— Уберите его, — тихо и как-то неуверенно сказала директриса.

— И не подумаю, — почувствовав, что враг близок к капитуляции, отрезала Бруни. — Продавайте лошадь.

Часам к четырем все проблемы были решены: Кемер, перешедший в ее собственность, стоял теперь в небольшой частной конюшне недалеко от Грюнвальда. Бруни договорилась, что завтра с утра к нему пригласят ветеринара.

Перед отъездом из конюшни она зашла посмотреть — выглядел конек вполне бодро, съел предложенное яблоко и потыкался ей в ладонь бархатной мордой, наверняка даже не предполагая, что был сегодня на волосок от смерти.

Но истинным героем дня, по мнению Бруни, был Филипп.

Она даже не успела толком поблагодарить его — кругом все время были люди. Даже из Хольцкирхена в Грюнвальд она ехала в обществе Кристы, которая заглядывала ей в глаза и твердила, какой Кемер хороший и что «госпожа баронесса не пожалеет — он будет ее хорошо катать, он умный, он все понимает!»

Но теперь Криста осталась в конюшне (как Бруни подозревала, позондировать почву насчет приема на работу) — и они с Филиппом, наконец, были одни.

Поэтому в машину она села не сзади, а рядом с ним. Подождала, пока он выедет за ворота конюшни, и положила руку ему на запястье. Он коротко удивленно взглянул сначала на руку, потом на нее.

— Я хотела тебе спасибо сказать, — начала Бруни. Вспомнила, как он стоял перед надвигающимся фургоном, и даже вздрогнула. — Честно говоря, я от тебя такого не ожидала…

— Я сам не ожидал, — усмехнулся Филипп. — А тебе, моя милая, я вижу, не дают покоя лавры Бриджит Бардо[7]!

Даже тут не удержался, чтобы не съязвить и не испортить всю торжественность момента! Упрямая и вредная мужская натура не позволила!

Упрямый он был жутко, просто что-то невозможное. И при этом добро бы по делу — а то упирался ни с того ни с сего, из-за пустяков.

Вечером того же дня Бруни решила, что не мешало бы отблагодарить его как-то посущественнее. Сунула в ведерко со льдом бутылку шампанского, надела обалденный пеньюар из черной полупрозрачной сеточки и позвонила этому упрямому ослу, сказала:

— Хочешь — приходи, поболтаем! — устроилась на постели и стала ждать.

Прождала пять минут… десять… (да любой нормальный мужик бы уже прибежал, капая слюнями!) — потом позвонила снова:

— Чего ты не идешь?!

— Извини, дорогая, — послышался в трубке убийственно хамский ответ, — я тебе не мальчик по вызову. Надо — придешь сама.

И она пошла! Как загипнотизированная, как зомби какая-то — и даже ведерко с шампанским с собой прихватила! И не надела это ведерко ему на голову, когда он открыл дверь…

Позже, когда они уже лежали в постели, Бруни все-таки спросила:

— Слушай, Филипп, ну чего ты не пришел?! Чего ты такой упрямый?!

— Такой уж уродился.

— Урод уродился, — бездумно сказала она.

— Сам знаю, что не красавец, — подтвердил белобрысый.

— Да нет, — решила Бруни восстановить справедливость. — Ты ничего… Мужественный такой!

— Брось ты, — чуть поморщившись, усмехнулся он.

«Надо — придешь сама!». Получив еще пару раз подобный ответ, она поняла, что это не случайность и что по каким-то своим причинам Филипп просто не хочет бывать в ее спальне. Были и еще странности — например, он не любил целоваться. Таких людей она еще не встречала. Встречала таких, которые целоваться не умели, но чтобы не любили — ни разу!

Нет, то есть он целовал ее в грудь, в шею — но никогда в губы. Если же она сама целовала его — не отвечал, и губы были точно деревянные.

И еще он не ревновал ее — абсолютно не ревновал! Это было просто уму непостижимо! Что бы он там ни заявлял, а мужикам свойственно ревновать, у них это в крови! И скрыть даже толком эту ревность они не могут, как ни пытаются.

