Но ведь Мао Цзэдун выдвинул лозунг «винтовка рождает власть», не так ли? Кеннеди информировали о нарастании разногласий между СССР и Китаем, и он решил прощупать Хрущева.

«Я не верю, что Мао мог так сказать», – солгал Хрущев, испытавший на себе стремление Мао к войне с Западом. Мао – марксист, сказал Хрущев, а «марксисты всегда против войны».

Кеннеди, пытаясь вернуться к интересовавшим его вопросам, связанным с уменьшением напряженности и обеспечением мира, сказал, что хотел бы не допускать просчета, чреватого резким обострением советско-американских отношений, просчета, который станет причиной того, что обе страны «исчезнут на долгие годы» – после обмена ядерными ударами.

«Просчет? – скривившись, воскликнул Хрущев. – Просчет! Просчет! Просчет! Я только и слышу от ваших людей, ваших журналистов, ваших друзей в Европе и в других местах это проклятое слово «просчет».

Какое-то непонятное слово, пробормотал Хрущев. Каково значение слова «просчет»? Он несколько раз повторил слово для усиления эффекта. Президент хочет, чтобы он «сидел, словно школьник, положив руки на парту?» – спросил Хрущев. Он заявил, что не может гарантировать, что советские границы станут преградой на пути распространения идей коммунизма. Однако, сказал он, «мы не начнем войну по ошибке… Вы должны взять слово «просчет», похоронить и никогда не использовать».

Ошеломленный Кеннеди откинулся на спинку кресла, пережидая этот взрыв негодования.

Кеннеди попытался объяснить, что он имел в виду, используя это слово. Во время Второй мировой войны, сказал президент, Западная Европа пострадала из-за того, что не смогла точно определить, что будут делать другие страны. США были не в состоянии предвидеть недавние действия Китая в Корее. «Я приехал сюда, – сказал Кеннеди, – в надежде улучшить отношения между нашими странами и получить более ясное представление о том, куда мы движемся».

Перед перерывом на обед последнее слово осталось за Хрущевым.

Он заявил, что цель их переговоров состоит в улучшении, а не ухудшении отношений. Если им с Кеннеди это удастся, то «расходы, связанные с этой встречей, будут оправданны». В противном случае деньги будут потрачены впустую, а обмануты надежды народов.

Взглянув на часы, участники совещания с удивлением поняли, что уже два часа дня.

В столовой резиденции американского посла был накрыт стол. На обед была говядина по-веллингтонски. Хрущев продолжал громогласно рассуждать, запивая говядину водкой с сухим мартини, на разные темы, от сельскохозяйственных технологий до полетов в космос.

Хрущев с гордостью рассказал о полете Гагарина, первого человека, побывавшего в космосе.

Кеннеди предложил Хрущеву организовать совместную экспедицию на Луну.

Сначала Хрущев отверг это предложение, но, подумав, сказал: «Хорошо, почему бы и нет?» Это, похоже, был первый успех.

После обеда Кеннеди закурил сигару, а спичку выбросил за стул, на котором сидел Хрущев.

Хрущев, сделав вид, что напуган, спросил: «Вы пытаетесь поджечь меня?»

Кеннеди заверил, что у него и в мыслях этого не было.

«А, вы же капиталист, а не поджигатель», – со смехом сказал Хрущев.

Послеобеденные тосты отразили неуравновешенный характер переговоров. Кеннеди был лаконичен, одобрительно отозвался о «живости и энергии» Хрущева и выразил надежду, что их переговоры будут плодотворными.

Ответ советского лидера был несколько длиннее. Он рассказал о своих изначально хороших отношениях с Эйзенхауэром. Хотя Эйзенхауэр взял на себя ответственность за инцидент с U-2, испортивший их отношения, Хрущев сказал, что «почти уверен, что Эйзенхауэр не знал о полете», но взял на себя вину, будучи благородным человеком. Хрущев заявил, что полет организовали те, кто стремился ухудшить американо-советские отношения, – и им это удалось.

Хрущев поведал о своем желании принять Кеннеди в Советском Союзе, «когда придет время». Но затем он с неодобрением отозвался о визите предыдущего гостя, вице-президента Никсона, который решил, что если «покажет советским людям кухню, которой не существует и никогда не будет существовать в США, он обратит их в капитализм». Только Никсону, сказал Хрущев, «могла прийти в голову подобная глупость».

