Шестилетним ребенком я вернулся из эвакуации в Ленинград, и одно из самых страшных впечатлений моей жизни до сих пор - это мертвые, полуразрушенные ленинградские дома, скелеты лестничных маршей, черные оконные провалы, в которых нет-нет да и возникали неподвижные силуэты прежней жизни: какая-нибудь спинка кровати, разорванный абажур, висящий обломок карниза и прочее, на что смотреть было невыносимо, но и закрывать глаза ребенку войны казалось предательством.

Что-то подобное я испытал и за Полярным кругом, в Талнахе, возле этой своей многоэтажки. Прошло полгода, всего полгода, и никаких занавесок, никаких уютных огней, пустые глазницы окон с наполовину выбитыми стеклами, брошенный, причем поспешно, в панике, можно сказать, дом, от которого тянет даже для Севера леденящим холодом. Холодом отчаяния! Что случилось?

Одно слово - мерзлота! Ваш красавец, ваша гордость, многоэтажный дом за Полярным кругом в считанные месяцы превратился... в аварийную развалину. Его, как больного, "повело" в судороге, перекосило, скособочило, точно ветхую избенку, простоявшую лет сто. И зачем, спрашивается, все это было? Все! И производство стройматериалов за тысячи километров отсюда, и работа тех, кто эти стройматериалы сюда тащил, и наше, строителей, сопротивление ежедневным морозам, ветрам, циклонам всяким! Зачем?

Тогда, в Ленинграде, все объяснялось страшно и коротко: война! Но если тогда, в Ленинграде, я смотрел во все глаза на полумертвый город и клялся себе, что стану строителем и построю новые дома, лучше тех, что разрушили фашисты, то здесь... Здесь я испытывал совсем другие чувства - чувство стыда за свою слепую профессию и чувство тоски от бессмысленности долгой и трудной работы...

Словом, я считаю, что нужно поменьше треска о Сибири и побольше знаний о ней, поменьше строек на сегодняшний день и побольше изыскательских отрядов и партий... После той многоэтажки я долгое время не мог читать о Сибири в газетах ни одной строчки. Тут же и уехать хотел совсем куда-нибудь в места теплые, да вот опять сманили в Якутию, соблазнили новым городом. Где там, в теплых-то местах, город с нуля начнешь? Но часто думаю: может, и за этот город мы взялись рано, снова с завязанными глазами, и земля нам за это еще поддаст?

Вы, конечно, вправе меня одернуть: нагнетаю, дескать, тысячи же людей живут на мерзлоте, сколько на ней всего понастроено и строится! И я вам согласно отвечу: правильно. А сам тут же увижу огромный дом, в котором никто не живет. И жить уже теперь не будет. В новом-то доме".

Нелегко возражать Строителю, справедливо упрекающему Сибирь за серьезные издержки в организации строительства, причины которых мы попытаемся проанализировать. Но уж что касается вечной мерзлоты...

Представьте себе лоскутное одеяло, скроенное из обрезков нейлона и штапеля, шерсти и шелка, вискозы и сатина и т. д. Стирать и гладить такое одеяло - задача чудовищная: выстираете шерсть - "посадите" штапель, разгладите сатин - расплавите нейлон и прочее и прочее. Или каждый лоскуток отдельно, или вообще никакой обработки, если не хотите погубить одеяло. Так и вечная мерзлота. Она однородна только в представлении несведущих людей. А для специалистов это, пожалуй, то самое лоскутное одеяло, где каждый кусочек отличается от другого не только цветом, но и фактурой материала и, стало быть, прочностью, правилами обращения и т. д.

И тем не менее живое "лоскутное одеяло" земли, суровой, капризной и хрупкой, обращается в надежный фундамент, на котором стоят Вилюйская и Хантайская ГЭС, Мирный и Норильск, Билибинская АЭС и Колымский гидроузел, города, дороги, трубопроводы, аэродромы... Вот что писал несколько лет назад профессор Йоркского университета Дж. Гибсон в журнале канадского министерства по делам индейцев и развития северных территорий Канады "Норт".

