— Но... мы неизвестно где, — сказала я. — Я... что я буду делать? Пожалуйста, Мустафа! — взмолилась я, но он смотрел на меня с такой яростью, что я даже испугалась. Я была так уязвима здесь, всецело завися от его каприза. С Азизом общаться было намного легче.
— Азиз, ты же понимаешь, что я не хотела огорчить Мустафу? Скажи ему. Объясни ему, что он не может бросить меня здесь. Тыне оставишь меня здесь, ведь правда, Азиз? — Я машинально протянула руку, чтобы прикоснуться к его руке, но вовремя поняла, что это будет еще одной ошибкой, возможно, даже оскорблением, и сразу же опустила руку.
Мужчины снова пошептались, и наконец с яростным ворчанием Мустафа направился к машине. Азиз тоже пошел к машине, не глядя на меня и не говоря ни слова. Я поторопилась за ним и, когда он открыл дверцу, чтобы усесться на заднее сиденье, как можно быстрее юркнула внутрь и вздохнула с облегчением, заняв свое место. Неизвестно, что будет дальше, но, по крайней мере, я находилась в автомобиле; на секунду я представила, что они уехали без меня, оставили меня сидеть с чемоданами на краю писты.
Мне показалось, что мы очень долго просидели в машине, не трогаясь с места. Я знала, что будет лучше, если я промолчу, но тишина и неподвижность давили на меня. Вокруг монотонно жужжали мухи и то и дело садились на мою вспотевшую кожу. Я знала, что мужчины оскорбятся, если я предложу им больше франков; дело было не в деньгах, а в их попранной чести. Я была женщиной — чужестранкой — и я осрамила их.
Я смотрела прямо перед собой. Ситуация была еще та. Я понятия не имела, где мы находимся. Местность была лишена каких-либо характерных особенностей, я видела перед собой голые красные камни и песок. Пустынный, даже суровый пейзаж. Как долго мы будем здесь сидеть? Хотя ни один из мужчин не казался жестоким, вероятность того, что они могли вытолкать меня из машины, действительно была. Они могли забрать все мои деньги и уехать, оставив меня одну посреди писты.Что могло остановить их, кроме собственных принципов, какими бы они ни были? Что я знала о том, как работает мозг араба?
Я долго еще запугивала себя. Потом медленно вытащила из стоявшей на полу сумочки свой маленький блокнот для эскизов и карандаш. Чтобы успокоиться, я стала чертить на листе линии; сначала я думала нарисовать увиденные мной деревья и кактусы. Но вместо этого под карандашом появились человеческие черты. Мужчина. Еще один мужчина. Я никогда не пробовала рисовать людей, а оказалось, что делать это довольно легко. Когда я закончила, на рисунке оказались Мустафа в своем жилете поверх просторного одеяния и Азиз в феске с кисточкой. Мужчины стояли рядом. Я почувствовала, что в этом наброске, сделанном на скорую руку, мне удалось передать их натуру и повадки.
Удивительно, почему я никогда раньше не рисовала людей, а только лишь природу?
Я оторвала глаза от рисунка и посмотрела на блидчерез грязное, засиженное мухами лобовое стекло, а потом, сама не понимая почему, вырвала листок из блокнота и протянула его Мустафе. Он опустил глаза, внимательно изучая рисунок, а затем все же взял его, протянув руку. Он продолжал рассматривать его, потом передал назад Азизу. Тишина длилась еще пару минут. Наконец Азиз сказал что-то на арабском низким голосом, передавая рисунок Мустафе. Мустафа ответил парой слов.
— Мой кузен говорит, что все в порядке, наверное, ты не джинния.Но ты больше не сядешь за руль.
— Нет-нет! Конечно нет, — сказала я, глядя на Мустафу. — Шукран.Спасибо, Мустафа. — Я наклонила голову в знак уважения, а также того, что я безоговорочно принимаю его решение.
Мустафа все еще не смотрел на меня, но бережно сложил листок и спрятал в складках своего одеяния. Он завел автомобиль и отъехал назад, к тому месту, где лежали мои чемоданы рядом с пистой.Он вышел и в сердцах швырнул их назад. Азиз что-то пробурчал и отодвинул от себя чемоданы. Затем Мустафа снова сел в машину и пристально посмотрел на меня.
— Мы ехать Марракеш, — бросил он обиженно.
— Иншаллах,— сказала я.
