Я вынуждена была довольствоваться осмотром того, что можно было увидеть через открытые ворота обнесенного стеной селения. Все здания были окрашены в голубой цвет, что резко контрастировало с черепичными терракотовыми дугами крыш, придающими селению вполне привлекательный вид испанской горной деревни. С внешней стороны стены были привязаны ослы, стоявшие в тени с опущенными головами. Маленькие мальчики — старшему было не больше восьми или девяти лет — собирались стайкой у открытых ворот, а потом, словно бросая вызов друг другу, отходили от безопасных стен и постепенно приближались ко мне, сидящей в машине. Босые, с обритыми головами, они были одеты в рваные рубахи. В конце концов они столпились вокруг машины, держась за руки, и стали молча откровенно разглядывать меня, особенно мое лицо. Я вспомнила тех мальчишек, которые на улицах Олбани с любопытством собирались вокруг «Силвер Госта» и восхищались им. Наверное, маленькие мальчики одинаковы повсюду, позже сделала вывод я, и все они любопытствуют по поводу того, чего никогда раньше не видели, удивляются и выказывают свою храбрость.

Может быть, я была первой белой женщиной, которую видели эти дети. Я улыбнулась им, но их серьезные взгляды не смягчились. В конце концов старший мальчик шагнул к машине, неожиданно протянул руку и указательным пальцем прикоснулся к моему плечу. Прежде чем я успела отреагировать, он убрал руку, словно обжегся, но потом снова протянул ее ко мне, гордо ухмыляясь остальным ребятам. Они все смотрели на него со смешанным чувством благоговейного страха и удивления, но все же сделали шаг назад. Неужели я выглядела так странно? Я высунула одну руку в окно ладонью вверх и снова улыбнулась, поощряя их подойти ближе и не бояться меня, но вдруг раздались крики и мальчишки кинулись врассыпную, поднимая пыль.

Это были Мустафа и Азиз, возвращавшиеся к машине.

— Мальчики плохие? — спросил Азиз, глядя на ребят, бежавших назад к воротам, но я покачала головой.

— Нет, они не плохие. Просто... мальчишки, — сказала я. — Просто мальчишки, — повторила я, осознавая, что так оно и есть, и жалея, что у меня не было возможности увидеть их сестер и матерей, их отцов. Я хотела увидеть их жизнь за этими стенами.

Мужчины принесли пышный круглый ароматный хлеб, мягкий белый сыр в вощеной бумаге и липкий инжир в бумажной коробке. Азиз протянул мне горсть кешью. Я не была голодна, но все съела, слизывая с пальцев маленькие кусочки сыра и инжира; положив кешью в подол, я грызла их во время поездки.

Мне следовало оставаться сильной и быть начеку. Мне следовало быть готовой по прибытии в Марракеш приступить к поискам Этьена.

Мы продолжили путь, следуя вглубь страны, так что теперь я уже не могла видеть море и ощущать его запах. Иногда попадались рощи каких-то незнакомых плодовых деревьев, и я спрашивала у Мустафы, как они называются. Он указал на несколько кешью, еще оставшихся в подоле моей юбки.

У меня болела спина от долгого сидения и езды по неровной дороге. Я пыталась не думать о ночлеге. Где мы остановимся? Где я буду спать? Я вся была в пыли; будет ли у меня возможность помыться? Если мне не разрешили сходить в Лараше из-за открытого лица, как меня примут в других местах? Я снова вспомнила широко раскрытые глаза мальчишек, изучающих меня через открытое окно автомобиля, и неожиданно остро ощутила одиночество. Я здесь была чужестранкой.

В Танжере все было по-другому; этот город гостеприимен к иностранцам — африканцам и испанцам, французам и немцам, американцам и британцам и многим другим, происхождение которых я не могла определить по языку и одежде. Я вспомнила Элизабет Панди, говорившую, что в Танжере собрано все разноликое человечество.

Но я уехала из Танжера, и вскоре выяснилось, что в сердце Марокко я стала не просто еще одной женщиной с Запада. Здесь я была аномалией, человеком чужим, которого можно с легкостью оскорбить или оттолкнуть.

Как ко мне отнесутся в Марракеше? Моя спешка при подготовке к путешествию, как я осознала теперь, когда мы ехали по пыльной дороге, объяснялась недальновидностью и исключительно стремлением найти Этьена.