На очередной вечеринке у Иви Бруни специально решила подзавести его на ревность и начала чуть ли не в открытую флиртовать с Полом. Когда-то с этим парнем у нее случился скоротечный роман, потом они разбежались — но, видно, угли еще тлели, потому что не прошло и получаса, как он держал Бруни за руку и нашептывал ей на ухо, что был бы очень, очень не прочь «тряхнуть стариной» и подняться с ней наверх, в предназначенную для подобных случаев гостевую спальню.

Наверх так наверх, почему бы и нет?!

Уходя, она обернулась — Филипп стоял у стены, провожая ее взглядом.

Когда спустя минут сорок Бруни вышла из спальни, он сидел на подоконнике недалеко от двери. Она подошла, он выпрямился, спросил:

— Ну, ты уже? — как мог бы, наверное, спросить, если бы она где-нибудь в универмаге забежала в туалет.

Ей стало как-то не по себе, неприятно — тем более что и Пол в этот раз оказался не слишком на высоте. Наверное, если бы она затащила в эту спальню самого Филиппа, вышло бы намного интереснее.

Хотя он, скорее всего, не пошел бы с ней туда…

Он почти никогда не смеялся — да и улыбался редко, если не считать улыбкой порой мелькавшую на его губах еле заметную ухмылку. И не злился. Даже когда она пару раз попыталась врезать ему, не особенно разозлился — так, мимоходом, легкое раздражение.

Замкнутый, бесстрастный… отстраненный. Все эти слова подходили — и не подходили, потому что на самом деле Филипп не был ни бесстрастным, ни отстраненным — выглядел, но не был, она чувствовала это.

Порой Бруни бесило, что он живет в ее доме, она видится с ним каждый день, спит с ним — и при этом ничего о нем не знает! Филипп Берк, из Бостона — и все!

Спрашивать было бесполезно — отвечал он или односложно-неопределенно, или просто мерил ее взглядом, в котором ясно читалось: «А тебе зачем?» Единственное, что удалось узнать — это что ему тридцать три года, что отец его был столяром и что когда-то он служил в армии. Больше ничего. Даже телефона не дал, когда она попросила его после возвращения из Бостона — сказал (на сей раз вслух): «А зачем тебе?». Объяснять Бруни не стала — было ясно, что все равно не даст.

Телефон она попыталась раздобыть сама, после того как зашла в его комнату и случайно услышала обрывок разговора: «Эдна, ты уже по второму кругу идешь… Не знаю». В этот момент Филипп заметил, что он не один в комнате, сказал: «Мне надо идти, я потом позвоню» и повесил трубку.

Надо ей было в тот момент, чтобы он побыстрее заводил машину, ехать в Инголштадт, на аукцион, про который она начисто забыла. Они тогда съездили и успели, и она даже купила себе шикарный комодик прошлого века, причем по дешевке, что прибавляло добыче ценности. Но мысль в голову запала: раз он звонит — значит, можно узнать, куда! И кто такая Эдна — его жена?

Бруни готова была на что угодно спорить, что нет — не тянул он на женатика, хоть тресни! По поведению не тянул, по манерам, по привычкам… Да и на кухне он ловко управляется — явно не приучен, чтобы ему подогрели и перед носом поставили!

Как бы то ни было, на следующий день она позвонила в телефонную компанию и потребовала распечатку всех международных разговоров в ее доме за последний месяц.

Прежде всего, выяснилось, что белобрысый регулярно, раз в неделю, звонит ее папаше. Докладывает… Но кроме того, были и еще звонки — раз-два в неделю Филипп звонил по одному и тому же номеру, судя по коду, не в Бостоне, а где-то неподалеку. Возможно, это и есть загадочная Эдна? Долго Бруни гадать не стала — набрала номер и, когда ей ответил женский голос, спросила самым великосветским тоном:

— Могу я поговорить с миссис Берк?

Она понятия не имела, что скажет, если ей сейчас ответят: «Да, я слушаю!»

— Мама умерла шесть лет назад, — после короткой паузы отозвался голос. — Теперь магазином управляю я. Могу я вам чем-нибудь помочь?

Бруни промямлила нечто неразборчивое и повесила трубку.

Она сама не понимала, почему пытается узнать о нем хоть что-то, почему вообще о нем думает — ведь, по большому счету, он ей даже не нравился!