До наступления темноты Мустафа остановил машину под навесом из пальметто прямо на обочине писты.
Мужчины открыли багажник машины, а я вышла и попыталась размять онемевшие ноги и спину. Мои спутники вытащили несколько старых пледов, отнесли их к небольшим пальмам и соорудили некое подобие шатра — один плед расстелили на земле, а из двух других сделали крышу.
— Вы спать, — сказал Азиз, и я улыбнулась ему, благодарная за то, что мне не придется спать в машине.
Я села на плед и стала наблюдать за тем, как они вытаскивали из багажника фонарь и какой-то медный ящик. Азиз бросил ящик на песок; оказалось, что там был каменный уголь. Затем Мустафа вытащил жестяную банку с закупоренным горлышком и вылил часть ее содержимого в потертый чайник.
Теперь я поняла, почему они не положили мои чемоданы в багажник машины — он был заполнен разными вещами, необходимыми для путешествия. Солнце спряталось за горами, внезапно стало темно. Мужчины зажгли керосиновую лампу и приготовили мятный чай. Мы сидели на освещенном участке и жевали кусочки сушеного соленого мяса с лепешками, инжиром и оливками и пили чай.
Мужчины остались возле раскаленных углей, а я пошла к моему шатру. Я сидела под открытым небом и слушала шепот мужчин. Никогда еще я не видела такого неба, ни дома, ни на море, ни в Марселе или Танжере. Я легла на спину, глядя на звездный небосвод надо мной.
Мне вспомнилось то время, когда я всматривалась в ночное небо, сидя на ступеньках крыльца своего дома, и размышляла о своей жизни, сравнивая ее с пылинкой Млечного Пути. Но здесь величественное небо заставляло меня думать по-другому. Звезды казались такими близкими в абсолютной тишине ночи, и чудилось, что я могу слышать их далекий приглушенный гул, подобный звуку, издаваемому поднесенной к уху ракушкой.
Мы думаем, что слышим океан в ракушке, а в этой пустыне мне казалось, что я слышу небо. Мне удалось заметить три упавшие звезды. Я испытывала странную тяжесть, словно звездное небо вдавливало меня внутрь земли.
А потом послышался мягкий равномерный, похожий на всплеск или бульканье шум. Я прислушалась, пытаясь понять, что это было.
— Что это за звук? — наконец выкрикнула я в темноту.
— Просто дикий верблюд, мадам, — послышался голос Азиза. — Он ходит, ходит, ищет нас, чувствует наш запах.
Я улыбнулась, подумав об этом одиноком создании, с интересом и, возможно, с удивлением петляющем вокруг нашей машины и моего шатра на своих неуклюжих ногах, так уверенно ступающих по песчаной почве. Затем я укрылась краем пледа и стала смотреть на звезды, пока мои глаза не закрылись.
На следующий день после утреннего чая с лепешками мы двинулись в путь.
— Этот день мы закончить Марракеш, мадам, — сказал Азиз.
Я сглотнула. «Этот день мы закончить Марракеш». К вечеру мы будем в Марракеше! Я проделала весь этот путь, чтобы найти Этьена. Не должна ли я воодушевиться и вздохнуть с облегчением? Но вместо этого мной овладело странное беспокойство. Я не могла этого понять.
Он был длинным, этот последний день, с одной короткой остановкой в поселении, чтобы поесть хариры— густого супа из чечевицы, — и затем снова потянулась кажущаяся бесконечной писта.
Когда солнце стало уже не таким жарким, во второй половине дня, я увидела, что вдали, на колее, что-то поблескивает в потоках горячего воздуха — возможно, это был мираж. Вначале я смогла различить только одинокую человеческую фигуру, но когда мы подъехали ближе, я увидела голубое одеяние. Оно болталось на теле, напоминая семафор, сигналящий о чем-то важном, хоть и непонятном. В скором времени я могла уже наверняка сказать, что это был мужчина. Но когда мы оказались возле него, он не сошел на край писты,чтобы пропустить нас. Он продолжал идти на нас, вынудив Мустафу остановить машину. Азиз пробурчал что-то Мустафе.
Перед нами стоял высокий мужчина, он не двигался с места. Он был от шеи до щиколоток укутан в длинное бледно-голубое одеяние, а вокруг его головы была намотана темно-синяя чалма, один край которой прикрывал его нос и рот. На ногах у него были кожаные сандалии без задников.