и посмотрел на форточку. Узкая, конечно, но попробовать стоило.

- Подсадите меня, - он задрал ногу и поставил её на выступ в стене. Подоконник был высоко, конечно. Но Женькина решимость всех воодушевила.

Котька подхватил его за пояс и поднял вверх. Такой лёгкий и гибкий. Верни встал на подоконник и аккуратно вытащил плёнку, закрывающую форточку.

- Держите за ноги, я полез, - обернувшись, улыбнулся он. – Если разобьюсь, выпьете за упокой моей души.

- Только попробуй, здесь чертовски холодно пить хоть за здравие, хоть за упокой, – буркнул Котька, крепко обхватывая ноги Жени. Все засмеялись, сбросив нервное напряжение. Котька тоже засмеялся. И показалось ему вдруг, что нет никого рядом, кроме них с Верни и этой форточки, и захотелось, чтоб так всегда было.

Пили быстро, ели совсем мало. Всё концерт обсуждали и Котькино боевое ранение. Наконец-то он заработал что-то посерьёзнее, чем «милую» родинку. Конечно же, про мотив своего поступка Котька умолчал, а Верни не стал даже улыбаться ему, типа знаю я твой секрет. Нет, он вёл себя так, словно к нему это не имело никакого отношения. Славный всё-таки парень, зря Котька на него наорал, надо будет извиниться как-нибудь наедине.

Третья бутылка была отставлена в сторону, и Потапыч отложен на диван, где уже вовсю дрых Рыжий.

- Я пойду покурю, - Верни широко улыбнулся, сверкая хмельным взглядом. Плохо дело – инопланетянин напился просто в хлам. Ну такой слабенький… Поднимался с пола он тоже в несколько заходов, но всё-таки встал и морской походкой направился на кухню.

Котька ни с того ни с сего заржал, отчего Конь вздрогнул и пролил водку мимо стакана. Такое это гадкое чувство – думать, что все кругом пьяные, а ты один трезв как стекло. И ведь каждый про себя так думает! А на самом деле все пьяны просто до безобразия, и язык уже не ворочается, и в голове побывала мясорубка, да не просто побывала, а ещё и зажевало её там.

- В голове моей опилки, да… н-да... н-да, - икая, напевал Конь, протягивая рюмку Котьке. – Давай выпьем за трезв… ость ума!

- Да, кто-то там сказал, что пить вредно, курить противно, помирать здоровым жал… - Котька осёкся и молча опрокинул рюмку в себя. В голове как яркая лампочка замигала одна только мысль. Он понял, чего хочет Женя, зачем ему это всё безобразие, он же совсем не такой, он же интеллигент… умный, замечательный, преспек… перспективный.

- Я сейчас вернусь, - Котька собрал все оставшиеся силы в кулак и поднялся с пола.

В коридоре было темно, хоть глаз коли. Пришлось хвататься за стены, иначе упадёшь в какой-нибудь колодец и уснёшь там навечно. Вот это реальные глюки! Интересно, из чего делают эту водку?

На кухне было светлее. Майские ночи, романтика, любовь… первая любовь, школьные года...

Верни сидел на подоконнике, огонёк светился в темноте.

- А я тебя нашёл, - хмыкнул Котька, подходя к подоконнику. И стало так прям тепло и уютно, и никакие колодцы уже не мерещились.

- Здорово, - отозвался Женя. – Закуришь?

- Угостишь?

- «Честер»?

- Если не жалко…

- Не жалко.

Котька достал зажигалку. Затянуться получилось с пятого раза. Движения все были заторможены, и мозг постоянно забывал, что должны были делать руки.

- А мы с тобой первый раз поговорили вот так же… ты сидел на подоконнике, а я стоял рядом, - засмеялся Котька. Голову совсем повело, и пришлось с силой зажмуриться, чтобы хоть как-то прийти в себя. И понять, что ты – это ты. А не кто-то другой… Такая засада это опьянение. А если ты – это всё-таки не ты, то тогда это же здорово! Можно…

- Ты помнишь? – удивился Верни и посмотрел на Котьку. Так близко, что голову опять повело, хотя Котька больше не затягивался.

- Помню, - кивнул он и придвинулся ещё ближе. Опять дыхание Верни коснулось его лица. И в груди всё замерло, глаза закрылись сами собой, и он подался вперёд ещё немного. Женькины губы были сухими и горячими. А волосы на затылке мягкими и слегка влажными… И ещё было тепло, да, это было очень тепло и полно, до самых краёв, выплеснулось, растеклось внутри, по венам, от кончиков пальцев, от губ, оно стремилось к сердцу, одному на двоих, и оно билось, билось, билось…

Кажется, где-то в коридоре скрипнула половица.

Часть 4. О самом важном.

Утром были американские горки в пустыне Сахара. Такая гадость – это пробуждение после пьянки, особенно когда невозможно опознать ножку стола, в которую уткнулся носом. Чёрт бы побрал тех, кто придумал эту водку, и тех, кто её в себя заливает без задней мысли о похмелье. Котька с трудом поднялся с пола и стал медленно растирать затёкшие плечи. В комнате было уже светло, часов пять или шесть утра. Рыжий с Потапычем в унисон храпели на диване. Такие милые, когда спят зубами к стенке. Котька осмотрелся, никого больше не было видно, ни Коня, ни Верни. Вот тебе и засада… Куда это они направились вдвоём? Они же вроде незнакомы вчера были.

Потерев щёки, Котька попытался вспомнить, что собственно было вчера, и как же так получилось, что он уложил себя любимого спать на жёсткий пол. Но ничего в башку не приходило, кроме какого-то незнакомого, но очень приятного ощущения, как будто бы выиграл приз в лотерее или получил подарок от дальнего родственника, которого сроду не знал. И постоянно забываешь, что всё-таки это БЫЛО.

- Твою мать… - прошептал Котька, уставившись прямо перед собой. Волна осознания произошедшего внезапно накрыла его, возвращая ясность вчерашним событиям. Он всё-таки это сделал. И вмиг вспомнился запах дыма и привкус сигарет на чужих губах. Опять по телу растеклось что-то тёплое и сердце запрыгало как сумасшедшее. И что теперь? Вот попал так попал…