Советский лидер сказал Кеннеди, что это благодаря ему, Хрущеву, Никсон потерпел поражение на выборах, поскольку он отказался выпустить из тюрьмы американских летчиков. Если бы он их освободил, объяснил Хрущев, то Кеннеди потерял бы по крайней мере 200 тысяч голосов.

«Не рассказывайте об этом во всеуслышание, – рассмеявшись, сказал Кеннеди. – Если вы будете всем рассказывать, что я нравлюсь вам больше, чем Никсон, то дома у меня будут серьезные неприятности».

Хрущев поднял бокал за здоровье президента и сказал, что завидует его молодости. К этому времени у Кеннеди усилилась боль в пояснице. Сделанный утром «доктором Филгудом» укол постепенно терял болеутоляющий эффект. Прокаин, витамины, амфетамины и ферменты не могли противостоять силе хрущевского натиска.

После обеда Кеннеди пригласил Хрущева прогуляться в парке только в присутствии переводчиков. Томпсон и другие советники Кеннеди считали, что Хрущев будет более уступчивым, когда вокруг не будет советских чиновников, перед которыми он считал необходимым играть определенную роль.Друзья Кеннеди, О’Доннелл и Пауэрс, наблюдали за прогулкой из окна второго этажа. Хрущев кружился вокруг Кеннеди, огрызаясь на него, словно терьер, и грозя пальцем, а Кеннеди шел прогулочным шагом, останавливаясь время от времени, чтобы сказать несколько слов, не выказывая огорчения и гнева.

О’Доннелл пил австрийское пиво и снова ругал себя за то, что не сообразил взять камеру. Он находился достаточно близко, чтобы видеть, как тяжело дается прогулка Кеннеди. Президент морщился от боли, когда приходилось наклоняться к Хрущеву, который был намного ниже его.

Когда они вернулись с прогулки, Кеннеди предложил продолжить конфиденциальную беседу только в присутствии переводчиков, прежде чем к ним присоединятся их помощники. Хрущев, довольный ходом переговоров, согласился.

Кеннеди захотел еще раз объяснить, почему он опасается «просчитаться». Предприняв очередное неловкое усилие в поисках общих точек соприкосновения, Кеннеди признал ошибкой вторжение на Кубу.

Он сказал Хрущеву, что хотел использовать эту встречу для установления взаимопонимания, с тем чтобы «две наши страны смогли пережить этот период соперничества, не ставя под угрозу национальную безопасность».

Хрущев возразил, что опасность появляется из-за неправильного понимания американцами источников революции, которые, по его утверждению, имеют домашнее происхождение, и Советы тут совершенно ни при чем. В качестве примера он привел Иран, союзника США. Советскому Союзу, сказал Хрущев, «не нужна там революция, и он ничего не делает в этой стране, чтобы побуждать ее к развитию в этом направлении».

Однако Хрущев сказал, что «народ в этой стране настолько бедный, что страна превратилась в вулкан, и рано или поздно, но перемены обязательно произойдут. Шаха, конечно, свергнут. Поддерживая шаха, Соединенные Штаты вызывают неприятные чувства у народа Ирана к Соединенным Штатам, а к Советскому Союзу, наоборот, добрые чувства».

Затем наступила очередь Кубы. «Маленькая горстка людей во главе с Фиделем Кастро свергла репрессивный режим Батисты, – сказал Хрущев. – Во время борьбы Кастро с Батистой капиталистические круги Соединенных Штатов… поддерживали Батисту, вот почему гнев кубинского народа направлен против США. Решение президента о вторжении на Кубу только укрепило позицию революционных сил и самого Кастро». И, сделав паузу, сказал: «Нет, Фидель Кастро не коммунист… Но если Соединенные Штаты еще немного «постараются», то они сделают его коммунистом».

Что касается его самого, сказал Хрущев, то он не родился коммунистом – «это капиталисты сделали меня коммунистом». Хрущев осмеял заявление президента Кеннеди, что Куба якобы представляет угрозу национальной безопасности Соединенных Штатов. Разве могут шесть миллионов человек представлять реальную угрозу для могущественных Соединенных Штатов? – с деланым удивлением спросил советский лидер.