— Ну, так чему я обязан этим визитом? — поинтересовался он, усаживаясь в кресло.

— Понимаешь, папа, я вчера как раз вернулась из круиза — кстати, спасибо тебе огромное, все прошло очень хорошо… и я потом еще в Ницце побывала… — Бруни ждала какой-то ответной реплики, чтобы подхватить ее и увести разговор в сторону, но отец лишь кивал, издавая неопределенное хмыканье, похожее на «Угу». — И вот я решила — дай, думаю, приеду…

Папаша в очередной раз хмыкнул и вздохнул.

— Слушай, Мелли, сколько лет я тебя уже знаю?

— Двадцать пять, — честно сказала Бруни.

— Ну так, может, хватит? Зачем ты приехала?

Она тоже вздохнула, набирая воздух.

— Ты знаешь, что у Филиппа умерла жена?

— Да, я уже послал венок. Не повезло парню.

— А от чего она умерла? Автомобильная катастрофа?

Отец как-то странно посмотрел на нее.

— Сомневаюсь.

— Ну вот, я подумала, что он со мной все-таки работает… может, мне тоже стоит на похороны пойти, а то неудобно… я с ним общаюсь много… и…

Бруни понимала, что пора кончать нести чепуху — все равно отец не верит ни единому ее слову — и испытала даже какое-то облегчение, когда он, вклинившись в ее мямленье, спокойно спросил:

— Он что — твой любовник, что ты за ним так бегаешь?

Сначала она хотела возмутиться, начать все отрицать, но потом подумала — зачем? Он все равно не поверит. Лучше сказать правду…

— Нет… не любовник, я бы это так не назвала. Но он… не выставляет меня за дверь, если я прихожу к нему ночью. А днем ведет себя так, будто ничего и не было. Прихожу — прихожу, а нет, так и не надо… — Она замотала головой, сморгнула слезу и удивилась — чего вдруг слезы выступили?

Отец поморщился — то ли заметил слезы, то ли ему просто не по душе была подобная откровенность. Но сам же спросил!

— Ты знала, что он женат?

«А если бы и знала — ну и что, в конце концов?!» — мысленно огрызнулась Бруни, а вслух ответила:

— Нет. Он вообще почти ничего о себе не говорил. — Тут же добавила, чтобы восстановить справедливость: — Но я и не спрашивала… А кто была его жена?

— Художница.

— Художница?!

В первый момент она подумала, что ослышалась — настолько это слово не вязалось с Филиппом… хотя в свое время для нее было неожиданностью и то, что он закончил Сорбонну.

— Да, художница. Линнет Дейн. Говорят, талантливая — во всяком случае, картины ее пользовались успехом, было даже несколько выставок. Но после этого несчастья ни о каких картинах и выставках, конечно, речи уже не шло.

— Какого несчастья?!

— У нее было кровоизлияние в мозг. И она… в общем, никого с тех пор не узнавала, говорить не могла. Последние два года она в психиатрической клинике лежала.

— Господи… Господи, он мне никогда ничего об этом не говорил!

— Да, он парень не из болтливых.

— У него и дети есть?

— Дочка. Маленькая совсем, года два. У жены его это как раз во время родов произошло.

— Господи… — Больше Бруни ничего выдавить из себя не смогла.

— Тебя, наверное, беспокоит, вернется он после похорон в Мюнхен или нет? — продолжал между тем отец. — Я пока не могу тебе на этот вопрос ответить. Дай ему придти в себя, потом можно будет об этом разговаривать.

До сих пор эта мысль как-то не приходила ей в голову. Казалось само собой разумеющимся, что Филипп побудет здесь немного, а потом они вместе полетят обратно в Мюнхен. Но сейчас она поняла: он действительно может не вернуться…

Внутри все оборвалось. Как же так?!

Ведь она так привыкла к нему! К тому, что он всегда где-то рядом, и можно в любой момент пойти и спросить у него что-то, посоветоваться — да и просто поговорить! И кто теперь будет водить машину? И…

Возможно, отец что-то прочитал на ее лице, потому что сказал:

— Слушай, держись от него подальше сейчас. И не ходи ни на какие похороны — ты у нас никогда особым тактом не отличалась, а ему и без того плохо.

— Да я… (Он что, считает, что она вообще идиотка ненормальная и пойдет на кладбище, чтобы сцены там Филиппу закатывать?!) Да, папа.

