Образу женщины, психологии женской души в романтическом искусстве, как известно, всегда отводилась особая роль. В.В. Ванслов отмечает эту особенность, подчеркивая, что интенсивная душевная жизнь, углубление во внутренний мир, эмоциональное богатство, душевная чуткость и тонкость женских образов в романтическом искусстве выступают как воплощение идеала [4, 142].
Эдгар Аллан По, воспевая «вечно женственное начало» в своем поэтическом творчестве и уделяя ему немалое внимание в новеллистике, продолжает европейскую романтическую традицию. Его рассуждения об идеальном образе, который всегда вдохновлял бы художника, обращены к образу женщины, красота которой в блеске глаз, в их фиалковом цвете, в мелодии голоса, в самоотверженном служении и бесконечном милосердии. Почти мистические женщины, образы которых поэт создает в своих произведениях, лишены способности к жизни. Скользящие тени с мелодическим голосом, нежными тонкими руками, они нередко щедро интеллектуально одарены (как Лигейя). Любовь героя к такой женщине лишена всякой чувственности.
Полагая красоту предметом искусства, По считал, что совершенное ее постижение происходит через музыку и поэзию, при этом о красоте истинной приходится скорбеть, так как она овеяна всегда нестерпимой печалью: «Красота, какого бы то ни было рода, в высшем ее развитии неизменно возбуждает впечатлительную душу до слез. Печаль является, таким образом, наиболее законным из всех поэтических настроений» [3, 583]. Красота, в понимании По, слишком хрупка для этого несовершенного мира. Существование ее зыбко и кратковременно. Здесь она неизбежно должна погибнуть, но совсем исчезнуть она не может. Поэт говорит о существовании красоты за пределами земного опыта. Он называет такую красоту Высшей Красотой и понимает ее как приближение к Высшей Истине, к Богу. Это как «стремление ночной бабочки к звезде… Это не простое восприятие Красоты, но безумное стремление достичь красоты, что выше нас» [2, 838]. И только душа поэта, бесконечно и глубоко страдающая, находящаяся в напряженном и бесконечном отчаянии от осознания невозможности обрести гармонию в мире земном, все-таки будет всегда стремиться к мирам запредельным. В свое время Бальмонт подчеркивал неземной облик образов творчества Эдгара Аллана По: «Его ландшафты изменены, как в сновидениях, где те же предметы кажутся другими. Его водовороты затягивают в себя и в то же время заставляют думать о Боге, будучи пронизаны до самой глубины призрачным блеском месяца. Его женщины должны умирать преждевременно, и их лица окружены тем золотым сиянием, которое неотлучно соединено с лицами святых» [2, 911–912].
И все-таки постижение Красоты у По возможно – через смерть. В своих философских рассуждениях поэт приходит к выводу, что именно «смерть красивой молодой женщины, несомненно, есть самый поэтический замысел, какой только существует в мире» [3, 855]. Изображая тему смерти возлюбленной, По не явился первооткрывателем, он скорее следовал мировой традиции, как справедливо видит это Ю.В. Ковалев [6, 34]. Эта тема особенно отчетливо прослеживается в английской романтической поэзии у Вордсворта (лирический цикл о Люси), Байрона («Тирзе», отдельные стихотворения цикла «Еврейские мелодии» и др.).
Есть, однако, у Эдгара Аллана По некоторая особенность – это определенная сосредоточенность на мотивах любви и смерти, неразрывно связанных друг с другом и редко возникающих по отдельности. Разумеется, эти мотивы не единственные в лирике американского поэта, но они доминируют.
В стихотворениях Эдгара А. По, названных женскими именами, обращает на себя внимание то, что образ героини оказывается лишенным какой-либо конкретики. Образ героини как бы соткан из самых нежных чувств лирического героя, которыми тот передает свое отношение к любимой им женщине. Он полон бесконечного восхищения ее внешней красотой и внутренним, нравственным совершенством. Поэтому она всегда beautiful, fair, radiant maiden, saint maiden, sweet или sweet sister и debonair. Но внешние конкретные штрихи единичны: «her yellow hair» – это о Линор (в одноименном стихотворении) и почти то же об Эвлалии (the yellow-haired young Eulalia), которая, кроме отмеченного, наделена еще «фиалковым взором» (violet eye); а также «burning blush» невесты в ее свадебный день из стихотворения «То…».
