Пашка обрадовался такому обороту дела, живо сбегал по воду, караульный насыпал из мешка картошки и поставил на огонь.

Солнце совсем уже скрылось на завороте реки, засинели берега, от воды подымался пар. Холодно Пашке в одной рубахе, он подкладывал щепки в огонь и сам повертывался, то спину погреет, то бока.

Караульный достал из кожаной сумки краюшку хлеба, отрезал два куска, насыпал соли на тряпочку и снял с огня котелок с картошкой.

— Ну, бегунец, давай подкрепимся малость.

Пашка давно уже слюнки глотал и не заставил повторять приглашения.

Никогда Пашка не едал такого вкусного хлеба и картошки. Съели весь котелок. Пашке жарко стало.

— Спасибо, наелся.

Пашка чувствовал, что надо чем-то отблагодарить караульного, что-нибудь поделать за него.

— Дяденька, я могу за тебя покараулить?

— Ну, какой ты караульщик, — у тебя из-под носа утащат.

— Чать казенные дрова-то, — сказал Пашка.

— Чтож что казенные, а казна-то чья — наша ведь. Наши же мужики целую неделю пластались — возили дрова-то, да пилили, глупый. Растащут, так кому пополнять-то придется — барабинским мужикам да николаевским, а ты думаешь как?

— Я раньше тоже, как ты — глупцом был — не жалел казенного, казна богата, ломай, жги... Тут было дров ух-ты, лет на десять заготовлено. А как началась заваруха с белыми-то, — эх, расходились мужики: тащили, жгли... а пришли товарищи и показали, откуда казна берется. Мы сами и должны были пополнить дрова, вот тебе и казна. Нет, брат, я стерегу каждое полено, как свое собственное. Иди в шалаш, спи, а утром разбужу тебя покараулить маленько.

Пашка залез в шалаш, зарылся в сено. Заснуть никак не мог. Закроет глаза — а старик с парохода, которого взяли в Ортчека, появляется перед глазами, хитро подмигивая Пашке, дескать — ничего не будет — вывернусь; то добродушный караульный ворчал на своего Микишку, ругал его, а в голосе злобы не было.

Пашке показалось, что Микишка-то он и есть, а караульный его отец. «Так вот у меня какой отец-то?» Полегче на сердце стало у Пашки, что отца нашел. Видит Пашка, что отец его спит в шалаше, а он, Пашка, с винтовкой караулит дрова.

Вдруг из-за поленницы хитрый старик подмигивает Пашке глазом, а сам поджигает берестой дрова.

— Нельзя! — кричит Пашка и замахивается на старика винтовкой, — это наше казенно... уходи.

Озлился старик, выхватил у Пашки винтовку.

— Тятя! — изо всех сил крикнул Пашка и... проснулся. Открыл глаза, сам весь в поту... На улице светло. Караульный наклонился над ним и трясет его за плечо.

— Вставай... На, вот мои сапоги надень, да курточку, а то утро холодное.

Вылез Пашка, оделся, взял винтовку и зашагал по берегу, а из головы не выходит сон. Обошел все поленницы, пересчитывал их несколько раз и всякий раз сбивался.

Винтовка хоть и не была заряжена, хоть и больно оттягивала плечи, но Пашка чувствовал с ней себя куда смелее, настоящим солдатом.

Перед восходом солнца Пашка заметил, что из тумана вынырнула лодка и направляется к берегу, где дрова. В лодке двое: молодой и старый. Пашке показалось, что это старик с парохода, что забран в Ортчека. Вспомнил сон и похолодел.

— Нельзя сюды! — закричал Пашка и снял с плеча винтовку.

Лодка попрежнему двигалась к берегу.

— Стой! Стрелять буду, — и Пашка стал целиться в лодку.

Лодка повернула по течению и пристала к берегу ниже дров.

Пашка не спускал глаз. Он твердо был убежден, что это именно тот старик задумал что-то нехорошее.

Старик вылез на берег и пошел к Пашке.

Подпустив шагов на 30, Пашка вскинул винтовку и стал целиться.

— Брось шутить, малый! — закричал старик. — Это я, Егоров брат...

— Какого Егора? — спросил Пашка и опустил ружье.

— Егора, сторожа, где он?

— Спит, иди.

Вблизи мужик совсем не похож на старика.

Пашка успокоился.

— А я думал — поджигатели.