Отец кивнул, словно подводя итог, и заговорил о другом:

— Видел журнал. Поздравляю. Действительно рад. Вот уж не думал, что из твоих этих штучек что-нибудь дельное получится. Но могу только поздравить!

В другое время Бруни, наверное, обрадовалась бы (и тут же разозлилась бы на подобный «комплимент»), но теперь лишь вяло улыбнулась и кивнула:

— Спасибо, папа.

Она была уже у двери, когда услышала сказанное вслед:

— Мелли, я тебя прошу… Не лезь сейчас к нему и не трогай его.

Бруни знала, что отец не поймет. Он никогда ее не понимал.

Звуки траурного марша она услышала еще от входа на кладбище. Сначала дрожью в воздухе, слабым отзвуком, до нее донеслись мерные удары барабана, и лишь потом она уловила доносящуюся откуда-то издалека музыку.

Узнать, где и когда будут хоронить художницу Линнет Дейн, оказалось нетрудно — на следующее утро, проглядев раздел траурных объявлений «Бостон глоб», Бруни сразу наткнулась на нужное ей объявление.

Что бы там ни говорил отец, она не хотела, чтобы Филипп заметил ее — поэтому надела черное платье, черную шляпку с закрывающей лицо вуалью и туфли на низком каблуке; собрала волосы в пучок и спрятала под шляпку. Подъехала к боковому входу на кладбище, отпустила такси и пошла на звуки духового оркестра, надеясь, что они приведут ее туда, куда надо.

Вскоре оркестр замолчал, но к этому времени Бруни уже заметила вдалеке небольшую толпу — человек, наверное, пятьдесят; пошла медленнее и, приблизившись, увидела блестящий гроб темно-вишневого цвета и застывшего перед ним священника.

Священник что-то монотонно говорил, но слов было не разобрать.

Она подошла еще ближе, обошла массивное, заслонившее от нее на пару секунд всю сцену надгробие — и внезапно увидела Филиппа. Он стоял у самого гроба, вполоборота к ней, и Бруни поспешно отступила назад.

Рядом с ним стаяли пожилые мужчина и женщина — наверное, родители Линнет Женщина машинальным повторяющимся жестом то и дело подносила к глазам платок, мужчина придерживал ее за локоть и что-то ей говорил.

А Филипп стоял один. Именно такое было ощущение, несмотря на собравшуюся вокруг толпу. Они все вместе, а он — один. Словно на другой грани, в другой плоскости происходящего. И Бруни могла вообще не маскироваться и не прятаться — он бы все равно ее сейчас не заметил. Он не смотрел по сторонам, только на гроб, и шептал что-то беззвучно.

Это был ее любовник, человек, которого она, как ей казалось, знала едва ли не лучше, чем саму себя. Человек, которого она, выходит, вовсе и не знала. Неподвижный, как тяжелая каменная глыба. И странным образом — беспомощный… Почему-то пришло в голову именно это слово, и она подумала вдруг: «Это несправедливо. Нельзя, чтобы кого-то хоронили в такой ясный солнечный день, когда хочется только радоваться!»

Внезапно в монотонный бубнеж священника вклинился другой звук — высокий и жалобный. С каждой секундой звук становился все громче, заглушая слова проповеди, и Бруни не сразу поняла, что это плачет ребенок.

Филипп повернул голову и нетерпеливо махнул рукой — к нему, отделившись от толпы, подошла невысокая женщина в черном. За руку она вела девочку.

Едва увидев эту кроху, такую маленькую и трогательную, в черном траурном платьице, с черными бантиками в коротеньких косичках, Бруни больше не могла оторвать от нее глаз. Ей захотелось броситься к ней, обнять, взять на руки, успокоить, чтобы малышка перестала так отчаянно плакать и не закрывала больше ладошкой заплаканное личико…

Филипп нагнулся и поднял дочь. Девочка замолчала, обхватила его за шею и уткнулась ему в щеку, но он уже не обращал на нее внимания, снова глядя перед собой, на гроб.

Наконец священник смолк. Вновь заиграл оркестр, и гроб медленно начал опускаться в могилу, пока полностью не скрылся с глаз.

Люди один за другим стали приближаться к могиле — бросали туда цветы, говорили что-то сначала Филиппу, потом родителям Линнет и уходили в сторону аллеи, ведущей к выходу с кладбища.