Другое состояние лирического героя – его глубочайшая скорбь по утраченной возлюбленной. Однако образ героини в раннем стихотворении «К Елене» существенно отличается от всех остальных.
Стихотворение «К Елене», по-видимому, единственное, в котором нет скорбных, трагических интонаций. Нет даже той печали, которую поэтически называют светлой. Стихотворение наполнено радостью и полным приятием мира, хотя лирический герой знает его суровость: он – мореход, он не однажды оказывался в трудной ситуации, он знает, каким долгим может быть странствие из-за враждебности своенравного моря (On desperate seas long wont to roam). Он не однажды возвращался к родному берегу совершенно без сил (the weary, way-worn wanderer). Но его возвращение не могло не состояться, потому что прекрасная женщина ждала морехода, высвечивая ему путь в опасных зыбях океана: «Lo! In yon brilliant window-niche How statue-like I see thee stand, The agate lamp within hand!»
Цитируемые строчки: «Вон в том брильянтовом оконном проеме я вижу тебя стоящей, подобно статуе, с агатовой лампой в руке», а также содержание первой строфы, где лирический герой делает признание, что красота Елены ведет его через море к родному берегу, позволяет аллюзивно соотнести вырисовывающуюся поэтическую ситуацию с широко известным в мировой литературе мифологическим сюжетом о любви Геро и Леандра. Однако стихотворение Эдгара А. По не имеет трагического финала, свойственного греческой мифологеме. Сюжетная корреляция древнегреческой легенды о Геро и Леандре и стихотворения По «К Елене» закрепляется изображением Елены, в руке у которой яркая лампа – словно маяк для морехода.
Ряд художественных средств, используемых поэтом в стихотворении, обнаруживают несомненную принадлежность образности лирической героини Эдгара Аллана По прекрасному античному миру. И здесь прежде всего отметим главные черты в портрете героини. Их, собственно, три. Первая характеристика – «гиацинтовые пряди» (thy hyacinth hair) – создает впечатление крупных тугих завитков волос, охватывающих голову красавицы. Это традиционная прическа греческой женщины, заканчивающаяся узлом волос на затылке, – непременный штрих скульптурных греческих портретов. Вторая характеристика: «твое классическое лицо» (thy classic face) – также заставляет вспомнить типичный греческий скульптурный портрет, в котором соблюдены все пропорции. И третий штрих – «твои напевы наяды» (thy Naiad airs): оживляют скульптурную красоту Елены. Скульптурность всего изображения подчеркивается в третьей строфе: «я вижу тебя, подобно статуе, стоящей в оконном проеме, с агатовой лампой в руке». Такая красота Елены невольно соотносит нарисованный (вылепленный) ее образ с эпохой античности, явившей миру неувядаемую славу Греции и величие Рима (…the glory that was Greece and the grandeur that was Rome).
Содержание образа Елены дополняется этимологией ее имени (факел, свет), а также тем значением, которое появляется при добавлении второго имени к образу героини – Психея. Это имя здесь передает идею духовной красоты, восходящую, однако, на наш взгляд, к христианскому идеалу… Смотрим текст стихотворения: «Ah, Psyche, from region which are Holy Land!» Благодаря образу Святой земли в возникшем контексте становится понятен и образ никейских челнов, упоминаемых в первой строфе: «Елена, твоя красота подобна тем никейским челнам, которые приносят усталого скитальца… к родным берегам».
Образ никейских челнов здесь является аллюзивной метафорой, отсылающей воображение читателя к 325 г., когда в Никее состоялся первый христианский собор. Он был созван императором Константином. На этом соборе были сведены в Символ Веры самые главные догматы христиан и создан документ, получивший название Никео-Царьградский Символ Веры. В стихотворении Эдгара Аллана По образ никейских челнов, по-видимому, выражает идею той святой веры, которая помогает преодолеть все трудности и преграды, возникающие на пути морехода к родным берегам. Другой комментарий образа никейских челнов, который находим в разделе «Примечания» к сборнику новелл и стихотворений Эдгара Аллана По, изданных московским издательством «Радуга», нам представляется семантически бесплодным [5,357]. Здесь комментатор предполагает, что упоминаемые поэтом никейские челны следует соотнести с кораблями Александра Македонского. На наш взгляд, контекст стихотворения не содержит подобной соотнесенности.