— Что ты, Микишка, дяди не узнал.

— Я не Микишка.

— Не Микишка! И верно... а я думал Микишка прибег.

— Куда убежал-то?

— Кто ж его знает... Красноармейцы тут проезжали, так, стало быть, с ними убег.

Орловский затон жил своей особенной жизнью. Рано утром гудок далеко разносился по воде, звенел в сосновом лесу, что полукругом раскинулся над затоном. Через час эхо на разные тона радостно передавало по лесу четкий стук клепальщиков, лязг цепей подъемного крана, свистки пароходов и громкие голоса рабочих.

В диковину Пашке было слышать столько всяких звуков, видеть работу, совсем не похожую на деревенскую.

«А и веселая работа, — думает Пашка. — Вот те раскатываются на катере взад и вперед, точно балуются и катер как-то свистит не по-серьезному: фью-фью-фьют... Вот кто-то цепями забаловался — залязгало железо».

— Давай! — раздался веселый громкий голос, и над стоявшими впереди Пашки баржами заболтался в воздухе на железных крючьях катер.

— Давай! — слышится еще задорнее тот же голос, и катер поплыл по воздуху на берег.

— Сто-оп! — катер тихонько опустился на высокие клетки из чурок.

Побежал Пашка поближе посмотреть на силача, который так легко поднимает катер, а уж крючья с цепями болтались в воздухе, направляясь обратно к своему месту.

Тут только Пашка заметил — точно из- под земли, или из воды появились рабочие в засаленных куртках, с длинными молотками в руках.

Застучали молотки по железу, заотдавалось в лесу эхо, точно и там такая же работа началась.

Пашке захотелось поработать — ничего хитрого нет. Подошел ближе.

— Опять инструмент выглядываешь, мошкара ползучая, — заругался рабочий, — вчера зубила стянули — марш отсюда!

Пашка даже не понял, что это к нему относится.

— Тебе говорят! — и рабочий опять выругался.

Брань очень обидела Пашку. Ему только бы дали поработать — увидали бы... а то — «мошкара ползучая» — мошкара вовсе не ползучая... Мошкары не видал видно»...

«Хоть и большие, а дураки», — решает Пашка и поплелся назад — к реке.

На берегу трое оборванных подростков удили рыбу; у каждого было закинуто по несколько удочек.

— Ты, что — леску обработать хочешь? — встретил его недружелюбно один. — Смотри... а то вот! — показал кулак.

— Зачем мне леска, я так... смотрю.

Мальчики следили за поплавками.

— Клюет здесь! — крикнул Пашка.

Мальчик подбежал, поднял удочку: на крючке вертел хвостом красноперый окунь. Еще насадил червяка — закинул.

— Погляди, — сказал он Пашке, — а я там.

Видит Пашка, что поплавок занырял, потом скрылся под водой и удочку потянуло от берега.

Пашка вскочил в воду, схватил удилище и подтянул леску к берегу. Вдруг всплеснулась вода, точно кто веслом ударил, и серебряным кольцом взвилась большая щука и шлепнулась на песок.

Схватил Пашка ее за жабры — бьет щука хвостом, вырывается.

— Щука! — заорал Пашка: — скорее!

Сбежались все ребята.

— Вот это — да-а! Ну, и рыбина... сегодня мы живем!

Решено было щуку обменять на хлеб, а на уху еще наловить.

— Давайте я обменяю, — вызвался один.

— Нет, я сбегаю, я знаю, куда снести, — перебил другой.

— Горюн пусть тащит, он умеет, — сказал хозяин удочки, — валяй Горюн, да больше проси.

Горюн убежал со щукой в поселок.

Долго ждали мальчишки Горюна, часто посматривали на горку к поселку, а он точно провалился куда.

— Карпуха! — закричал хозяин удочки, — разводи огонь, Горюн бежит.

— Сейчас! — откликнулся Карпуха и побежал к дровам. Схватил три полена.

— Нельзя! это пароходские, — бросился к нему Пашка и хотел отнять.

— Не лезь! Ишь хозяин нашелся — и ударил Пашку по носу.

Из носа потекла кровь, а из глаз слезы так и брызнули, не от боли, а больше от обиды. Пока Пашка примачивал нос, вернулся Горюн с целым караваем хлеба, а в подоле рубахи десяток картошек...

— О, о, живем! — закричали ребята. — Карпуха, вари уху, да скорее!