Как он был нужен мне сейчас! Я хотела почувствовать себя в безопасности. Хотела почувствовать, что у меня кто-то есть, что я не одна. Я хотела еще раз испытать ощущения, какие испытывала раньше с Этьеном.

Когда я сменила позу, расправила плечи и вытянула шею, то почувствовала в воздухе какой-то новый тонкий аромат. Мне непременно захотелось узнать, что это было. Местность понемногу менялась, гор уже не было видно. Мы проезжали по густому лесу. Кора деревьев здесь была ободрана до высоты человеческого роста, поэтому нижняя часть стволов была коричневой и гладкой, в то время как сохранившаяся кора была светлой и шершавой.

— Что это с ними? — спросила я у Азиза, указывая на деревья, и он ответил:

— Пробка. Это Маморовый лес.

И тогда я поняла, что это был за аромат. Мы проезжали мимо высоких деревьев, а впереди лежала желтая земля и виднелись очертания города, а еще дальше снова появилась туманная голубая полоска Атлантического океана.

— Мы ехать город Сейл, а река — Бу-Регрег, — сказал Азиз. Он подался вперед, чтобы лучше видеть, и положил руки на спинки сидений. — А на другом берегу реки — Рабат, — добавил он. — Сейл и Рабат как... — он прикоснулся к плечу Мустафы, — кузены. Как братья.

Когда мы подъехали ближе к городу, я узнала инжир и оливковые деревья. Сейл был таким же белым городом, как и Танжер. Он был обнесен насыпью и стеной, над которой виднелись шпили минаретов. Немного южнее я увидела еще один город, тоже обнесенный стеной, издали похожий на Сейл, только все его здания были рыжевато-коричневого цвета — это был Рабат.

— Мы завезем вас в дом, вы поесть и поспать, — сказал Азиз.

Дом. Имел ли он в виду отель?

— А сколько от Сейла до Марракеша? — спросила я его.

— Завтра мы прийти забирать вас, ехать через Касабланку, оставаться одна ночь в Сеттате. На следующий день Марракеш. Иншаллах!— закончил он.

— Вы придете забрать меня? Что вы имеете в виду? Вы не останетесь в доме? — теперь я почувствовала себя еще более одиноко, испугавшись самой мысли, что эти два человека, которых я хоть немного знала, оставят меня в незнакомом месте.

Он покачал головой.

— О нет, мадам.

Мы въехали в город через массивные арочные ворота, проехали рынок, разместившийся в тени деревьев. Я увидела грубую белую шерсть, свисавшую с древних весов на треноге. На следующем базаре на прилавках были выложены дыни, инжир и оливки, ярко-красный и зеленый перец и фиолетовый лук, то тут то там слышалось шипение и запах жарящегося мяса. Перед прилавками женщины в покрывалах громко спорили с торговцами, очевидно, желая сбросить цену. Конечно, это была неотъемлемая часть марокканской культуры, своеобразный ритуал, совершаемый женщинами, покупавшими продукты, и продавцами, которые хоть и качали головами, имитируя гнев и разочарование, но все же протягивали им покупки. Я смотрела на узкие улочки, на крошечные беседки, где на корточках сидели маленькие мальчики и ткали красивые коврики или плели корзины, где болтали друг с другом тучные торговцы, а их товары свисали с крючков над их головами.

Я высунулась в окно и посмотрела на одного из купцов, он тоже взглянул на меня, враждебно и хмуро, затем сжал губы и запустил в сторону машины какой-то блестящий круглый предмет. Я сразу же пригнулась и вжалась как можно глубже в спинку сиденья. Меня снова охватило беспокойство. Даже несмотря на то что Рабат был, вне всяких сомнений, довольно большим городом, я не увидела здесь ни одного иностранца — ни мужчин, ни женщин, как и ничего похожего на отель.

Как только я с тревогой подумала об этом, Мустафа остановился перед облупленными, запертыми на замок воротами. Азиз жестом показал мне, что следует выйти из машины. Он поднес мои чемоданы к воротам и опустил один из них на землю, чтобы постучать. Если это и был отель, то он не походил ни на один из тех, что я видела раньше.