"В северных районах Канады имеется всего лишь два города с населением, превышающим одну тысячу человек, и в большем из них - Уйатхорсе - проживает меньше 5 тысяч жителей. В отличие от этого советский Север включает в себя 7 городов с населением свыше 100 тысяч человек, 13 городов, имеющих более 50 тысяч жителей, 100 городов, население которых превышает 10 тысяч человек, и бог знает сколько городов с более чем 1000 жителей".

Да, наша страна умеет строить на вечной мерзлоте.

Именно советский ученый М. Сумгин стал основоположником новой науки - геокриологии. У нас есть единственное в мире научное учреждение по мерзлотоведению - Институт мерзлотоведения СО АН СССР в Якутске, работы которого тесно связаны с практикой хозяйственного освоения криолитозоны. Но на каждой стройке, на каждом "лоскутке" свои задачи, свои решения и, к сожалению, свои случаи, подобные описанному Строителем. Но разве стоит из-за них бежать из Сибири в панике? Изучать нужно, исследовать каждый такой промах с тем, чтобы умнеть, и мы, конечно, согласны со Строителем, призывающим к накоплению знаний о Сибири. Нужна тщательная и глубокая научно- проектная подготовка к каждому новому крупному делу в Сибири и...

Впрочем, мы опять забегаем вперед. Не успел Строитель кончить свою горькую речь, как его мысль подхватил Пахарь. Почему Пахарь? Где это мы нынче нашли Пахаря?

Само это слово вызывает в воображении хрестоматийную картинку: человек обреченно бредет за плугом, и по лицу, и по позе его видно, какая это тяжелая работа. Но если современного земледельца смело можно назвать пахарем (слово-то прекрасное, понятие вечное, как бы ни совершенствовались орудия труда), то как быть с агрономом, селекционером, животноводом? Как представить "в одном лице" современное сельское хозяйство, все более похожее на промышленность не только машинным своим обликом, но и углубляющейся специализацией? Механизатор? Аграрник? Сеятель?

Согласитесь: Пахарь лучше. Но если наш Пахарь заговорит вдруг о животноводстве, не придирайтесь: говорит хозяин земли, призванной кормить человека. У него с сибирским небом свои счеты. Впрочем, есть ли такой уголок на земле, где Пахарь то с тревогой, то с надеждой, то с отчаянием не заглядывает в небо?

Индустриальные перспективы Сибири не отменяют агропроизводства, напротив, заставляют все серьезнее думать о его будущем. Знающие люди утверждают, что в зоне, например, Байкало-Амурской магистрали растет все - от мха до арбузов и абрикосов. Но те же самые знающие люди твердят, что проблема создания продовольственной базы в новых районах хозяйственного освоения принадлежит к числу наиболее трудных. Ну а самые незнающие смело могут добавить: и к числу наиболее важных, так как без хлеба, молока, мяса человек обходиться не может.

По ориентировочным, например, расчетам Гипрогора, к 1990 году население зоны магистрали удвоится, и тогда живущим здесь людям, назовем их бамовцами, понадобится в год 1425 тысяч центнеров хлеба, 1375 тысяч центнеров картофеля, 1240 тысяч центнеров мяса, 1595 тысяч центнеров овощей, 6220 тысяч центнеров молочных продуктов, 385 миллионов штук яиц. Бамовцы же составят примерно двадцатую, если не двадцать пятую часть сибиряков, так что... Так что роль Пахаря в будущем Сибири не только не вычеркивается ходом развития, но, наоборот, становится все сложнее и ответственнее. И полезно знать, чем он недоволен.

Пахарь. "Уж если кому и досаждает сибирская земля, так это нам, земледельцам, в первую очередь. "Трудный сев". "Трудная уборка". Иначе ведь про Сибирь почти никогда не пишут даже газеты, несмотря на свойственный им мобилизующе-бодрый настрой. Разве что в исключительно благоприятные по погодным условиям годы, которыми мы, конечно, не избалованы.

Говорить о доме, в котором никто не живет... А всходы пшеницы, которая никогда не заколосится, потому что нелепое солнце выжигает нежно-зеленые поля? А налитые колосья, которые никогда не будут обмолочены, потому что уйдут под внезапный осенний снег? А 3-4 центнера с гектара на поле, которое вы выхаживали, не считаясь ни со временем, ни с силами?